Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов

Итак, после долгого отсутствия, после целого ряда невзгод и лишений экспедиция вновь прибыла из Алаша в Дын-юань-ин и по-прежнему удобно расположилась под гостеприимным кровом соотечественников.

Дни побежали незаметно; я занялся снаряжением тяжелого каравана, предназначенного для прямого путешествия в Ургу, и легкого разъезда, который должен был докончить исследование развалин Хара-Хото. Снова пошла переукладка и пересортировка естественно-исторических и других сборов, причем больше всего хлопот причинили, как всегда, спиртовые коллекции. Мои спутники приготовляли сухари, сушеное мясо, а также посуду – ланхоны – для перевозки воды – все необходимые принадлежности предстоящего трудного похода к Мертвому городу. Можно было сказать наперед, что пустыня неприветливо примет нас и истомит своим сухим горячим дыханием усталых странников. Но перспективы тяжелого труда в раскаленных песках никого не страшили. Сознание важности совершаемого святого дела науки и мысль о скором возвращении на родину придавали новые силы и энергию.

Очень часто в ненастную погоду с утра и до поздних часов я просиживал над писанием деловых писем и составлением отчетов о содеянном. В виде маленького отдыха в таких случаях мне всегда служило занятие фотографией: ланьчжоуские снимки – портреты Цзун-ду, Нэ-тая, которые следовало выслать в Лань-чжоу-фу, и многочисленные виды, а также новые работы, как, например, оригинальное изображение барун-сунитской монголки в национальном костюме, удались прекрасно, и проявление этих пластинок доставляло одно только удовольствие.

Лишь изредка, небольшими урывками удавалось мне, закончив текущие дела, вырваться на свободу и понаблюдать за постепенным развитием алашанской природы; сады были в цвету, сирень уже распустилась, и ласточки веселыми стайками показывались все чаще и чаще. Южный ветер заметно повышал температуру, тогда как северный нередко превращался в настоящую бурю и приносил обильные осадки; вместо прелестного синего неба даль окутывалась тогда каким-то грязно-желтым мрачным саваном, и ночной минимум сплошь и рядом доходил до нуля градусов.

В горах весна началась заметно позднее; девятого апреля сирень все еще не распускалась, тогда как в оазисе она уже успела поблекнуть. По утрам ручьи покрывались тонкой пленкой льда, исчезавшей только после полудня, а самые склоны хребта Ала-шаня хотя и приобрели темную, зеленовато-фиолетовую окраску, но временами тоже белели свежим снегом.

Препараторы не забывали своего дела и довольно много экскурсировали. Орнитологическая коллекция обогатилась интересными экземплярами: дрозда (Oreocichla varia [Turdus dauma aureus]), мухоловки и вальдшнепа, а в маммологическую – поступило два куку-ямана; аргали держатся в северной части гор Алаша и так легко не даются; мы слышали, что для охоты на этих красивых животных местные стрелки собираются обществом и в случае удачи дают возможность алаша-вану отвезти добычу в Пекин китайским князьям в виде наилучшего подарка.

Ясные тихие вечера я целиком проводил за астрономическими наблюдениями, проверяя определение географических координат и время. При этих занятиях нередко присутствовал мой приятель – весьма любознательный и просвещенный лама Далай-Цорчжи-гэгэн из монастыря Далай-Цорчжи сумэ, Барун-сунитов[332]. Он очень интересовался астрономическими инструментами и любил рассматривать в трубу Луну и Юпитер. От Далай-Цорчжи я узнал много любопытных подробностей, касающихся жизни моих друзей – семьи Чжюн-вана и Шакдур-гуна, с которыми я познакомился в Урге во время пребывания там Далай-ламы и, воспользовавшись случаем, передал им мой привет в сопровождении традиционных голубых хадаков. Из прочих алашанских знакомых я обменялся визитами лишь с симпатичными сыновьями покойного брата цин-вана – Сан-е. Молодые люди принимали меня в парадном помещении, обставленном очень уютно на китайский лад, угощали чаем, сластями и занимали приятным разговором, вспоминая великого Пржевальского, который до сих пор живет в их воображении в образе русского богатыря. Сад при доме князей, как всегда, поражал своим художественным планом, количеством цветов и цветущих кустарников. Здесь росли яблони, груши, персики, грецкий орех, сирень, характерно вьющийся Salix и еще некоторые формы древесной и кустарниковой растительности.

Гуляя в свободное от занятий время по городу, ставшему в отсутствии княжеского двора гораздо тише и спокойнее, я любил заходить в китайские магазины старинных вещей, где нередко находил любопытные образцы обихода, одежды и оригинального искусства. Лично для себя мы приобрели несколько так называемых нинсянских ковров, известных своею мягкостью, своеобразным сочетанием красок и красивым рисунком.

В китайских магазинах вы можете очень часто наблюдать певчих птичек: жаворонков и соловьев-красношеек (Calliope tcshebajewi), пением которых наслаждаются не только хозяева, но и посетители или прохожие. За красоту и за пение в особенности ценятся соловьи, которых китайцы держат по одному, по два и более. Днем каждую птичку держат на деревянной рамочке, подвешенной к крыше или к стене дома в тени. К этой рамке птичка прикреплена за низ шейки тесемкой в пол-аршина длиною; иногда птичка улетает с тесемкой, но китаец искусно излавливает ее, подставляя рамочку на протянутой руке. На ночь птичек помещают в большой просторный ящик, закрытый сверху решеткой; в нем имеются удобные приспособления для сиденья и установки кормушек. Китайцы чистят, холят и кормят своих любимцев, а по утрам и вечерам выходят с ними в поле, на гору или в сад и, поместив птичек на открытый воздух, любуются ими по часу и более, не сводя с них глаз. Они очень любят, если зрители хвалят их птичек.

В конце концов Дын-юань-ин начал все-таки порядочно надоедать путешественникам; желание тронуться по направлению к пустыне росло с каждым днем. Закончив все приготовления по снаряжению каравана, мы теперь поджидали только капитана Напалкова, который письмом известил нас о том, что ввиду своего переутомления как в физическом, так и нравственном отношении он торопится в Алаша и далее в Ургу.

Тридцатого апреля мой старший помощник наконец соединился с экспедицией. Выслушав доклад топографа, я оставил на его попечение главные коллекции, а сам налегке в сопровождении нескольких сотрудников выступил к заветному Хара-Хото.

Четвертого мая мои верблюды, числом двадцать один, выстроились стройной вереницей и медленно, но упорно и неутомимо закачались по серо-желтой, песчано-каменистой дороге. Слева, на западе, насколько хватал глаз, простиралась холмистая пустыня, одетая золотисто-зеленым покровом прошлогодних трав, на севере еле намечались вершины Баин-ула, а на востоке островки деревьев, сплетаясь своими густыми вершинами, составляли свежие, яркие живописные группы. Хребет Алашань постепенно терялся из виду. Первый ночлег на берегу ручейка Курэтэ под сенью стройных ивовых деревьев казался путникам особенно отрадным после опротивевшего всем людного пыльного Дын-юань-ина. Здесь нас окружали одни лишь молчаливые песчаные холмы, по которым пугливо перебегали зайцы и песчанки; среди зарослей дэрэсуна паслись осторожные харасульты и скрывались дрофы да больдуруки, а на водопой слетались соловьи-красношейки, варакушки, белые или серые плиски и чекканы. На солнечном пригреве, в самых открытых незащищенных местах нежились серые тонкие змеи и черные узкодлинные мухи с белым пятном на лбу. Все это население, часто довольно обильное, не мешало общему, окружавшему нас покою. Наоборот, оно только дополняло пустынный пейзаж, лаская глаз своими типичными формами.