Опрокинутый рейд - Аскольд Шейкин

— Не здесь ли, прости за беспокойство, друг, живут Тимофеевы?

— Которые? — отозвался Шорохов. — Из Твери? — Из Сызрани, беженцы.

Да, связной! Ночью. Прямо на дом! Какое-то мгновение Шорохов колебался. Пригласить в комнаты? Но может проснуться отец, всполошится от неожиданности, перебудоражит соседей.

Он повел гостя в глубь двора, в пустующий теперь сапожный сарай. Притворил дверь, завесил тряпкой оконце, зажег каганец. Связной был невысокого роста, широкоплеч, как показалось Шорохову, лет двадцати, одет в заплатанные галифе, солдатскую гимнастерку, обут в веревочные лапти, какие носят на работу шахтеры. Смотрел он спокойно. В руках держал тощую, из грубой дерюги, торбу.

— Сводку, — сказал связной. — Начни с этого.

Ничего не ответив, Шорохов возвратился в дом, взял с хлебной кухонной полки каравай, унес в свою комнату. Там разрезал его на две части, одну из них надломил, чтобы внутри ее открылась щель, засунул туда плоский, шириною всего в ладонь, пакет, утопил его в мякише. Прихватив по дороге еще и трехфунтовый кусок вареного мяса, возвратился в сарай.

Связной улыбкой поблагодарил его, развязал торбу, спрятал все принесенное Шороховым.

— Там же и сводка, — он кивком указал на торбу. — Да. В краюхе поменьше. Ты найдешь.

Они сразу стали говорить друг другу «ты».

В переулке поднялся лай. Собаки остервенело звенели цепями. Это вполне могло означать: дом окружают.

Ожидали, прислушиваясь. Наконец лай стал стихать. Связной жестом подозвал Шорохова поближе и, когда тот наклонился к нему, проговорил:

— Пять суток назад у деревни Елань-Колено под Борисоглебском Четвёртый казачий корпус прорвал наш фронт.

«Опоздал!»- едва не вырвалось у Шорохова.

— Тебе известно, где он прежде дислоцировался?

— В районе станица Урюпинская — станция Филонове. Это возле Поворино.

— Под чьей он командой? — Мамонтова.

— Дивизии, которые входят в него?

— Прошлый раз это я сообщал. — Повтори. Мне. Сейчас.

— Сводная Донская, Двенадцатая, Тринадцатая. Хуже с полками. Некоторые из них в сообщении есть: Сорок третий, Сорок восьмой, Шестьдесят первый. Это не все. По словам моего торгового компаньона, корпус в полном составе.

— Как он узнал?

— Его свояк — почетный казак станицы Урюпинской. Возле нее, утверждает он, две недели тому назад был смотр этим дивизиям.

— Фамилии командиров дивизий?

— Постовский, Толкушкин, Кучеров.

— Кто проводил смотр? — Сидорин.

— Общая численность?

— Прямых данных нет. Но если корпус в полном составе… Едва заметным движением головы связной прервал его: — Артиллерия?

— Сведений нет. — Бронепоезда?

— Тоже ничего не могу сказать. — Та-ак…

В голосе связного Шорохову послышалось разочарование. Он стал оправдываться:

— Слишком далеко от нас. На ремонт ни один из бронепоездов оттуда к нам не приходил.

— Погоди, — сказал связной. — Тебе, случаем, не доводилось встречаться с Мамонтовым?

— Откуда же!

— И никто тебе о нем не рассказывал?

— Нет. Прежде воевал-то он под Царицыном. Опять-таки далеко от нас. Даже в самом Новочеркасске его мало кто знает. Слышали только: «Мамонтов… Мамонтов…»

Теперь уже Шорохов хорошо разглядел связного. Темные круги под глазами, седые виски. Лет ему, конечно, не двадцать и не двадцать пять. Скорей уж под сорок. И очень усталый.

— Я тебе помогу, — проговорил связной. — Потомственный военный. Родился в Петербурге. Окончил Николаевское кавалерийское училище, заметь, аристократическое. Лейб-гвардия! С князьями в одной компании… Зовут Константином Константиновичем. Настоящая фамилия Ма-мантов. Встретишь где-либо в документах, не удивляйся. Причина, почему взял псевдоним, анекдотична: в училище его высмеивали, называя «Матантов». По-французски «ма тант» — «моя тетя». Сейчас ему сорок девять лет. Самый расцвет сил. В царской армии дослужился до чина полковника. Генерал недавний, только с этого года. Деникинского, как говорится, замеса… Высокого роста, не толст, широк в плечах. Орлиный нос, раскидистые усы. Если доволен, любит приглаживать их обеими ладонями… Что еще? Не курит, не пьет. На банкетах демонстративно ставит перед собой стакан чая. В разговорах с гражданскими лицами подчеркнуто резок. Не говорит — рубит. Зато в казачьей компании, особенно среди нижних чинов, не прочь выказать себя своим парнем. Похлопает по плечу, посмеется вместе со всеми. И еще такая особенность характера: ни с того ни с сего прикажет выпороть, наградить, к удивлению всех круто переменит решение, внезапно сорвавшись с места собственной персоной примет участие в конной атаке. Бесшабашная лихость! Однако в действительности-то всякий такой поступок будет им заранее тщательно взвешен. Мамонтов — враг коварный, очень опасный, вот этой предварительной обдуманностью своих якобы поспешных поступков… Что сейчас важно установить? Судя по всем имеющимся у нас сведениям, после прорыва в наш тыл вошла лишь малая часть казачьего корпуса. Подтверждение: на слишком ограниченной территории противник там локализуется. И все же сколько? Полк? Два? Данных нет. Неясна и цель прорыва. Во всяком случае, на тот час, когда я выходил сюда, ничего определенного сказать было нельзя. Тебе известна вся та обстановка, которая начинает складываться на фронтах?

— То, что в газетах. Белых, само собой. — Понятно.

Это прозвучало как: «Что же там они могут печатать!»

— Но вот главное, о чем ни мы, ни враги наши теперь ни на минуту не забывают, — продолжил связной. — Решающих фронтов в настоящее время три. С юга на Москву наступает Деникин, с запада, на Петроград, Юденич. На востоке — колчаковцы. Это ты знаешь. А вот чего ты можешь не знать. Колчак терпит сейчас поражение. Нами заняты Екатеринбург, Челябинск, Ирбит. Мы уже за Уралом! Еще несколько месяцев, и колчаковская армия будет разбита.

— Ну, — вырвалось у Шорохова. — А сегодня в «Донских областных ведомостях» напечатано, что в ближайшее время мы станем свидетелями победоносного шествия Колчака к сердцу земли русской — Москве. Так и написано.

— Колчака ничто не может спасти. Один из признаков: западные державы оказывают все большую поддержку не ему, а Деникину. Направляют миссии, шлют оружие, превозносят в газетах: «Генерал-победитель! Широта мысли! Преемственность идеалов российской государственности..»

— Потому-то он и прет на Москву. Выслуживается.

— Не только! Деникин понимает еще и то, что наши главные силы сейчас на колчаковском фронте. По размерам территории Республика Советов за этот год почти не выросла. По-прежнему, в общем, десятая часть всей бывшей России, не больше. Но такой крепкой армии, как теперь, у нас раньше не было. И применяем мы ее по-другому: собрать в кулак, разгромить одного, потом второго, третьего. Деникину да и Юденичу это известно, как и то, что многое тут зависит от тактического уменья. Кто кого опередит. Докатится ли уже в ближайшие месяцы деникинский вал до Москвы, либо мы сдержим его, покончим с Колчаком, и потом обрушим сюда, на юг, всю нашу мощь. Потому-то и важно как можно раньше раскрыть цель выступления Мамонтова.

— На смотру под Урюпинской Сидорин в открытую говорил: «Начало белоказачьего похода на Москву».

— В открытую! В открытую говорят, когда маскируют. И косвенно есть тому доказательства. Генералы Добровольческой армии рьяно оберегают свою претензию на верховную власть в стране. А как они могут ее реально утвердить? Тем лишь, что полками только одной этой армии займут Москву. Потому-то, пока их частям удается продвигаться вперед, никакого казачьего войска они на помощь себе не допустят. И мотивировки отыщут: оперативная важность! Стратегия!.. Но если так, тогда, всего вероятней, Мамонтову приказано пробить коридор на соединение с колчаковской армией. Значит, прорвав наш фронт, он пойдет на восток — на Ртищев, Пензу, Саратов. У этих городов нам и следует ставить заслоны.

Связной умолк. «Что теперь те мои сообщения, — с отчаянием подумал Шорохов. — Поздно. И нет оправдания. Фронт прорван, а я твержу: „Нет признаков подготовки… нет признаков…“ Но их и в самом деле не было, хоть ты убейся!»

— Самое нелепое, — он горько усмехнулся, — что не только деникинцы, но и торговый мир — и наш, и ростовский — как раз сейчас-то в победу белой армии верит. Что Москву она в ближайшие недели займет и власть свою там установит. И про мамонтовский прорыв, как теперь вижу, кое-кому из купцов известно. И забот у них по такому случаю немало. Своих, конечно, купеческих.

— Барыш?

— Да. Буквально на этих днях интендантство в Урюпинской как с цепи сорвалось: никаких новых контрактов! И старые-то — долой. Один из наших торговцев — Христофор Нечипоренко, торговец цепкий, в пределах своего интереса очень пронырливый, знающий, я уже не раз убеждался, — мне сегодня объяснил это тем, что корпусу Мамонтова теперь даже того добра не нужно, которое ему прежде было поставлено: ни провианта, ни запасной сбруи. Нечипоренко намеками говорил, однако понять было можно. Я в этом котле с утра до ночи варюсь, попривык… Но поход-то Мамонтов, говоришь, все-таки начал. Тогда, значит, он совсем налегке пошел. Без хозяйственного обоза, как это там именуется. И расчет у него в таком случае может быть только самый куцый: день — туда, день — обратно. Я потому такой вывод делаю, что, как ты сказал, его поступки всякий раз обдуманные. Что очертя голову он никогда не кидается.