Счастливчики - Хулио Кортасар

— This way, please[16], — сказал матрос.

Он открыл каюту, зажег свет и вручил им ключ. И ушел, прежде чем они успели дать ему на чай или сказать «спасибо».

— Как мило, действительно мило, — сказала Паула. — И уютно.

— Теперь уже трудно поверить, что совсем рядом — портовые пакгаузы, — сказал Рауль, пересчитывая сложенные на ковре чемоданы. Ни один не потерялся, и они принялись развешивать одежду и раскладывать по местам вещи, и некоторые — довольно изысканные. Паула выбрала кровать в глубине каюты, под иллюминатором. Села, с довольным вздохом откинувшись на спинку, и стала смотреть, как Рауль, закурив трубку, заканчивал раскладывать зубные щетки, зубную пасту, книги и пачки табака. Интересно будет смотреть на Рауля, лежащего на другой кровати. Первый раз они будут спать в одной комнате после стольких встреч в гостиных, салонах, на улицах, в кафе, поездах, автомобилях, на пляжах и в рощах. Первый раз она увидит его в пижаме (которая уже разложена на постели). Она попросила у него сигарету, и он дал сигарету и поднес огонь, сидя рядом и глядя на нее с интересом и чуть насмешливо.

— Pas mal, bien?[17] — сказал Рауль.

— Pas mal du tout, mon choux[18], — сказала Паула.

— Ты очень хороша вот такая, расслабленная.

— Назло тебе, — сказала Паула, и оба рассмеялись.

— А может, выйдем — осмотримся?

— Хм. Я бы лучше осталась тут. А то с мостика увидим огни Буэнос-Айреса, как в фильме Гарделя.

— А что ты имеешь против огней Буэнос-Айреса? — сказал Рауль. — Я пойду.

— Хорошо. А я немножко приведу в порядок этот роскошный бордель, потому что порядок по-твоему… До чего красивая каюта, я и не думала, что нам отвалят такую роскошь.

— К счастью, она совершенно не похожа на каюты первого класса на итальянских пароходах. Достоинство этого грузового парохода в его строгом стиле. Дуб и ясень — традиционный протестантский вкус.

— Еще не доказано, что судно протестантское, однако ты, пожалуй, прав. Мне нравится запах твоей трубки.

— Берегись, — сказал Рауль.

— Чего я должна беречься?

— Не знаю, наверное, запаха трубки.

— Я вижу, молодой человек желает изъяснятся загадками?

— Молодой человек желает до конца разобраться со своими вещами, — сказал Рауль. — А то оставлю тебя наедине со своими вещами, а потом в своих платках найду твой soutien-gorge[19].

Он отошел к столу и занялся книгами и тетрадями. Проверил освещение и все его возможности. С удовольствием обнаружил, что лампы над изголовьем поворачивались во все стороны и под любым углом. Умные шведы, если они шведы. Чтение — одна из радостей путешествия, читать, лежа в постели, и ни о чем не заботиться.

— А в это время, — сказала Паула, — мой нежный братец Родольфо в семейном кругу, должно быть, сетует на мое беспутное поведение. Девочка из приличной семьи отправляется путешествовать в неизвестном направлении. И отказывается сообщить время отправления, дабы избежать проводов.

— Интересно, что бы твой брат подумал, узнай он, что ты отплываешь в одной каюте с неким архитектором.

— Который носит синие пижамы и томится несбыточным желанием и еще более сомнительными мечтаниями, бедный ангел.

— Не всегда несбыточными и не всегда тоскливыми, — сказал Рауль. — Знаешь, морской йодистый воздух, как правило, приносит мне счастье. Недолговечное, мимолетное, точно птицы, которые — ты увидишь их — некоторое время следуют за судном, иногда целый день, но в конце концов все равно пропадают. Не важно, что счастье длится недолго, Паулита; переход счастья в привычку — одно из самых сильных орудий смерти.

— Мой братец тебе не поверил бы, — сказала Паула. — Мой братец на полном серьезе решил бы, что я могу стать жертвой твоих плотских притязаний. Мой братец…

— Мало ли что может случиться, — сказал Рауль, — мало ли какой привидится мираж, и как можно ошибиться в темноте, мало ли что пригрезится наяву, и как повлияет морской воздух, ты на всякий случай будь осторожна и не раскрывайся чересчур. Женщина, до подбородка закрытая простыней, гарантирована от пожара.

— Сдается мне, — сказала Паула, — что, если ты поддашься миражу, придется встретить тебя вот этим томиком отточенных сонетов Шекспира.

— У сонетов Шекспира может оказаться самое неожиданное предназначение, — сказал Рауль, открывая дверь. И в дверном проеме возник Карлос Лопес в профиль, в этот момент поднявший правую ногу, чтобы сделать следующий шаг. Он возник так неожиданно, что напомнил Раулю игрушку — скачущую лошадку.

— Привет, — сказал Лопес, остановившись, как вкопанный. — У вас хорошая каюта?

— Очень хорошая. Поглядите.

Лопес поглядел и захлопал глазами, увидев в глубине каюты Паулу, лежавшую на постели.

— Привет, — сказала Паула. — Входите, если найдете место, куда поставить ногу.

Лопес сказал, что каюта очень похожа на его собственную, кроме размера. И сообщил, что, выходя из своей каюты, столкнулся с сеньорой Пресутти, которая явила ему свой зеленый, почти трупного оттенка лик.

— Уже укачало? — сказал Рауль. — Будь осторожна, Паулита. А что же станет с этими сеньорами, когда в поле зрения появятся бегемоты и прочие морские чудища? Не иначе как слоновая болезнь. Может, прогуляемся? Вас ведь зовут Лопес. А я — Рауль Коста, а вон та томная одалиска откликается на благородное имя Паула Лавалье.

— Не такое уж благородное, — сказала Паула. — Мое имя похоже скорее на псевдоним кинодивы или название улицы, особенно — Лавалье. Вдоль по Лавалье[20]. Рауль, прежде чем отправишься смотреть на реку цвета спящего льва, скажи, где моя зеленая сумка.

— Скорее всего под красным саквояжем или же в сером бауле, — сказал Рауль. — Палитра такая богатая… Пойдемте, Лопес?

— Пойдемте, — сказал Лопес. — До свидания, сеньорита.

Паула, слухом уроженки Буэнос-Айреса, привыкшим различать множество оттенков в этом обращении, уловила особый оттенок.

— Зовите меня просто Паула, — сказала она таким тоном, чтобы Лопес понял, что она это уловила и тоже чуть-чуть его поддевает.

Рауль в дверях оглянулся и вздохнул. Он так хорошо знал голос Паулы, ее манеру говорить некоторые вещи и какой она иногда может быть.

— So soon, — сказал он как бы себе. — So, so soon[21].

Лопес посмотрел на него. И они вышли.

Паула села на край постели. Каюта вдруг показалась ей совсем крошечной и тесной. Она поискала вентилятор и обнаружила кондиционер. Включила его, задумавшись, посидела в одном кресле, потом в другом, рассеянно перебрала щетки, лежавшие на консоли. И пришла к выводу, что ей хорошо, она довольна. Следовало еще кое-что решить, чтобы окончательно утвердиться в этом. Зеркало вернуло ей улыбку, когда она обследовала ванную комнату, выкрашенную в светло-зеленый цвет, и на мгновение она взглянула с симпатией на рыжеволосую девушку с миндалевидными глазами, и та тоже одарила ее своим расположением. Она подробно осмотрела все туалетные принадлежности, подивилась новшествам, свидетельствовавшим об изобретательности «Маджента Стар». Запах хвойного мыла, которое она достала из несессера вместе с пакетиком ваты и двумя расческами, был пока еще запахом сада и не успел превратиться в воспоминание о запахе сада. А почему, собственно, ванная комната на «Малькольме» должна пахнуть садом? Приятно было держать в руке хвойное мыло, в любом непочатом куске мыла есть что-то завораживающее, эдакая нетронутость и хрупкость, повышающие его ценность. И пена у него другая, она почти не опадает, может держаться днями, а сосновая хвоя между тем окутывает ванную комнату, она в зеркале и на полочках, в волосах и на ногах той, которая вдруг надумала раздеться и встать под изумительный душ, любезно предоставленный ей компанией «Маджента Стар».

Не утруждая себя закрыванием дверей, Паула медленно сняла лифчик. Ей нравятся ее груди, нравится все ее тело, возникающее в зеркале. Вода оказалась такой горячей, что ей пришлось тщательно изучить сверкающий смеситель, прежде чем вступить в почти нелепый миниатюрный бассейн и задернуть пластиковую штору, отгородившую ее от остального мира игрушечной стеной. Запах хвои мешался с влажным теплым воздухом, и Паула намыливалась обеими руками, а потом — красной резиновой губкой, неспешно распределяя мыльную пену по всему телу, и между ног, и под мышками, запечатывая ею рот, и, играючи, поддавалась едва заметному покачиванию судна, а иногда, чтобы удержаться на ногах, хваталась за краны, ласково выругавшись, что доставляло ей особое тайное удовольствие. В банном междуцарствии, не знающем тягот одежд и покровов, обнаженная, она освобождалась от времени и обращалась в бессмертное тело (а, как знать, может, и в бессмертную душу?), отдаваясь во власть хвойного мыла и водяных струй, как всегда, как извечно, утверждая незыблемое постоянство именно игрой в перемену мест, температур и ароматов. В то мгновение, когда она завернется в желтое полотенце, висящее рядом, сразу же за пластиковой шторой-стеной, она снова возвратится в скучное существование одетой женщины, словно каждый предмет ее одежды будет привязывать ее к истории, возвращая ей один за другим годы ее жизни, витки воспоминаний и наклеивая ей на лицо будущее, точно грязевую маску. Лопес (если этот молодой человек, с виду типичный портеньо, действительно Лопес) кажется симпатичным. Жаль, что у него такое заурядное имя, разумеется, в его «до свидания, сеньорита» заключалась насмешка, но еще хуже было бы, если бы он назвал ее «сеньорой». Кто на «Малькольме» поверит, что она не спит с Раулем. Таких вещей людям не объяснишь. Она еще раз подумала о своем братце Родольфо — судит о том, чего не понимает, ну просто доктор Кронин, и галстук в красную крапинку. «Несчастный, бедолага несчастный, никогда-то он не узнает, что значит на самом деле пасть, броситься в гущу жизни, вниз головой, как с трамплина. Так и будет плесневеть на судебных заседаниях, корчить приличную мину». Она принялась яростно расчесывать волосы, голая, перед зеркалом, окутанная парами радости, которые потихоньку всасывал маленький вентилятор на потолке.