Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших - Артем Драбкин

Дальше мы брали Городище, где в районе кладбища немцы организовали опорный пункт. Там все было перепахано снарядами, не земля, а сплошные воронки, только кое-где торчали деревянные кресты. Мы взяли этот опорный пункт, немцы моментально перешли в контратаку, а мы кинулись вперед, к ним навстречу, и немцы побежали, не решившись на рукопашный бой. Роты вышли в район «Стадиона» и там, где находилась школа № 34, получилось настоящее побоище.

За развалинами домов лежали в руинах цеха Тракторного завода, и нам пришлось брать с боем один из цехов. В роте оставалось меньше полста человек, и тут я получаю приказ на атаку сборочного цеха. Только мы пошли цепью вперед, как из каждого окна цехового здания появились по 2–3 автоматчика и стали поливать нас огнем. Мы лежали на снегу два часа, стали замерзать, из тыла приполз офицер из штаба полка и командует: «Вперед!» Я просто чуть поднял на стволе вверх каску, и сразу в каску ударила пуля. Штабной офицер все понял, лежит рядом, помалкивает. Подошли два танка Т-34, помогли огнем, и под прикрытием танков мы ворвались в цех и стали «выкуривать» немцев…

Непрерывные бои продолжались до февраля.

2 февраля вдруг внезапно прекратилась канонада, и на передовой воцарилась пронзительная тишина. Это было так непривычно и невыносимо, что от этой тишины стали болеть уши. Снега в тот день намело «с головой», день выдался очень морозным. Вдруг звонят по полевому телефону из штаба батальона — «Война кончилась! Выходи из окопов!» Мы сидим в яме, семнадцать человек. Все, что осталось от роты. Грязные, заросшие, вшивые, оборванные…

Я говорю: «Ребята, из штаба передали, что война закончилась, можно выползать» — «Ты, лейтенант, если смелый, то сам вставай!» Я вылез наверх и увидел, как в сторону наших позиций идут колонны пленных немцев… И только тут мы поняли, что вопреки всем законам войны, всякому здравому смыслу, мы остались живы! Уцелели в этой «сталинградской мясорубке»! Кто был постарше, стали плакать от счастья, а я на них кричал: «Прекратить слезы! Отставить!» Я многого тогда еще в жизни не понимал…

Из тех кто принял бой под Ерзовкой в августе 1942 года, в батальоне на тот момент осталось всего человек десять из шестисот с лишним бойцов и командиров.

Позже, когда некоторые вернулись из госпиталей, нас из «летнего состава» насчитывалось примерно человек тридцать… Такой ценой нам досталась победа под Сталинградом…

Когда через сорок лет после этих событий ветераны дивизии собрались на свою встречу, то с нашего батальона кроме меня из «сталинградцев» было всего несколько человек: Герой Советского Союза Вениамин Завертяев, воевавший в Сталинграде лейтенантом, рядовые бойцы Степан Равский и одессит Михаил Шотов, бывший младший лейтенант Михаил Косых, двое из них служили в моей роте… Встретил там еще бывшего комиссара нашего полка полковника в отставке А. А. Дранника и командира роты ДШК бывшего лейтенанта Ойстагера, который в 1942 году под Ерзовкой огнем своих пулеметов спас наш батальон от гибели.

Зуев Александр Михайлович

Радист 23-го гвардейского минометного полка

Из района Старой Руссы мы своим ходом приехали в Москву. В Москве построили весь полк, вручили гвардейское знамя, каждому выдали гвардейские знаки. Полк-то был гвардейский, отборный. Командир полка встал на колени, поцеловал знамя и сказал: «Мы его не посрамим!» Все, и погрузили нас в эшелон, в товарные вагоны, и на юг.

Проехали от Москвы километров двести, приезжаем на станцию, а там техника разбита, станция разбита, трупы валяются. На вторую станцию приехали — такое же положение: немцы все разбомбили вокруг Москвы. После этого командир полка дает приказ спешиться и двигаться своим ходом. Дальше нельзя ехать — разобьют! И мы своим ходом едем на юг. Ночью едем. Под утро где-нибудь в леске остановимся — зарываем установки, окопы себе роем. Днем мы стоим, пережидаем до следующей ночи. В следующую ночь двигаемся дальше, фар не включаем. И так мы добирались несколько суток до Дона. Приехали к Дону около Клетской, немцев еще не было под Сталинградом, но они уже подходили к Дону. Когда они стали подходить, мы дали залп по ним. Я не знаю, где стояли другие дивизионы, а наш первый, в котором я был, дал залп по немцам. Они не стали здесь переправляться, видимо, пока разбирались после этого. Мы получили приказ двигаться к Сталинграду.

Наш дивизион остановился на северо-западной окраине Сталинграда, заняли оборону, но немцев еще не было. Окопались, установки закопали. Вскоре начались бои. Немцы в день по 6 — 10 атак проводили! Как начнут наступление — мы даем залп. Часа через 2–3 собрались, опять пошли — опять залп. И вот так мы стояли в обороне почти 6 месяцев. Немцы, правда, не подошли к Волге на северо-западе, где мы стояли. Вот на юге Сталинграда они прорвались к Волге, к нам они не подошли.

Днем мы залпы давали, ночью отдохнешь или не отдохнешь — всякое бывало. Установки наши были зарыты в обрывах балок. Мы сидели в окопах с радиостанцией, вырытых метрах в пятидесяти от огневых. Немцы, если засекали радиостанцию, открывали огонь. Когда с наблюдательного пункта давали команду «Огонь!», мы тогда выскакивали и передавали ее голосом на огневую позицию: «Угломер такой-то, прицел такой-то, залпом огонь!» Все. Они поставят направление на установках, прицел. И все, дают залп. И вот так в обороне вплоть до 19 ноября 1942 года.

Такой случай был. Был приказ 227-й Сталина: «Ни шагу назад». А мы, радисты, обычно были то на огневой позиции, то на наблюдательном пункте. Наблюдательный пункт у нас обычно был на восточном склоне балки, в тылу огневых позиций. С него немцев видно было, а западный склон защищал огневые от артиллерии противника. Дело было перед 19 ноября. Командир взвода связи лейтенант Белов дает команду: «Зуев, Гаврилин, с огневой позиции перейти на наблюдательный пункт!». Вот мы идем. Гаврилин постарше, тащит радиостанцию 6-ПК, а я — батареи к ней. Стали подниматься по склону балки — нас останавливают три человека, лейтенант с пистолетом, сержант с автоматом и солдат с карабином: «Вы куда, ребята? Вы знаете приказ 227? Вы же назад идете?» — «Знаем. Так мы же приказ выполняем командира взвода, идем на наблюдательный пункт». — «Нас это не касается, ничего не знаем». Взяли они оружие наизготовку и повели нас в сторону. Но мы-то уже знали куда ведут: отведут метров на пятьдесят в сторону, хлопнут — и все, скажут, что дезертировать хотели. У меня только одна мысль была: я пережил все, под огнем бывал не раз, под бомбежкой, обстрелом. Что, думаю, в деревне скажут родные? Ушел добровольно комсомолец на фронт, а стал дезертиром. Вот что меня беспокоило, а что убьют? Я думал, что не я первый, не я последний. Вот такое было мнение. А Белов, который отдал приказ, наблюдал за нами. И когда увидел, что нас повели в сторону — он бегом к ним, к заградотряду.