Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших - Артем Драбкин

На четвертый и последующие дни была прекрасная летная погода; наша авиация, также подкрепленная резервами Ставки, всей своей мощью обрушилась на врага, выполняя задание по разгрому отдельных очагов сопротивления немцев, нанося бомбовые и штурмовые удары. Истребительная авиация осуществляла прикрытие наземных войск с воздуха и выполняла задачи завоевания господства в воздухе. Наносила, вместе со штурмовой авиацией, самолетами Ил-2 удары по аэродромам противника. Надо сказать, что значительное число немецких аэродромов было подавлено в ходе наступления наземных войск, из-за трехдневной погоды авиация немцев не могла подняться со своих аэродромов даже для эвакуации на тыловые аэродромы. Враг понес огромные потери в авиации.

Нашему 287-му ИАП была поставлена задача действовать по войскам и авиации противника, находящейся в окружении. У противника в окружении находился аэродром «Питомник», который они сильно укрепили противовоздушными средствами, используя его для организованного воздушного моста с целью снабжения своих войск в окружении боеприпасами и другими видами снаряжения.

Наша задача была разорвать этот мост и сорвать поддержку окруженных войск противника.

Наши штурмовики и бомбардировщики непрерывно наносили ощутимые удары по врагу, в том числе по аэродрому «Питомник», но сопротивление и прикрытие его сильно мешали выполнению боевых задач. Наша авиация также несла потери. В составе 2-й АЭ 293-го ИАП мы выполнили большое количество боевых заданий, и достаточно успешно, но также несли потери — погибли три летчика, потеряли часть самолетов. Боевой счет сбитых самолетов у наших летчиков возрастал с каждым днем.

За успехи, достигнутые в боях, нашей дивизии было присвоено наименование Сталинградской, многие летчики били награждены орденами и медалями. Четырем лучшим нашим летчикам полка было присвоено высокое звание «Герой Советского Союза».

Вспоминается один случай, когда четыре транспортных самолета типа Ю-52, видимо, не найдя своего пункта назначения в кольце окружения, случайно вышли из облаков над нашим аэродромом. Взлетевшая дежурная пара наших «яков» в течение трех минут сбила все четыре «юнкерса». Вокруг аэродрома пылали четыре огромных костра догорающих немецких самолетов.

Однажды недалеко от нашего аэродрома в воздушном бою был сбит фашистский истребитель Me-109, летчик покинул самолет на парашюте и практически спускался на аэродром на виду у всех находящихся вне землянок.

Он без сопротивления сложил личное оружие и выполнял все наши требования. В ожидании, пока его отправят в штаб Воздушной армии, его привели в землянку летчиков.

Состоялся интересный разговор: он не понимал по-русски, а мы практически не понимали по-немецки. Но профессиональный разговор все же велся с сильной жестикуляцией руками, как обычно летчики поясняют маневры самолетов. Нас, естественно, интересовало мнение фрицев о наших самолетах.

Сам немецкий летчик был среднего опыта полетов и воздушных боев. До этого он воевал на Западном фронте, где лично уничтожил шесть самолетов английских ВВС («харикейны» и «спитфайры»), на нашем Восточном фронте ему удалось сбить только один наш самолет — штурмовик Ил-2. Как оказалось, он еще не знал, что на наших штурмовиках в настоящее время имеется воздушный стрелок в турели с двумя крупнокалиберными пулеметами. Это его сильно удивило — надо быть (но как быть — он уже в плену) осторожнее, не как в начале войны. Он очень уважительно отозвался о наших «яках» и ЛА-5.

Далее беседу пришлось прервать, так как пришла автомашина с двумя солдатами для сопровождения. Один из наших летчиков, до этого молчавший, так как был ранен и очень зол на фашистских летчиков, сказал, показав на солдат с автоматами: «Капут». Немецкий летчик, видимо, подумав, что допрос окончен и что его сейчас расстреляют, побледнел. Но его увезли в штаб армии.

Была еще зима, но в этих местах уже чувствовалось дыхание весны: дни становились длиннее, солнце поднималось все выше и выше.

Операция по разгрому немецких войск в окружении приближалась к концу. Кольцо существенно сжалось, враг понес огромные потери в живой силе и технике. Горючее для танков давно уже кончилось и немецкие танкисты их несколько вкопали в землю, используя как доты, но боеприпасы таяли. Как говорили солдаты, немец становился не тот.

Сегал Ефим Иосифович

Лейтенант, командир взвода 201-го стрелкового полка 84-й Краснознаменной имени Тульского пролетариата стрелковой дивизии

В середине лета 1942 года появились первые признаки того, что мы будем скоро наступать или нас перебрасывают на другой участок. Во-первых, нас стали лучше кормить, во-вторых, все старшины рот вдруг стали щеголять в новом обмундировании.

В последних числах июля нам передали приказ комполка: подготовить передачу линии обороны «сменщикам». Нас вывели с передовой, дали два дня отдыха, организовали баню, вошебойку, парикмахеров. Мы совершили марш до какой-то станции и загрузились в эшелоны, выделили по три эшелона на полк. Куда нас перебрасывают, никто ничего не знал. Но мы понимали, что нас обязаны пополнить, в строю оставалась треть личного состава, а в моей роте, например, было всего два взводных. Нас повезли в объезд Москвы и только тут объявили: «Едем к Сталинграду!» В Мичуринске была долгая остановка, мы простояли целые сутки, и здесь к нам прибыло пополнение, четверть которого составляли опытные красноармейцы-фронтовики, выписанные из госпиталей после ранений, остальные — узбеки и местные призывники, с домашними торбами за спиной. Среди пополнения было два старых еврея, обоим лет за пятьдесят, видно было, что оба из «местечковых» или из «западников», как тогда говорили — «из старорежимных».

Один из них был совсем больной, из-за язвы желудка у него постоянно были кровавые рвоты, ну куда такого в стрелковую роту? Я пришел к комбату и попросил перевести этого бойца в тыловое подразделение. Стоим втроем: я, комбат Тувов и комиссар батальона Серебрянников, и комбат мне отвечает: «Мы здесь все трое евреи, и если я этого бойца отправлю в тыловое подразделение, то сразу про нас троих скажут, что мы, евреи, своих прячем подальше от передовой. Я не могу на это пойти». Тогда я пошел к комиссару полка, майору Андрею Андреевичу Драннику, объяснил ситуацию с этим больным красноармейцем, и комиссар, уникальный, добрейшей души человек, приказал перевести его в полковую похоронную команду. А второго пожилого еврея я оставил в роте, он постепенно освоился, притерся к русским бойцам, провоевал в нашем батальоне целый год, до самого Белгорода, и был убит уже летом сорок третьего года.