Саласюк От июня до июня - Неизвестно

- Правильно! Завалим партизан оружием! - поддержал друга Ликер. - Надо из бойтелагеря взять все, что можно. Другого такого случая не будет.

- И командир Павел Васильевич Пранягин просил работающих в бойтелагере оставаться в городе до последней возможности. А вообще сказал, что возьмут в отряд нас всех, но обязательно, чтоб были с оружием и хорошо одеты. Еще соли попросил достать. И медикаменты.

- Сделаем, завтра же начнем собирать.

- Так что, в отряд уже теперь можно уходить?

- Да, можно. Так сказали командир и комиссар. Они нас ждут. Мы там нужны. Но попросили, если нет угрозы жизни, пока не спешить. Учесть, как тяжело зи­мой жить в лесных шалашах.

- Они в шалашах, но на свободе, с оружием! Они - солдаты, настоящие люди, герои! Я завтра же пойду в лес! Я буду с ними! - горячилась Дина.

- Не горячись, в кипящей воде купанная! - сердито сказал Кремень.

- Значит, - подытожил Неня Циринский, - с завтрашнего дня начнём сбор и вы­нос оружия, патронов, взрывчатки? Тогда саботаж и вредительство прекращаем!

- Да, - сказал Кремень. - Главное - это оружие. Исправное оружие. И боепри­пасы.

- Зорах, а какие они из себя? - опять спросила Дина. Ей почему-то казалось, что эти мужественные люди, не сдавшиеся в плен, живущие в зимнем лесу, воюю­щие с немцами в их глубоком тылу, то есть совершающие дело необыкновенное, чрезвычайное, безусловно героическое, сами должны выглядеть как-то необыкно­венно. Словно былинные богатыри.

- Настоящие офицеры Красной Армии, - сказал, не удивляясь вопросу, Кре­мень. - У Павла Васильевича Пранягина лицо открытое, честное. Сразу веришь этому человеку. И Дудко Григорий Андреевич, комиссар, тоже надёжный человек!

- Есть еще одна радостная весть, - сказал, вставая, Ликер. - Сегодня по радио поймал сообщение - Красная Армия остановила немцев под Москвой, разгроми­ла и перешла в контрнаступление!

- Ура!

- Тихо!

- Победа!

- До победы далеко. До общей победы над фашизмом. Но она уже началась, друзья. Давайте споем. Негромко - Интернационал.

Все встали и запели. Девушки, не скрывая слез, плакали.

Через несколько дней в дом к Михаилу Моисеевичу зашли Ликер и Кремень. Сначала посидели в комнате Софы, сюда же зашли уже проживавшие в этом доме Галина Рудштейн, Женя Эйхибаум, Гута Мехзон, Люба Загель. Поговорили о са­мочувствии беременных женщин, о погоде, пошутили. В небольшой дискуссии выяснили, что на их памяти столько снега еще никогда не выпадало и что морозы такие не каждую зиму случаются.

- А каково людям такой погодой жить в лесу, - вдруг сказала Софа, - спать на снегу, у костра.

Все замолчали, не зная как реагировать в присутствии Софы на партизанскую тему. О себе знали - они подпольщики, рискуют страшно, но знают, на что идут, им обратной дороги нет. Но они чувствовали к этому готовность. Сложность под­польной работы в условиях оккупации, ежедневное балансирование между жиз­нью и смертью сделали их, восемнадцати-двадцатилетних людей, взрослее на порядок. А к Софе, единственной папиной дочке, заботливо охраняемой родите­лями от окружающей действительности, да к тому же беременной, как относить­ся - можно ли вести с ней, в ее присутствии разговоры, за одно только слово из которых потащат в СД, в гестапо, станут пытать, мучить страшно, жестоко, смер­тельно. Не оттого старались не очень распространяться в ее присутствии, что в чем-то можно было Софку подозревать или не доверять ей. Нет. Но она в их пред­ставлении оставалась наивным доверчивым ребенком, маминой дочкой, до конца не осознающей окружающей опасности или, еще можно сказать, - опасности от окружающих тебя людей, и евреев в том числе, как ни странно. Были среди них и шпики, и открыто сотрудничавшие с фашистами. Они составили, по указанию немцев, вспомогательную полицию - гехильфсполицай и старательно помогали оккупантам. Один из таких полицейских, по имени Семен, последнее время стал наведываться в дом доктора. Он выведал, что Софа беременна, и заводил долгие разговоры с родителями, как бы предлагая себя как единственно возможного в положении Софы достойного кавалера. Родители испуганно слушали его, подда­кивали, но Софа и смотреть в его сторону не хотела. Ждали и надеялись, что не­приятные визиты как-нибудь после родов закончатся.

Зашла Дина, вся источающая свежесть и бодрость, энергичная, в приподня­том настроении - после того, как установили связь с боевым отрядом партизан и узнали о разгроме немцев под Москвой, такой ее видели теперь всегда - и сразу закомандовала:

- Уходите, ребята, отсюда, вон что-то Софка бледная. Вместо того чтоб вы­вести ее на прогулку по свежему воздуху - в сад, например, сами приперлись и сиднем сидят. Идите, идите, вас Михаил Моисеевич спрашивал.

Ликер и Кремень сразу вышли.

- Ну, так что, молодые люди, - стараясь казаться оптимистичным, встретил их отец Софы, - какие у вас проблемы?

- У нас к вам просьба, доктор. Вот Кремень наш совсем расхворался и стал уже вовсе и не кремень, а так, словно какой-то меловой известняк. Ослабел парень. Ветром качает. Лечить его надо усиленно. Да и я что-то плохо себя чувствую. То простыну, то кровь носом пойдет. Нужны медикаменты. И как можно больше, - посмеиваясь забалагурил Ликер.

- Что вы говорите? - ужаснулся доктор. - Ай-я-яй! И это же надо такой беде приключиться, и это в вашем возрасте! А на вид вполне здоровые молодые люди!

- Внешность часто бывает обманчива, доктор, - сверкал глазами Ликер.

- Да, да, да. Я это знаю, знаю, - тотчас согласился Михаил Моисеевич. - В медицинской практике нередко такое случается. Вот жил тут у нас неподалеку на канале Огинского старый Абрам Пельцер. Замечательный лавочник и скупердяй каких мало. Крючок крючком. Восьмой десяток ему уже шел. И уже, вроде, и не жилец, доходил, бедолага. Некоторые тут каждый день ждали, когда он помрет, чтоб наследство к рукам прибрать. А было что, было. Не то чтоб детей у Пельцера не имелось - уже и внуки, и правнуки завелись, а он все в лавке сидел, злотые счи­тал. И уже совсем он доходил, а однажды взял да и женился на шестнадцатилет­ней внучатой племяннице своей покойной жены! И девять месяцев не выпускал девчонку из своих лап, пока она не родила ему двойню. Двух таких крошечных Пельцерят. Вот как внешность бывает обманчива. А у вас, значит, обратная исто­рия - с виду вы кажетесь здоровыми, а на самом деле очень больны?

- Очень, доктор, очень больны. И, прошу заметить, все наши товарищи почему- то тоже расхворались. Прямо эпидемия какая-то. Плохое питание, нервная обста­новка, вредная работа. Так что требуется много лекарств. Выручайте, доктор.

- Ну, что ж. Все, что требуется для лечения ваших ужасных заболеваний, по мере сил буду собирать. А, кстати, требуется ли хирургический инструментарий? А перевязочный и шовный материал?

- Да, доктор, все нужно. И хирургическая помощь тоже.

- Очень мило! Очень! - весело воскликнул доктор. Тотчас схватил гитару, плюхнулся на диван и запел, наигрывая: - «Когда б имел златые горы и реки пол­ные вина.» А где взять? Где взять, я спрашиваю? Ведь вам же не пальчик пора­ненный нужно перевязать - сами говорите: «как можно больше». «Все б отдал я за ласки, взоры.» А почему раньше об этом не подумали? Не предполагали, что потребуется? Вот именно! Но, слава Богу, я почему-то догадывался о востребо­ванности медикаментов во время войны и сделал неплохой запас того, о чем вы говорите. Еще в первые дни оккупации. Спрятано, сложено в надежном месте и в солидном объеме. Я и сам рад служить, так и передайте кому надо. Но не сейчас, попозже, когда с Софочкой все образуется - я весь к услугам. Теперь, в зиму, ей уходить из дома чрезвычайно опасно. В марте ожидаем развязки ситуации и - бе­гом отсюда! Я вас правильно понял, правильно, молодые люди?

- Правильно, - улыбнулись Кремень и Ликер.

- Вот! А теперь идемте, - скомандовал доктор, надевая пальто. - Я отведу вас в хранилище. Сразу сможете и взять первую партию.

А еще через несколько дней к столярной мастерской, именуемой в городе как дом Шелюбских, по свежему снегу, еще подсыпавшему за ночь, подкатили роз­вальни, запряженные резвым коньком.

- Тпру-у, холера ясна! - натягивая вожжи громко осадил бодрую живелину по­лулежавший в пышном душистом сене молодой, с капризно-требовательным вы­ражением лица сельский панок. На нем были хорошо пошитый, с деревенскими прибамбасами в виде закрученных кожаных пуговиц, широких застежек внахлест и чрезвычайно широкого, богатого воротника, крашенный в цвет хны овчинный тулуп, крепкие кирзовые сапоги и заячья шапка. Навязав лошадь, он, громко топая на ступеньках, зашел в дом. Снял шапку.

- Езус Христус похвалены. - Сказал и, получив вместо ответа только угрю­мые взгляды работавших здесь мебельщиков Зелика Меликовского и Ильи Абра­мовского, сплюнул на пол и проговорил без всякого стеснения: - Жидовский дом христопродавцев, Матка Боска Ченстоховска. - А затем как ни в чем не бывало сказал, обращаясь к мебельщикам-мастерам: - А что, панове, каб мне шафу новую заказать для хаты. И новы сундук патрэбны - каб таксама зрабить? Грошы маю. Плачу рублями.