Социология регионального и городского развития. Сборник статей - Коллектив авторов

40. Latour В. Reassembling the Social: An Introduction to Actor-Network-Theory. Oxford: Oxford Univ. Press, 2005.

41. Lofland J. Protest: Studies of Collective Behavior and Social Movements. New Brunswick; L.: Transaction Publishers, 1985.

42. MacLean S. Peacebuilding and the New Regionalism in Southern Africa // Third World Quarterly. 1999. № 20. P. 943–956.

43. Mattli W. The Logic of Regional Integration: Europe and Beyond. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1999.

44. Mittelman J. The Globalization Syndrome: Transformation and Resistance. Princeton: Princeton Univ. Press, 2000.

45. Phillips T. L. Symbolic boundaries and national identity in Australia // The British Journal of Sociology. 1996. V. 47. № 1. P. 113–134.

46. Robson P. The Economics of International Integration. 4th ed. L.: Routlege, 1998.

47. Sandler T. Global collective action. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2004.

48. Shaw T. New Regionalism in Africa in the New Millennium: Comparative Perspectives on Renaissance, Realisms, and/or Regressions // New Political Economy. 2000. № 5. P. 399–414.

49. Shils E. Center and Periphery: An Idea and Its Career, 1935–1987 // Center: Ideas and Institutions / Ed. by L. Greenfeld and M. Martin. Chicago; London: The Univ. of Chicago Press, 1988. P. 250–282.

50. Söderbaum F. The Political Economy of Regionalism in Southern Africa. Göteborg: Göteborg Univ., 2002.

51. Tarrow S. Power in movement: Social Movements, Collective Action and Politics. Camdridge; N.Y.: Cambridge Univ. Press, 1994.

52. Wallerstein J. The Modern World System. V. I–III. N.Y.: Academic Press, 1974–1989.

53. Waltz K. Theory of International Politics. Reading, Mass.: Addison-Wesley, 1979.

54. White H. C. Markets from Networks: Socioeconomic Models of Production. Princeton; Oxford: Princeton Univ. Press, 2002.

55. Laformazione continua a sostegno dello sviluppo locale: Un’ analisi di akune realta rurali trentine / Ed. E. Zucchetti. Milano: Vita e Pensiero, 2000.

Территориальные аспекты структурирования социального пространства

Г. В. Лысенко

Социальные отношения пространственно определены. «Пространство и время есть фундаментальные материальные измерения человеческой жизни», – отмечает М. Кастельс [18, с. 354]. Пространственные характеристики определяют содержание и границы реальностей, обладающих качественной спецификой.

Для характеристики структуры социального пространства используются понятия «ресурсы» и «капиталы». В трактовке Э. Гидденса ресурс понимается как капитал, имеющий материальную составляющую и власть. П. Бурдье демонстрирует различие понятий «ресурс» и «капитал». Для измерения многомерного социального пространства и характеристики позиций агентов в своих работах он использует понятие капитала и трактует его как востребованную потенциальную возможность. В работах французского ученого прослеживается мысль о том, что ресурс как потенциал превращается в капитал, если он востребован и легитимирован как ценность. Структурированность социального пространства предполагает наличие механизмов капитализации свойственных ему легитимных средств, а также легитимизации механизмов их использования, вследствие чего ресурс, включенный во взаимодействия, приносит его держателю прибыль. Согласно П. Бурдье, «капитал – это… неравномерно распределенная и неравнодоступная ценность, которая приобретается не мгновенно, но предполагает наличие инструментов присвоения» [23]. Неравномерность и ценность рассматриваются как свойство дефицитности ресурса [4, с. 524].

Еще одной сущностной характеристикой капитала, имеющей значимость для понимания структуры социального пространства, является его способность конвертации. В. В. Радаев отмечает, что отличие ресурса от капитала заключается в его неконвертируемости. Именно неконвертируемость не позволяет рассматривать ресурс в качестве капитала [24, с. 20–33].

Таким образом, в научной литературе понятие «капитал» трактуется как легитимная, неравнодоступная, дефицитная ценность, обладающая способностью к самовозрастанию и конвертации, а ее совокупность, каналы формирования и легитимность определяют структурированность социального пространства.

Множественность дифференцированных социальных универсумов предполагает наличие множественности ресурсов и капиталов, характеристика которых представлена в работах зарубежных и отечественных авторов.

В своем понимании природы капитала П. Бурдье, следуя марксистской традиции, развивает ее применительно к новым историческим условиям. Ученый указывает на наличие в обществе множества капиталов: экономического, культурного, социального, символического, а также отмечает сравнительную значимость каждого из них в различные исторические эпохи [5, с. 140].

Среди авторов второй половины XX – начала XXI в. нет единой точки зрения о типах и параметрах капиталов социального пространства, ученые предлагают несколько видов капиталов, совокупность которых структурирует социальное пространство. В середине XX в. Г. Беккер предлагает понятие «человеческий капитал», рассмотренный в его одноименной работе [3, с. 86–104]. Э. Гидденс выделяет два главных, по его мнению, типа ресурсов: аллокативные и авторитативные. Аллокативные ресурсы относятся к формам управления, объективированным в материальных носителях: объекты (сырье, земля), товары и другие материальные явления. Однако их «материальность» относительна, отмечает исследователь, поскольку они связаны с типом социальных взаимодействий, существующих в обществе, и встроены в процессы структурации. Авторитативные ресурсы (полномочия) относятся к преобразовательным возможностям управления акторами. Власть порождается определенными формами господства, базирующимися на асимметрии ресурсов. У. Бек, в рамках концепции риска, формулирует определение экспертного капитала; М. Кастельс, анализируя «информациональную» эпоху, подчеркивает роль капитала информации и знания. Рассматривая медиатизацию современного общества в целом и политики в частности, П. Шампань выделяет роль медийного капитала, «медиатический капитал» [27]. Ресурсный подход при анализе современного российского общества используют отечественные авторы. Отечественный исследователь В. В. Радаев предлагает к изучению те формы капитала, которые релевантны, по его мнению, для анализа хозяйственной жизни с точки зрения экономической социологии. К их числу он относит экономический, физический, культурный, человеческий, социальный, а также выделяет административный и политический и символический капиталы [24, с. 22]. При этом физический капитал ученый предлагает трактовать как физиобиологические и психические качества работника, позволяющие ему конкурировать на рынке труда, а физиологический включает здоровье, трудоспособность, наличие определенных физических качеств [Там же, с. 24].

В контексте нашей работы, наряду с заявленными видами капиталов, несомненное значение имеет пространственный капитал, обладающий символическим значением и конвертируемый в другие виды капитала. Капитал пространства (территории/места) широко обсуждается как в зарубежной, так и отечественной литературе.

В классической социологии XIX в. можно выявить две точки зрения о проблеме соотношения территории и социума. С точки зрения Э. Дюркгейма, территория как фактор конструирования социального пространства утрачивает свое значение по мере развития общества, напротив, Г. Зиммель допускает, что реальное пространство (территория) оказывает влияние на качественные характеристики социальных взаимодействий. Он подчеркивает, что «единство близости и отдаленности свойственны всякому отношению между людьми» [16, с. 140]. В развитии межличностных отношений важным фактором выступает земля, причем речь идет о земле не только в буквальном (физическом) смысле, но и в переносном, как о жизненной субстанции, которая привязана если не к пространственному месту, то к духовному окружению.

В работах современных авторов связь территории и социальных взаимодействий получила неоднозначную трактовку. Э. Гидденс подчеркивает, что динамизм изменений современных обществ, исключительный как по темпам, так и по масштабу и глубине, обусловил разделение пространства и времени, социальные отношения отделяются от «локала», благодаря развитию связей с «отсутствующими» другими [29, р. 18].

Проблема взаимодействия локального и глобального пространств представлена в работах М. Кастельса, который уточняет: «…элиты космополитичны, народы локальны». Введя понятие «пространство потоков», ученый отмечает, что космополитичная элита контролирует узлы сетевых потоков информации и занимает трансграничное положение, простые люди живут локально в своих городах и странах. «Пространство власти и богатства пронизывает весь мир, тогда как жизнь и опыт народов укоренены в конкретных местах, в их культуре, истории» [18, с. 389]. Ученый устанавливает взаимосвязь между укорененностью социальной организации во внеисторических потоках информации, вытесняющей логику конкретного места и выходом глобальной власти из-под «социополитического контроля локально-национальных обществ с исторической спецификой» [Там же].

В связи с процессами глобализации исследователи проблематизируют понятие территориальности – от полного отрицания региональных (национальных) трактовок общества (Н. Думай [20, с. 27]) и «истончения» «миров мест» до выражения идеи местной/региональной социально-политической мобилизации, формы которой ориентированы на логику развития конкретного места. Вместе с тем целесообразно анализировать не дихотомические отношения «пространство потоков» и «пространство мест», «пространство и время», а выявлять взаимосвязи и взаимозависимости глобального и локального. Справедливо отмечает У. Бек, что «проблемы глобального уровня становятся частью повседневного локального опыта и “моральных жизненных миров”» [2, с. 25]. По его мнению, глобализация заключает в себя не только глобализацию, но и локализацию. Невозможно анализировать проблемы глобализации, не уделив внимания конкретным территориям и местам. В контексте нашей работы важно замечание исследователя, что «одним из важнейших следствий глобализации является возвращение к понятию места». Раскрывая диалектику глобального и локального, Р. Робертсон вводит термин «глокализация». Данное понятие открывает возможность перед исследователями изучать глобальное на локальном уровне, например рассматривая регион не как территориальную «единицу с четкими границами, а как узел в сети преодолевающих границы процессов» [Там же]. Автору близка трактовка И. М. Бусыгиной, отметившей, что «последствия глобальной перестройки и местная локально-ориентированная среда переплетаются, накладываются друг на друга, влияние глобальных процессов опосредуется локальными/региональными факторами» [7].