Отныне и вовек - Джеймс Джонс

— РПК и четвертый спецкласс, — ответил Пруит, испытующе глядя на него.

Тербер повернулся к Хомсу и выразительно поднял брови.

— Это как же понять? — изумленно спросил он Пруита. — Ты что, до того любишь маршировать, что отказался от; приличного звания и перешел занюханным рядовым в обычную стрелковую роту?

— Никаких неприятностей у меня там не было, — твердо сказал Пруит.

— Или, может, тебе стало противно брать в руки горн? — ухмыльнулся Тербер.

— У меня были причины личного характера.

— Это уж командиру решать, какого они характера, — немедленно одернул его Тербер. Хомс кивнул. Тербер со сладкой улыбкой спросил: — Так, значит, ты перевелся не потому, что мистер Хьюстон назначил первым горнистом этого парнишку Макинтоша, а не тебя?

— Не я перевелся, а меня перевели, — пристально глядя на него, сказал Пруит. — По причинам личного характера.

Тербер откинулся на спинку стула и фыркнул.

— Ведь вроде взрослые люди, служат в армии, а ведут себя как дети. Дались им эти переводы! Когда-нибудь вы, дурачье, поймете, что за хорошее место надо держаться.

Взаимный антагонизм наэлектризовал воздух в канцелярии. Оба забыли про Хомса. Пользуясь своим правом командира, он вмешался.

— У меня такое впечатление, Пруит, — небрежно сказал он, — что ты рвешься прослыть большевиком. Таким в армии рассчитывать не на что. Уверяю тебя, строевая служба в нашей роте намного тяжелее, чем жизнь в команде горнистов.

— Я служил на строевой и раньше, сэр. В пехоте. Так что это меня не пугает.

Врешь, голубчик, подумал он, еще как пугает. Почему так легко заставить человека соврать?

— Что ж… — Хомс многозначительно помолчал. — Я думаю, у тебя будет возможность это доказать. — Но он больше не был расположен шутить. — Ты не первогодок и должен знать, что в армии человек существует не сам по себе. Каждый несет свою долю ответственности. Моральной ответственности, которая выходит за рамки уставов. Взять, к примеру, меня. На первый взгляд я сам себе хозяин, но это только на первый взгляд. В армии, какой бы высокий пост ты ни занимал, над тобой всегда есть начальник еще выше, который разбирается во всем лучше тебя… Сержант Тербер все оформит и определит тебя во взвод.

О должности горниста больше не было сказано ни слова. Хомс повернулся к Терберу:

— Сержант, у вас есть ко мне еще что-нибудь?

— Да, сэр, — рявкнул Тербер, молча внимавший отвлеченным рассуждениям Хомса. — Ротные фонды, сэр. Надо все проверить и составить отчет. Завтра утром мы должны его сдать.

— Вот и проверьте, — распорядился Хомс, хладнокровно игнорируя инструкцию, согласно которой к ротным фондам допускались только офицеры. — Подготовьте отчет, а я завтра приду пораньше и подпишу. У меня нет времени вникать в подробности. Это все?

— Никак нет, сэр, — со злостью ответил Тербер.

— Остальным займитесь сами. Если что-нибудь срочное, подпишите за меня и отправьте. Я сегодня уже не вернусь. — Он сердито посмотрел на Тербера и повернулся к двери, даже не глянув в сторону Пруита.

— Есть, сэр, — вне себя от бешенства процедил Тербер и во всю мощь своих легких рявкнул так, что стены тесной комнаты затряслись; — Смир-р-р-но!

— Вольно. — Хомс прикоснулся кончиком стека к шляпе и вышел. Через минуту в открытое окно донесся его голос: — Сержант Тербер!

— Я, сэр! — проревел Тербер, подскакивая к окну.

— Что за грязь кругом? Сейчас же убрать территорию! Посмотрите, что здесь такое. И вон там. И там, у мусорного ящика. Это казармы или свинарник?! Все вычистить! Немедленно!

— Есть, сэр! — проревел Тербер. — Маджио!

Щуплый Маджио возник перед окном, как чертик из табакерки.

— Я, сэр!

— Маджио, — сказал Хомс, — ты почему в майке? Сейчас же надень рубашку. Ты не на пляже.

— Есть, сэр. Сейчас надену.

— Маджио! — проревел Тербер. — Собери кухонный наряд, и чтобы вылизали всю территорию! Не слышал, что приказал командир?

— Так точно, старшой, — покорно ответил Маджио.

Тербер положил локти на подоконник и проводил взглядом широкую спину Хомса, который шагал через поднятую по команде «смирно» четвертую роту. «Вольно!» — раскатился по двору голос Хомса. Когда капитан прошел, одетые в голубое фигуры опять уселись на землю, и занятия возобновились.

— Кавалерист выискался! — пробормотал Тербер. — Вылитый Эррол Флин[11], только в два раза жирнее! — Он вразвалку подошел к своему столу и злобно ткнул кулаком в твердую с плоским верхом форменную шляпу, висевшую на стене. — Если бы я свою так загнул, он бы меня быстро на строевую сплавил, сволочь. — И он снова вернулся к окну.

Хомс поднимался по наружной лестнице в штаб полка, направляясь в кабинет подполковника Делберта. У Тербера была своя теория насчет офицеров: надень погоны на агнца божьего, и он тоже станет сволочью. Офицеры вертят тобой как хотят, а ты пикнуть не смей. Потому-то они такие гады.

Но из-за лестницы штаба на него застенчиво поглядывало сквозь подъездные ворота окно спальни в доме Хомса. И, может быть, сейчас, за этим темным окном, стройная и высокая, она неторопливо высвобождает из одежды свое молочно-белое тело блондинки, готовясь принять душ или лечь в ванну, снимает с себя одну вещь за другой, как на стриптизе в ночных «абаках. Может даже, у нее в спальне сейчас мужчина.

Горячее желание распирало его, как будто в груди надувался огромный воздушный шар. Он отвернулся от окна и сел за стол.

Пруит ждал, стоя неподвижно возле стола, вконец измотанный, усталый. Напряжение от борьбы с собственным страхом и от неподчинения власти было слишком велико — из-под мышек все ползли и ползли вниз медленные струйки пота. Воротник, такой свежий в восемь утра, раскис, рубашка на спине промокла насквозь. Осталось совсем немного, уговаривал он себя. Еще чуть-чуть, и вздохнешь свободно.

Тербер взял со стола какую-то бумагу и принялся ее читать, как будто в комнате никого не было. Когда он наконец поднял глаза, лицо его обиженно скривилось от изумления и негодования, точно стоявший перед ним человек проник в канцелярию без его ведома.

— Ну? — сказал Милт Тербер. — Какого черта тебе здесь надо?

Пруит невозмутимо смотрел на него, не отвечая. Оба молчали, оценивая друг друга, как противники-шахматисты перед началом партии. На лицах никакой явной неприязни, просто холодный извечный антагонизм. Они были точно два философа, которые взяли за основу одну и ту же подсказанную жизнью предпосылку и с помощью неопровержимых аргументов пришли к диаметрально противоположным умозаключениям. Но эти умозаключения, как братья-близнецы, все равно были одна плоть и кровь.

Молчание нарушил Тербер.

— А ты, Пруит, все такой же, — саркастически оказал он. — Так ничему и не научился. Как говорил один знаменитый остряк, куда ангел побоится приблизиться, дурак вломится с разбегу. Шею в петлю ты сам сунешь, главное, чтобы кто-то подвел тебя к виселице.

— Кто-то вроде тебя?

— При чем здесь я? Ты мне нравишься.

— А я в тебя просто влюблен. Кстати, ты тоже нисколько не изменился.

— Сам полез в петлю! — Тербер печально покачал головой. — Ты же именно это и сделал, неужели не понимаешь? Какого черта ты отказался пойти в команду Динамита?

— Я думал, ты не любишь спортсменов и нестроевиков, — заметил Пруит.

— Конечно, не люблю. А тебе не приходило в голову, что сам я, в общем-то, тоже не строевик? Меня же не гоняют по плацу с винтовкой.

— Да, я об этом думал. И мне до сих пор непонятно, почему ты так ненавидел наших ребят-трубачей.

— А потому, — ухмыльнулся Тербер, — что нестроевики и спортсмены — одного поля ягода. И те, и эти увиливают от строевой. Строевики из них все равно бы не получились, вот они и примазываются где полегче.

— И, как ты, портят жизнь кому могут?

— Нет. Опять не угадал. Я никому жизнь не порчу. Я всего лишь, так сказать, орудие в руках шутницы-судьбы. Иногда мне самому это не нравится, но я ведь не виноват, что меня бог умом не обидел.

— Не всем так везет.

— Это точно, — кивнул Тербер. — Не всем. Что и обидно. Ты сколько в армии? Пять лет? Пять с половиной? Не первогодок сопливый, пора бы и ума набраться. Если, конечно, это входит в твои планы.

— А может, я не хочу набираться ума.

Тербер лениво достал зажигалку и не спеша прикурил.

— У тебя было прекрасное место, — сказал он, — но ты ушел из горнистов, потому что этот выродок Хьюстон, видите ли, задел твое самолюбие. А теперь, — продолжал он, четко выговаривая каждое слово, — ты дал от ворот поворот Хомсу, когда он пригласил тебя в свою команду. Ты зря отказался, Пруит. Служить под моим началом не сахар.

— Я солдатское дело знаю и могу ужиться с кем угодно. Так что рискну.

— Предположим, ты хороший солдат. А кому это надо? Быть хорошим солдатом — одно, а служить в армии — совсем другое. Думаешь, если ты хороший солдат, ты получишь в этой роте сержанта? Это после того, что ты сегодня выкинул? Тебе здесь даже РПК не светит. Кому-кому, а тебе. Пруит, прямой смысл быть в армии спортсменом. Про тебя бы писали во всех местных газетенках, стал бы знаменитостью. А настоящий солдат, солдат-строевик, из тебя все равно не выйдет. Никогда в жизни. А на тот случай, если все же передумаешь и пойдешь в боксеры, я тебя заранее предупреждаю: Динамит может носиться со своими спортсменами сколько угодно, но ротой заправляют не они. И запомни, Пруит, ты больше не в первой роте, а в седьмой. И старшина здесь я. Это моя рота. Конечно, командиром считается Хомс, но он такой же тупой болван, как остальное офицерье. Только и умеет, что подписывать бумажки, скакать на лошади, звенеть шпорами и напиваться до блева в этом их заблеванном клубе. Настоящий хозяин здесь — я.