Иннокентий Смоктуновский. Без грима - Мария Иннокентьевна Смоктуновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Молодые актрисы, актеры, пробивавшиеся в профессии, приходили почитать ему, приходили режиссеры с замыслами, со сценариями. Иногда совершенно немыслимыми, хотели через него протолкнуть как-то свою работу. Его же везде узнавали, куда бы он ни пришел. Поэтому он мог чем-то помочь и часто помогал.
Последнее, можно сказать, мое воспоминание, когда у нас была собачка, а Иннокентий Михайлович очень любил животных, и если он выходил гулять с собачкой, то обязательно кто-нибудь подходил к нему с беседой, с какими-то вопросами. Однажды подошел к нему батюшка. Около нас храм тогда открыли – подворье Валаамского монастыря. И батюшка с подворья поздоровался с Иннокентием Михайловичем и спросил, как он себя чувствует, почему он не приходит в храм. На самом деле, Иннокентий Михайлович был глубоко верующим человеком, и он сказал: «Я хожу в храм, только к вашему я еще не привык, он только недавно открылся, а я хожу в храм Николы в Кузнецах». Разговор со священником продолжился. «А как у вас жизнь в храме, батюшка?» – «Да у нас жизнь-то хорошая, но еще бедствуем, нет икон у нас хороших, все более бумага». – «Да я вам подарю чудесную икону». У Иннокентия Михайловича был иконостас, он, собственно, и сейчас есть в доме. Он очень любил церковное искусство: иконопись, духовную музыку. И он сказал батюшке: «Я вам подарю чудесную икону святителя Николая Угодника». Пришли из храма казаки и взяли эту икону, несли вдвоем, такая была тяжелая большая икона. Сейчас она висит в храме, и там табличку сделали уже после его смерти, что это дар Иннокентия Михайловича Смоктуновского.
Начни о таком человеке рассказывать, и нет конца. Он влиял на все, что его окружало. Он был притяжением культурного и духовного поля, и до сих пор меня удивляет, как его хватало на все.
А через два месяца после того, как вынесли икону, Иннокентия Михайловича не стало. Покинул он нас, уехал отдыхать в санаторий и там, ночью, скоропостижно скончался.
Икона, подаренная храму, стала каким-то знамением, что Бог его призвал. Думаю, эта икона его там охраняет, вернее, не икона, а сам святитель Николай Угодник. А мы остались с памятью о нем, в бесконечных непостижимых мыслях о жизни нашей земной и небесной…
Филипп Смоктуновский. Отец отличался удивительной скромностью
«Сын, будучи еще ребенком, часто столь глубоко сосредотачивался на каких-то своих мыслях, будоражащих его детское воображение, что вывести его из этой погруженности могло только прикосновение. Никакие звуковые сигналы не могли пробить броню его отгороженности от мира. Нас, родителей, это настораживало, и мы обратились к врачу. Диагноз был неожиданно обнадеживающим, и мы втайне не могли не испытывать гордости за свое дитя.
– Вашему Филиппу, должно быть, есть чем думать…
– Это у него наследственное… – на радостях неловко сострил я.
– Да, вы правы, ваша жена производит впечатление тонко думающего человека, так что передайте ей, пусть она успокоится. По поводу же его странного, как вы говорите, отсутствующего взгляда – здесь, я думаю, мы стоим у истоков формирования глубокой, интересной человеческой личности, которой уже теперь, я повторяюсь, есть во что погружаться. Он мыслит – он живет, это естественно.
Мы успокоились и даже в шутку такие моменты обретения ребенком возможности заглянуть в себя определили как “мысли, мысли пошли”…»
Первый фильм, в котором я увидел на экране отца, – «Гамлет». Мне исполнилось лет шесть или семь, я был с мамой в обычном ленинградском кинотеатре. Меня очень напугала сцена представления актеров – очень эмоциональная, подстроенная Гамлетом, как вы помните, специально, чтобы напугать королеву и короля. После фразы «и в ухо яду влил» просмотр наш был закончен, я закричал от страха, и мы с мамой ушли. «Гамлета» целиком я увидел уже лет в пятнадцать. Но тема «Гамлета», аура этого фильма с детства были со мной.
Мы ведь жили вместе с отцом в Эстонии в местечке Вяэна-Йыэсуу, когда снимался фильм. Я помню замок на берегу моря, огромный, в натуральную величину. Построен он был из проволочных ящиков для молока. В этих ящиках раньше привозили молочные бутылки, и в них же молоко продавалось в магазинах. Из такой молочной тары построили каркас замка Эльсинор; между проволочными ячейками проложили ткань, и все сверху залили цементом. Потом замок должны были взорвать. Мне кажется, – ведь не приснилось же это мне позже и не придумалось, – что я вместе с другими мальчиками играл на стенах этого замка и в его галереях. Играли в прятки, но впечатление от съемок шекспировской трагедии сопровождало наши детские игры. Помню, что было страшно. Ведь именно в этих коридорах и залах видел Гамлет Тень своего отца. Многие моменты съемок я хорошо помню, хотя мне было пять или шесть лет. Может быть, что-то позже я досочинил в воображении. Все-таки мы провели с отцом в экспедиции месяца полтора, и ощущение огромного труда, совершающегося над этим обрывом, на фоне построенного из молочных каркасов замка, стоящего на берегу моря, надолго осталось в памяти.
Многие моменты редкого отдыха я помню, как сейчас. Эти места Эстонии были приграничной закрытой зоной, охраняемой пограничниками. Поэтому в лесах было множество белых грибов, а в водоемах – форели с красной икрой. Пограничники приглашали отца с мамой и со мной в лес за грибами и на речку. Как-то мы с мамой в азарте поиска грибов заблудились и вышли на большую поляну. Не знаем, куда идти дальше. Решили ждать, пока нас найдут. Еще даже не стемнело, когда на краю поляны появились две приземистые «амфибии» – бронетранспортеры. Военные нашли нас. Вижу день, когда отец без грима прискакал на лошади в поселок, где мы жили. Незабываемое впечатление. Помню кошечку, которую мы завели там, и в честь стоящего неподалеку замка Кэйла-Йоа назвали Кэйлочка. К сожалению, кошечку пришлось оставить там. И когда вернулись в Ленинград, моя дорогая любимая мамочка плакала: «Как же Кэйлочку мы не взяли?»
Мне, ребенку, тогда казалось, что отец был на съемках «Гамлета» главным, главнее режиссера Григория Козинцева; казалось,
