Иннокентий Смоктуновский. Без грима - Мария Иннокентьевна Смоктуновская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И если мы приезжали куда-то на отдых, я помню, в Болгарию, еще в советское время, ездили по особому приглашению, условия по тем временам были великолепные. И там началось: Иннокентий Михайлович захотел кататься на водных лыжах – к лодке цепляют лыжи и на скорости мчатся. Он встал и тут же поехал. Как будто всегда этим занимался. Никто не смог последовать его примеру, ни у кого не получилось. Он был единственным. И потом он в совершенстве овладел и этим искусством. Причем все очень легко и весело, с чувством, с отдачей.
А во время съемок «Гамлета», кроме верховой езды, начались занятия по фехтованию. Что тоже непросто, но у него получалось блестяще. Технике фехтования его обучили, но все, что касалось жизни его персонажа, было уже только его задачей. Он должен был обжить это настолько, чтобы все умения стали его привычными. В «Гамлете» он однажды летел на лошади. По сюжету нужно было осадить лошадь, когда перед ними оказалась какая-то ограда. Он перелетел через голову лошади, ударился об ограду и повредил себе ногу, из-за чего на несколько дней съемки были отменены.
Нужно сказать, что Иннокентий Михайлович многому учился в процессе работы, но никогда не учился актерскому мастерству. Он не смог учиться, не сложилось. Время было не то, надо было зарабатывать на хлеб, как-то выживать, когда он вернулся с войны, а дошел он до Берлина. Солдатский опыт ему очень пригодился в фильме «Солдаты», он ведь все это испытал на себе.
«Моя жена, художник по профессии, – совершенно неистовый колорист по восприятию всего окружающего нас в жизни. Может быть, и на мне-то она остановилась как на одной из красок, которой не хватало в ее цветовой палитре жизни. Но это меня не печалит вовсе, скорее, напротив: как хорошо быть чем-нибудь, а краской – замечательно, даже красиво, поэтично. Иной раз мне сдается, что когда я совершаю что-нибудь не совсем, скажем, значительное в работе (или сомнительного достоинства – так, очевидно, вернее будет), то, переживая вместе со мной эту неудачу, смотря на меня, она видит не меня, а сплошную краску стыда, принявшую мои форму и контур. Так же как цвет праздника и победы являю ей собой при удачном выступлении или всерьез сделанной роли (что в последнее время много реже, к сожалению, чем обратное). И здесь вроде бы должны начаться противоречия во всем том, о чем я говорю. Как же так, цвет красный – цвет стыда, и тот же красный цвет – он цвет победы. Противоречий нет, не будет. Потому как в том, так и в другом случае она расцвечивает меня в красный цвет, это правда, и умудряется находить в нем, однако, столько тонов, переходов, нюансов, переливов, оттенков и даже температурных различий (теплый, холодный), что нельзя не позавидовать умению видеть в одном лишь красном цвете так много и так розно. Любит, очень любит красные тона моя жена. Она называет их ласково праздником душевным, радостью безмерной».
Как художник по костюмам, могу сказать, что наш Иннокентий Михайлович что бы ни надел, казалось, это костюм из его жизни, так естественно смотрелся. На некоторых смотришь – не такая линия, не такая выточка, не так сидит. И Иннокентий Михайлович что бы ни надел, видишь, что облик свойственен именно этому персонажу.
Костюмы для фильма «Гамлет» создавал наш великий художник Симон Вирсаладзе. Он создавал их очень долго и мучительно. Наконец, костюм Гамлета был найден точно. Иннокентий Михайлович обживал костюм безукоризненно.
А в обычной жизни он любил иногда совсем просто одеваться. Как-то копались в огороде во время отпуска, он – с лопатой, в каких-то драных штанах, в какой-то шапочке, в старой майке, и вдруг у забора появляется почтальон с телеграммой. А телеграмма оказалась от Сергея Федоровича Бондарчука. Он Иннокентия Михайловича приглашал на пробы в кинофильм «Степь», который собирался снимать. Царствие Небесное Сергею Федоровичу, тоже наш великий актер и режиссер величайший.
Бондарчук предложил ему роль Моисея Моисеевича, очень колоритного держателя постоялого двора. В телеграмме значилось: «Прошу немедленно дать ответ». Иннокентий Михайлович как был в этих, буквально, рваных штанах, он к посторонним людям спиной повернуться не мог, потому что сзади все уже было совершенно ветхое, рваное. Но в том, в чем был, он сел на мопед, я сзади. Говорю: «Кеш, дорогой, надо одеться, мы же идем на почту» – «А, дружочек, не мешай мне». Действительно, время не терпело, потому что до почты надо было ехать километров пятнадцать, и еще неизвестно, что там будет, почта-то сельская. Приехали туда. Иннокентий Михайлович пошел к почтовому окошку. Пока он писал текст телеграммы, другие посетители почты, пристально рассмотрев его, стали перешептываться. Потом они обратились ко мне, так как видели, что я вошла с ним: «Посмотрите, это же Смоктуновский». А я говорю: «Да? А кто такой Смоктуновский?» «Да вы посмотрите, в каком он виде! Это же неприлично, какое неуважение к людям!» А Иннокентий Михайлович никакого внимания ни на что не обращал, он всегда был подчинен только творчеству, только творческой цели. У него не было никаких размышлений о переодеваниях, о том, что прилично, неприлично, благопристойность напоказ была ему не свойственна. Он мог нелицеприятно высказать свое мнение, любое впечатление, и всегда это было очень искренне.
Иннокентий Михайлович любил все свои роли. Нет, любил – это не то слово, он жил ими. Когда спрашивают, а были ли у него друзья, отвечаю, да! Все, что он играл, – это и были его великие друзья. Ведь надо было вникнуть в жизнь Гамлета, прочитав Шекспира, проникнуться этим. И видно же,
