Красный сад - Элис Хоффман

Девочке было лет шесть, не больше, — не тот возраст, чтобы гулять одной в столь ранний час. Течение в реке было таким сильным, что, казалось, ее смоет, подойди она к воде чуть ближе. Обычно Хильдегард в чужие дела не вмешивался, но тут он с бьющимся сердцем поспешил к девочке.

— Осторожней! — крикнул он с таким волнением в голосе, что сам удивился.

Но когда он достиг пятачка с высокой, мясистой травой, где стояла девочка, там кружился в воздухе только хоровод мошкары.

Эван Партридж увидел ее на той же неделе, несколькими днями позже, на том же самом месте. Эван много думал после возвращения с войны, которая отняла у него ногу и брата. Вернувшись, он не мог избавиться от воспоминаний о том, какой темный цвет у человеческой крови, и о том, с каким звуком шлепается о землю простреленное человеческое тело. Он думал о голубях, которые выпархивают из кустов, когда начинается перестрелка, и о недоуменном выражении на лице умирающего брата. Эван научился передвигаться с помощью костылей, которые смастерил ему отец, Том. Эван часто ходил на реку ловить рыбу, ему нравилось сидеть в одиночестве и смотреть в глубокую, холодную воду, словно это были врата в рай. Каждый раз ему приходила в голову мысль вскарабкаться повыше на берег и броситься с обрыва вниз. Один шаг — и ты свободен. Он снова и снова прокручивал в голове эту картину. Как он ощутит холод обступившей воды, как быстрое течение подхватит его, каким чистым и глубоким будет его последний вздох. Он не сомневался, что бог простит его, учитывая все, что Эван повидал и пережил в свои пятнадцать лет.

Он как раз думал об этом последнем холодном вздохе, когда увидел девочку. Она шла босиком. Он сразу обратил на это внимание. Синее платье развевалось, как флаг. Эван что-то крикнул, сам не зная что, какие-то слова не то предостережения, не то удивления. Он подумал — сумеет ли спасти ее, если она упадет в воду. К стыду своему, он и по суше-то передвигался с трудом. Побежать он точно не сможет. Тут девочка исчезла, как рассеивается туман. Эван почувствовал, что сердце колотится о ребра, как во время боя, когда его сковывал собственный страх. Он долго стоял на месте, дожидаясь, не вернется ли девочка. Она не вернулась, и Эван пошел домой, сел обедать с матерью и дедом. Его заполнило странное горячее чувство. Он чувствовал себя потрясенным и низвергнутым в мир. Пока мать мыла посуду, полагая, что они не слышат, как она плачет, Эван хотел спросить у деда, верит ли тот в загробную жизнь. Он хотел спросить, получал ли дед за свою долгую жизнь послания с того света. И если да, то приносили ли эти послания утешение или только усиливали тоску?

На следующий день Эван отправился в молитвенный дом, где хранился городской архив. Он привлек всеобщее внимание, потому что после возвращения с войны редко показывался на людях. Встречные здоровались с ним, потом вежливо отводили глаза, не желая смущать излишним вниманием. Эвана послали в архив, где сидела миссис Келли, она заняла должность своего мужа после его ухода в армию. Вдоль стен стояли книги в темных переплетах из кожи угря, которые хранили сведения обо всех рождениях, смертях и бракосочетаниях, имевших место в Блэкуэлле. Эван сел за стол и начал с самого начала. Довольно быстро он нашел запись о рождении Мэри Старр третьего апреля 1800 года. Сведения о браке или смерти отсутствовали. Далее следовала Эми Старр — видимо, ее младшая сестра, которая утонула в возрасте шести лет. «Молите бога, чтобы она вернулась к нам», — приписал кто-то рядом синими чернилами. Чернила выглядели совсем свежими, словно эти слова написали только что. Когда Эван думал о голубях, взлетающих во время перестрелки, или о недоумевающем лице брата перед смертью, ему тоже казалось, что это было только что, буквально мгновение назад.

Следующим утром Эван отправился к Старрам. Их семьи состояли в родстве, но между ними пробежала кошка, и встречались они нечасто. Дома был отец Константа, Уильям, старик, который из-за потери сына выглядел еще старше. Уильям сидел на крыльце. В последнее время он ничего другого не делал. У него были блеклые голубые глаза и седые волосы, он не снимал добротного твидового пиджака, в котором ходил в церковь на поминальную службу по Константу — тело домой так и не прислали. Уильям Старр ничего не сказал, когда Эван сел рядом с ним, хотя подумал, что отдал бы все, лишь бы его сын вернулся домой пусть инвалидом, на костылях, но живой. Эван заговорил о погоде — «славная стоит», и Уилл Старр ответил, глядя на обочину дороги, где распушились папоротники, — «да, ничего». Потом Эван спросил о девочке, которая утонула в 1816 году, он хотел знать, не могло ли то создание в синем платьице быть сестрой Уилла.

Уильям повернулся и посмотрел в открытое лицо Эвана. В эту минуту Уильям понял, что этому мальчику является что-то ужасное.

— Моя сестра утонула однажды летом, — ровным голосом произнес Уильям. Он не стал рассказывать о том, что ее смерть раздавила родителей, что другая сестра в ту же ночь сбежала с торговцем лошадьми. Не упомянул он и о том, что Эми больше всего любила синее платье. В этом платье ее и похоронили без малого пятьдесят лет тому назад.

— Думаю, это ее я видел возле реки. — Эван взглянул на Старра, чтобы проверить — не засмеется ли тот. Но нет, старик только кивнул головой.

— Ты побывал на войне, — заметил Уильям с добротой, которой сам от себя не ожидал после того, как его сын погиб на войне. — Еще не скоро уляжется все, что ты пережил.

— На ней не было обуви, — сказал Эван в надежде, что его замечание подстегнет память мистера Старра.

На малышке Эмми не было обуви, когда ее нашли, и похоронили ее тоже без обуви. Мать Уилла сказала, что на небесах обувь никому не нужна. Она потребовала, чтобы открыли гроб, и сняла с дочери туфельки из кожи угря, которые надели женщины, когда обряжали девочку. Уилл тогда взглянул в бледное лицо сестры. Он боялся ее открытых глаз, но, слава богу, глаза у нее были закрыты.

На следующее утро они отправились к реке вдвоем: старик, которому незачем было жить, и юноша, который думал, что он, возможно, уже мертв. Поскольку они не знали, сколько им придется ждать, то решили взять с собой удочки, чтобы не терять времени зря. Форель клевала хорошо, и через час у каждого было по полному ведру. В другое время они, наверное, поговорили бы о том, что им улыбается удача, но не в тот день. Они сидели на берегу и слушали, как журчит вода. Однажды Эвану почудилось, что за ивами мелькнуло голубое пятнышко, но это был василек на тонком стебле. На следующий день они пришли снова. Эван накопал червей в старом заброшенном саду за домом, где земля была красная, говорили, что для червей это хорошо, а для любовников — не очень, но Эван не обращал внимания на эти слова. Уилл попросил невестку приготовить им завтрак, чтобы взять с собой. Когда Мэтти Старр узнала, зачем они идут на реку, что они поджидают выходца с того света, ее глаза расширились.

— Ничего не случится, посидим на берегу, и все, — успокоил ее свекр. — Славно позавтракаем на свежем воздухе.

Когда Уильям ушел на реку, к Эвану, Мэтти схватила детей и побежала к миссис Келли, соседке. Она попросила присмотреть за Гленном, которому было всего три года, и за малышом Уиллом, которому не было и двух. Взгляд у Мэтти был дикий, голос напуганный. Миссис Келли согласилась присмотреть за малышами, хотя ей и своих дел хватало: выводок детей и огромный участок, управляться с которым помогал единственный мул. Мэтти не обратила внимания на то, что ставит миссис Келли в затруднительное положение, она оставила малышей и побежала через поле в старых рыбачьих ботинках мужа. Она чувствовала необычайную легкость и свободу, словно ее, как тополиный пух, подхватил и несет ветер. Мэтти взяла за обычай носить одежду мужа и в последнее время ходила по городу не иначе как в бриджах и синей куртке Константа. Она надевала его носки и исподнее. Она спала с портретом Константа на груди. Она чувствовала, как его длинные худые ноги прижимаются к ее ногам, его пальцы перебирают ее волосы, его дыхание щекочет кожу. Она просыпалась, охваченная приступом желания, и, осознав, что сон сменился явью, не хотела вставать с постели. Иногда она оставалась в кровати до полудня, и дети слонялись голодными, если только дедушка не заходил покормить их.

Мэтти бежала по высокой траве мимо старейшего в городе яблоневого дерева, того самого, которое, по преданию, упорно плодоносило в тот год, когда не было лета, и спасло жителей от голодной смерти. Дерево стояло окутанное облаком белых цветов. Мэтти думала — цвели ли яблони в Виргинии, когда Констант воевал там, и лежал ли снег на полях, такой глубокий и мягкий, как в Блэкуэлле той зимой, когда погиб Констант? Она думала — такая ли красная там земля, как в Блэкуэлле, в самом старом городском саду за домом Партриджей? «Земля, политая кровью, скорбит, но приносит сладкие плоды» — так твердят ей городские старухи. Они думают, что подобная чушь может утешить, как будто ее горе можно чем-либо подсластить. Неудивительно, что она почти перестала разговаривать с людьми.