Тайна Иеронима Босха - Петер Демпф

— Кто это? — спросил Петронис, но, задавая вопрос, он уже знал ответ.

Якоб жестом подозвал его ближе. На низком деревянном столе, полуголый, лежал мастер Иероним Босх. Ноги и руки его были привязаны ремнями к столу. Тело блестело, будто натертое маслом. Голова обвязана платком, чтобы он не разбил ее. Изо рта шла пена. Мастер корчился в судорогах.

— Что с ним? — Ужас охватил Петрониуса. — Он болен?

Якоб ван Алмагин покачал головой:

— Нет, он совершенно здоров. Но сейчас находится не в этом мире, а между небом и адом. Дай Бог, чтобы он попал в рай!

Петрониус повернулся к посетителю и посмотрел ему в глаза. Хотя подмастерье не понимал, что здесь происходит, вид мастера его обеспокоил и по спине побежали мурашки.

— Он умрет?

Тонкие губы гостя тронула улыбка.

— Пока я с ним — нет.

Только теперь Петрониус заметил, что руки Якоба ван Алмагина такие же жирные, как и тело мастера Босха.

— Что вы с ним сделали?

— Только то, что он сам приказал мне.

XVIII

Петрониус лежал на койке, подложив руки под голову, и думал. Не выходила у него из головы та картина, что стояла рядом с деревянным столом, — центральная часть триптиха. Боковые створки юноша уже видел раньше. Не тот искусственный мир, яйцо, из которого на шестой день мироздания должен выскользнуть рай, а сам рай. Но что за рай предлагал художник вниманию зрителя!

Петрониус не знал, что внушает ему больший страх — сам мастер или манера, в которой написана картина. Якоб ван Алмагин увлек его разговором, и Петрониус не мог понять, чего этот человек хотел больше: отвлечь его от созерцания мук мастера или раскрыть тайну картины.

— Что вы видите, Петрониус Орис?

— Мастера Босха, корчащегося в судорогах, господин!

Алмагин указал на картину:

— Посмотрите сюда и забудьте о художнике. С ним ничего не случится. Он ищет путь в лабиринтах познания. Вы должны посмотреть на райский сад. Ну?

Петрониус подошел ближе. Иероним Босх стонал и метался из стороны в сторону. Тяжелое дыхание мастера преследовало ученика, пока он изучал картину. Неожиданно юноша понял, что пугает его в полотне. Картина была разделена на три различные по цвету плоскости, и каждая имела свой сюжет. Внизу на нежно-зеленом фоне Иисус подводил Еву к Адаму. Посередине на зеленовато-желтом господствовал источник, выдержанный в красном цвете, как и одеяние Христа Спасителя, и на небесно-голубом заднем плане был изображен искусственный мир.

— Это действительно рай? — переспросил Петрониус. Якоб ван Алмагин снова подошел к нему. Юноша вновь почувствовал едва уловимый запах, так смущавший его. Голос Алмагина тоже изменился, став мягким и певучим.

— Это рай особый! Ложный путь наших чувств, если вы понимаете, о чем я говорю. Вы должны пройти по нему, если хотите понять самого себя.

Петрониусу казалось, будто он только что пробудился от сна. А когда утро медленно проникло в окно его комнаты, он отправился внутрь картины. Все было как прежде: стоны и метания мастера, голос Якоба ван Алмагина и картина рая.

В этом раю поселилась смерть. В то время как Адам рассматривал Еву, кошка ловила мышей, птица пожирала лягушку, пойманную в пруду. А из болота рождались существа, принадлежавшие совсем другому миру: трехголовые птицы, читающие утконосы, лошади, похожие на белок, летающие рыбы. Никто ничего подобного раньше не видел и не слышал. Петрониус знал: красный цвет туники Христа означает любовь. Он догадывался, что эта любовь распространяется только на людей, а не на весь живой мир. Петрониус удивлялся лишь тому, как любовь и смерть сосуществуют в раю. И все же в настроении картины было что-то не так. Адам и Ева не выглядели виноватыми. Адам смотрел вверх, а Ева — вниз, на землю, будто стыдилась.

— Не стыд заставляет ее смотреть на землю. — Якоб ван Алмагин прочитал его мысли.

— Тогда что же?

Петрониус знал, что первые часы, проведенные в раю, были полны нежности и невинности. Никто еще не отведал запретного плода с древа познания.

Петрониус посмотрел Еве в лицо, вплотную приблизился к ней и понял, что беспокоило ее. Она не хотела склоняться перед Адамом. Она сопротивлялась, но сдалась под давлением силы Иисуса и Нового Завета. Ева стала женой первого жителя рая не добровольно. Возможно, это нарушило идиллию и побудило мастера Босха наполнить игры животных насилием?

Петрониус указал на фонтан в центре картины и спросил:

— Это источник живительной влаги, господин?

Якоб ван Алмагин повернулся к мастеру, который снова застонал, изогнулся и прерывисто задышал. Он подошел к Босху и смазал его еще раз с ног до головы. Тело мастера медленно расслабилось, на лице вновь появилась умиротворенная улыбка.

— Он прибыл на место! Сейчас он в раю! — прошептал Алмагин и опустился перед художником на колени.

Фонтан поднимался над серо-голубым островом, состоявшим из камней и колб.

— Этот мир будто раздвоен, — рассуждал Петрониус. — С одной стороны, звери мирно уживаются друг с другом, а с другой — из озера, которое питает вода источника жизни, рождаются адские создания, к примеру, трехголовая амфибия.

Он указал на животное, вылезающее из воды на правом берегу озера и изучающее окрестности тремя головами на тонких шеях.

И тут будто туман рассеялся перед глазами Петрониуса. Он выпрямился на кушетке. Картина стала оживать на глазах.

В отверстии фонтана сидела сова и наблюдала за внешним миром. Эта птица была символом мудрости и фальши одновременно, атрибутом сатаны и знаком ереси. Это могло означать: будь бдителен, не дай себя обмануть! Голубизна острова предостерегала. Голубой цвет — цвет обмана. Здесь были собраны камни мудрости и колбы, с помощью которых ученые пробовали найти Quinta essential8.

— Зло всегда существовало в этом мире, — коротко подытожил Петрониус.

— Зло и обман! Лишь тот, кто внимательно взглянет на картину, заметит послание, вплетенное в полотно вашим мастером.

Якоб ван Алмагин вымыл руки в тазике с водой, которого Петрониус раньше не заметил. Он добавлял какое-то вещество, заставлявшее воду пениться. Кивнув в сторону мастера, Алмагин сказал:

— Мы должны укрыть его. Через час он снова проснется. И тогда я рекомендую вам исчезнуть отсюда. Никто и никогда не видел его в таком состоянии, и он точно не пожелает, чтобы кто-нибудь об этом узнал.

Петрониус украдкой наблюдал за пенящимся веществом, которое легко удаляло жир с рук Якоба.

— Только один вопрос, господин! — произнес Петрониус. — Птицы на заднем плане… они появляются на свет, облетают мир и возвращаются к исходной точке. И тут разделяются на темных, уходящих в яйцо, и светлых, которые уходят в рай и могут развлекаться там. Я понимаю, это всеобщий круговорот природы от жизни до смерти. Но почему птиц разделяют?

Якоб ван Алмагин укрыл дрожащего мастера одеялом. Провел рукой по лицу художника, и снова на нем появилась странная улыбка. Затем Алмагин пояснил:

— Ответ даст понимание, Петрониус Орис. Подумайте. А теперь оставьте нас. Я буду здесь и дождусь его пробуждения. Идите спать!

Петрониус спустился вниз по лестнице и лег на свою койку. Но сон не приходил, воспоминания не давали заснуть. Пережитое бродило внутри, как плохо переварившаяся пища. Он что-то упустил на этой картине. Если Иероним Босх упрекнул его за сцену рая, где Ева выходит из головы Господа Бога, и сказал, что это прямой путь на костер, то сам он — первейший кандидат для псов инквизиции.

Внезапно Петрониус вспомнил, что у него спрятана картина, ставшая причиной гибели Майнхарда. В голове все смешалось. Он должен найти Длинного Цуидера и спрятать картину!

Петрониус решительно поднялся с постели и надел сапоги. День обещал быть трудным, и начать его нужно было пораньше.

XIX

На несколько дней солнце и жара накрыли город бархатным покрывалом. Горожане были измучены душными летними днями. Женщины в легких платьях привлекали восхищенные взгляды мужчин, которые, собравшись в группы, обсуждали, как идут торговые дела в Брюгге и Антверпене, подшучивали над причудами политики Максимилиана и удивлялись быстрым темпам строительства собора Святого Иоанна.

Свежий дневной ветер с необычайной легкостью нес Петрониуса сквозь уличную толпу к собору.

Длинного Цуидера он увидел перед храмом. Нищий сидел на корточках с вытянутой вперед ногой, спрятав голову под капюшоном и протянув для подаяния костлявую руку.

— Подайте, пожалуйста, самую малость, самую малость!

Петрониус узнал Цуидера по палке с характерным набалдашником, сунул нищему медную монетку и прошептал, чтобы тот следовал за ним. Длинный Цуидер кивнул. Вскоре Петрониус открыл тяжелую дубовую дверь собора и скользнул внутрь. Он прошел по еще строящемуся храму, в котором разносился стук топоров каменотесов и гул многочисленных голосов, улетающих в небо, — крыша до сих пор не была завершена. Через северные ворота Петрониус снова вышел на улицу. Величественные своды храма бросали мрачную тень на переулок, и молодому человеку на мгновение стало холодно. К большому удивлению, нищий уже ждал его там.