Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник) - Павел Зальцман

Сова: Не оброс бы мехом, выкруглив спину на вогнутых лапах, как я, расправляя крылья.

Щенок: И язык у меня высунут, и дышу часто – устал.

Сова: Начиная с первых полетов, шатаясь, крылья крепнут. Далеко ему. Пока можно сделать ему счастье.

Щенок: Откроете?

Сова: Пустить? Ладно, открою и накормлю, чтоб не прогрыз дыру.

Сова, слетев, отпирает, пропускает щенка и поднимается за ним по ступенькам. На последнем шагу она себе шепчет: «Уйти от греха. Вот зарежут в старости дурака и не без моей помощи. Но этого никому не решить. На что он годится?» Ведет щенка к столу: «Сиди здесь и жди обеда. Скоро сойдутся гости».

Они собираются вокруг стола. Щенок вслушивается. Вошедшая сова ведет к дверям и отпирает. Гости следуют, сходя по трем ступенькам. Щенок просовывает морду в дверь, но плохо видит в темноте. Там слабо светятся окна на запад без стекол. А в смежной комнате, расположенной еще ниже, огонь. Оттуда проносятся смешанные запахи ветчины, сала, шепот гостей, рыбы и лимона, укропа, слышны капли на камень, несколько брызг окропило нос щенка, он облизывается, морщась. Гости проходят мимо, выделяясь на меркнущих окнах. Их опережают низкорослые слуги. На столе вырастают темные кучи еды. У самого конца блестит холодец с чесноком, с кусками свинины. Щенок придвинулся. Половину съедает один из гостей. Щенок кончает остальное. Свернутые свиные шкурки мелких кусков гость оставляет на скатерти. Другие едят, отделив ножами, шлербая губами свежую зернистую икру. Сова: «Это днестровская».

Те, что кончили, не дождавшись мешкотных слуг, сбегают вниз за грибами, неся на блюдцах. Белые расползаются в скользком маринаде. Их ловят длинными пальцами. В центре стола на широком блюде, пожелтевшем в середине, опутанном паутинкой трещинок, распластанная камбала. Гости давят лимоны ей на бок. Двое тихо говорят, звеня стеклом. Щенок не слышит слов. На другом конце кто-то лезет за вином с глубоким стаканом. По столу прыгают крохотные корнишоны, пущенные ударом двух пальцев. Их ловят ртами на лету. На зубах хрустят салатные листья, сметана с уксусом каплет на скатерть. Листки красной капусты прочищают глотку, мелко нарезанные зеленые куски оболочки фаршированного перца ее сжигают. Доедают обрывки красной семги или срывают толстую кожу с балыка. Одни сосут кусочки жира твердой охотничьей колбасы, другие на корки хлеба накладывают кружки кровяной. Вносят горячие блюда. Языки слизывают подливку с бахромы шампиньонов или высасывают, чмокая, красные клешни раков, рты втягивают их со свистом. Гости раскрывают створки пахучих мидий, роняя на скатерть рис; закрыв глаза, глотают желтые комочки и с бульканьем запивают, откинувшись на высоких стульях. Некоторые медленно, уткнувшись носом, копошатся в холодной птице под белым соусом. Большинство кончает еду и прополаскивает рты вином. Щенок сидит на табуретке, упершись лапами в скатерть. Он не может оторваться от запеченной ветчины. То скусывает сало с краев и глотает полосками вместе с тестяной коркой, то обмакивает в горчицу сухие куски середины и лижет с тарелки крошки.

Внизу, освещая стены, забивая крохотные дырки окон, под железом горит огонь и булькает жир. Трое слуг выносят вверх в темноту покрасневшего гуся и сорок яблок к нему на двух листах. Сова на мгновенье подходит к щенку и садится на спинку соседнего стула. Она говорит:

– Завтра ночью пойдем на грабеж.

Щенок запел, подпрыгивая и качая головой.

Сова: Чего ж ты радуешься? Что ты представляешь? Лучше веселись здесь.

Щенок: Я устал в колючках, царапая глаза и язык, слизывая бруснику. Я ждал, что встречу бурундучка; это то же, что суслик.

Сова: Ты разве не встречал зайцев?

Щенок: Мне совестно.

Яблоки срослись боками и треснули. Их разделяет пена, ее роняют на скатерть. Гости набивают ими рты, заливая горькой подливкой к сладкому гусю. Цепь пирожков разрывается на белых боках, на отдельные с капустой, с печенкой, с грибами, с мясом. Их запах расходится над столом. От бульона поднимается пар. Гости обсасывают тощие лапки рябчиков. Большие куски гусятины в глотках с трудом проходят. Затем подается лангет, разбитое перченое мясо в оболочке из сухарей, языки, терпуг, и пьют густое красное вино.

Щенок отрывается от пищи и вслушивается в разговоры. Кусая мягкий пирожок, гость говорит другому:

– …к вечеру на угол Разъезжей. Проходит женщина в пальто. Я ей кричу: стойте – пальто, ваше пальто покраснело. Спина оторвалась. Она оглянулась, кружится, чтобы увидеть спину. Я гляжу ей в глаза, сдираю. Красавица, дочка Балана.

Сова морщится.

– Жаркий снежок. Мой нос горит. Не успел я оглянуться, я говорю ей: у меня тоска. Я один. Смотрите, какая теплая шерсть, какие острые уши. Уши просвечивают. Еще два года, и я разорву когтями деревцо. Грудь дрожит от частого дыхания. Как тихо кругом. Падает свет на голубые крыши, стены желтые, как зимняя вода. На востоке наводнение. Неестественно в этом возрасте ходить одному. Мне не пальто, мне с вами. Мне с вами надо на лед, на цыпочках, на стальных когтях, на кривых коньках скользить вниз под деревья. Роняют снег. Будет весело и чудно. Я вас умоляю, идемте вместе. Она пожелтела от страха. Щеки черные, их раздражает воротник. Блестящие глаза и иней на волосах. Комната опрыскана духами. Мой мех пропах; окно занавешено поверх стекла от вихря и снега. Она говорит: идемте. Да! Бедный дядя!

– А что?

– Он бросился в реку; но, говорят, впрочем, не утонул.

Вокруг затихли, слушая. Гусь оставлен, жуют кусочки пирожков или корки, отвалившиеся от окорока, в рассеянности. Теперь, когда он кончил, головы поднимаются, рты собирают со стола пищу. Начинается общий говор. Щенок, склонивши голову набок, наморщив нос, грызет гусиную кость, пуская слюну. («Неудобно, я ем больше всех. Нет, это только кажется»). Кости гремят о тарелки; наступая на них, отрывают мясо. Окна скрылись. Только легкие дуновения свежести указывают их место. Сова поднимает рюмку, стуча и звеня ею по клюву. Она кричит в темноте:

– Солнце в тумане; в лесу теряешь дорогу. Всюду глаза на свету без черных век. Я избираю для охоты ночью прямые дорожки к крышам. Они проторены. А что не теряется – это аппетит.

Гость с конца стола отвечает:

– Поздравляю со счастьем и покоем! Дураки ограждаются голодом, а у зайца за лист капусты от большого голода палкой перебили лапы. К счастью, мы не воруем капусты. Кто же о нас скажет плохо? Охота – благородный спорт.

Другой, омочив края зубов в вине и опустив в высокую рюмку длинный язык, говорит соседу сквозь шум:

– Ветер сушит мне шерсть, поднимается пар. Я вижу, совенок спустился к большой норе – в ширину вашего открытого рта – и ждет поесть, а сам совсем маленький, как шишка. Из норы выходит заяц. Порядочный. Заметил и прыгает. Я был сыт. Совенок ударил сверху и запустил когти под шкуру между лопатками. Тот прыгнул. Я уже задрал голову, так как быстро. Совенок взлетит и клювом по затылку, – пробьет. Заяц повиснет, дрыгая длинными лапами, – смешно. Нет. Заяц падает. Совенок силится взлететь, хлопает крыльями, не может вырвать когтей, – я побежал за ними; заяц мчится, взбесившись. Ветром совенку ломает крылья. Наконец он вырывает когти правой лапы. Заяц донес до насыпи. Тут он замедлил, припадая, и остановился, вертясь, рассмотреть совенка. Тот освобождает когти левой, чтобы опять напасть, но заяц подпрыгивает на задних лапах и падает на спину. Он подмял под себя совенка, поднимается и вдруг прыгает на расставившего крылья и на месте сочленения левого крыла танцует. Кажется даже, я слышал хруст. Он отходит. Совенок ползет, стараясь уползти. Что же бы вы? Заяц бьет его задними лапами, царапает, срывает перья. Я не успел оглянуться, совенок лежит без движения. А заяц отбегает и хочет снова бить. Вне себя я встал, чтоб покончить с этой тварью, и уже занес; мне казалось, что я его не стану есть. Но вдруг загрохотало, под ногами сверкнул огонь, тень оторвалась от тела, меня унесло от земли и бросило. Я вскочил и бежал с версту в страхе. Когда я вернулся утром, там были рельсы и пусто. Видно, заяц удрал, а совенок уполз куда-нибудь недалеко. Я не стал его искать, так как было светло.

Сова:

– Небезызвестная история.

Гости кончают еду с сильным шумом. Некоторые ложатся, растянув лапы, положив морды на блюда, не имея сил поднять голову, другие вытягиваются животами по столу за остатками мяса, роняют кости телячьих отбивных на пол; слуги под столом грызутся из-за них. Соприкасаясь шкурами, подбирают со скатерти куски, покусывая друг друга в губы и в нос, иногда ворча и хрипло дыша от натуги. Выпивка притупила вкус. Кушанья теребят в беспорядке. Кое-кто, свернувшись, заснул под столом. Кое-кто влез на стол и бродит, наступая на грызущие морды, отыскивая куски полакомей.

Большинство разлеглось по стенам на боку, расправив хвосты и крылья, зажмурив глаза и благодушествуя, тяжело дыша, с раздувшимися животами.