Четвертый Рим - В. Галечьян

И в ряду многочисленных студиусов, попавших в лицей всевозможными и не всегда постижимыми путями, Луций занимал особое место. Он единственный был доставлен сюда в полицейском фургоне и принят без каких-либо экзаменов или собеседований. Собственно в последнем было лишь формальное нарушение, поскольку способности юноши к наукам, унаследованные им от родителей, были известны. Нельзя сказать, что Луций попал в лицей против собственной воли, поскольку знал желание родителей направить его в лучшее учебное заведение Москвы и не видел причин противиться их воле. Вот только в тот день он остался без родителей, и их загадочное исчезновение вновь не давало ему покоя во время занимательной лекции.

Из допросов и бесед с ним Луций знал, что его родителей обвинили в финансовых хищениях в особо крупных размерах. Как будто бы они продали программное обеспечение неустановленным лицам на многомиллионные суммы, но было неизвестно, согласились ли они с обвинением, да и на что были потрачены эти невероятные капиталы. Никаких денег или их следов обнаружено не было, а образ жизни семьи никогда не свидетельствовал о сколь-нибудь приличном достатке. Еще более подозрительной делало всю эту историю полная невозможность не только встретиться с родными, но и получить какие-либо сведения о их нахождении уже в течение шести лет.

Луций поклялся отыскать родителей, и вот кажется впервые появилась у него пусть робкая, но все же надежда. За растущим в душе ожиданием встречи Луций даже не заметил окончания лекции.

7. СМЕРТЬ ШИВЫ

Утреннее занятие как всегда заменял диспут демократов с монархистами, и Луций решил его проспать. Тем более, что в очередной раз на его руках остался маленький брат, которого он не рискнул проводить в ночь. В общем, Луций счастливо вздохнул и перевернулся лицом к стенке, а спиной к будильнику, подоткнул одеяло под спину притулившегося к нему брата, но тут в дверь постучали.

— Клянусь Юпитером, нет покоя от педагогов, — воскликнул юноша и плотнее подлез под одеяло, но следующий сокрушительный стук заставил его взлететь над кроватью. — О боже, — простонал Луций, вооружившись оставленными нежданными посетителями нунчаками, ибо стук был не педагогический. Он скинул крюк с двери и поднял нунчаки над головой. Никто не вошел. Юноша немного подождал и тихонечко приоткрыл дверь наружу. Тотчас она с шумом распахнулась, и два выпускника втолкнули завернутого в простыню босоногого студента. Луций раскрутил над головой деревянные палочки, но узнав присутствующих, присмирел и отбросил их в угол. От шума проснулся братишка и захныкал, не смея высунуть голову из-под одеяла.

— От кого вооружился, — спросил Эол, староста выпускного класса, — от нас, что ли? — Он подобрал с пола нунчаки и передал вошедшему с ним великану в черной облегающей рубашке и с маленьким колечком в ухе. — Познакомься, — добавил он, не извиняясь что пришел в несусветно раннее время, — вот это и есть тот самый Луций, о котором я тебе говорил. — У тебя баба, что ли, ночует? — добавил он, мельком взглянув на кровать.

— Да нет, братишка припозднился, пришлось оставить, — буркнул Луций, пытаясь понять причину столь раннего визита.

Пути Луция с таким важным лицом, как Эол, перекрещивались крайне редко. Он знал, что тот пользуется полным доверием директора лицея и разъезжает по городу в какое хочет время; что касается приятеля Эола, то того он видел впервые.

— Ты поднимайся, — приказал Эол, — и парень твой пускай встает, у него наверное в школе занятия начинаются. Пусть мотает. Ты что, все диспуты подряд решил просыпать, учиться надоело…

— Так ведь гундосят одно и тоже! — возмутился Луций, однако покорно стал поднимать брата. — Да и потом тебе-то какое дело, как я на занятия хожу, я же не в твоем классе?

— Наглый, — удовлетворенно улыбнулся Эол. — Это хорошо. Тебя, я смотрю, не до конца патриции обломали.

— Да я тебе что, салага! — рассмеялся Луций. — Слава богу, год осталось отмучиться, и баста!

— Баста или не баста, это не тебе решать, — улыбнулся ему в лицо так и не представленный приятель.

Он стремительно закрутил нунчаки, и вдруг ударил бешено крутящейся палкой по ножке стула, на котором сидел Луций. Стул крякнул и перевернулся. Луций едва не упал под ноги Эолу, но вовремя выпрямился и встал.

— Молодец, — похвалил его Эол и придержал за плечо второго. — Хватит аттракционы устраивать. Этот парень вполне надежен.

— Ты, брат, не серчай, — словно нехотя проговорил чернорубашечник и спрятал законные Луциевы нунчаки себе за пояс. — Один вот серчал вроде тебя, а сейчас тихо лежит. — И он показал равнодушно на завернутое в простыню тело, которое перед тем оттащил в глубь комнаты.

— Труп? — побледнел от догадки Луций, так и не понимая, почему к нему пришли эти двое, и со страхом поглядывая на простыню. К его облегчению, человек под простыней шевельнулся и даже простонал что-то вроде: «Дай».

— Дай ему, раз просит, — посоветовал Эол чернорубашечнику, но тот покачал головой:

— Пусть оклемается, сейчас его что бей, что ни бей, кайфа не словит. Он у тебя в уголочке полежит, охладится, а после мы его унесем, — довольно любезно обратился он к Луцию.

— Да вы что, ребята, на меня вешаете?

— Не тусуйся, — прикрикнул на него Эол, подошел к лежащему и носком туфли скинул простыню.

Принесенный имел довольно благообразное, удлиненной формы лицо, крепкий загорелый, даже лоснящийся торс и все остальное, что положено обычному человеку. Вот только у него было четыре руки. Глаза лежавшего были крепко зажмурены, но в уголке рта прицепилась зеленой пиявкой сигаретка. Тотчас по всей комнате поплыл аромат ментола, смешанный с острым запахом анаши.

— Дебил Шива, — воскликнул в ужасе Луций, — из параллельного класса. Да нас затопчут.

— Не журись, дивчина! Он сейчас в великом Ничто и Нигде, а прежде чем очухается, мы его заберем. Он нам самим живой нужен. А чтобы ты не сомневался, мы ему сейчас маленький дурманчик под кожу залепим.

Чернорубашечник вытащил из кармана коричневую ампулу и одноразовый шприц с кривой иглой, потемневшей от частых впрыскиваний. Резким ударом о край стола выбил головку ампулы и, набрав полный шприц тягучей коричневой жидкости, засадил иглу в руку лежащего.

— Вот так и лечим бедолагу, — подмигнул он Эолу. — Раньше вечера не проснется. А мы заберем его во время второй лекции.

— А когда меня заберут? Придет уборщица, откроет своим ключом дверь, под кроватью этот красавец трепыхается, куда она побежит? Может в директорат, а если к дебилам? Сами знаете, как с ними разговаривать. Ничего не докажешь. Нет уж, забирайте все четыре руки вместе с головой и ушами. Мне не надо, чтобы за мной все московские дебилы с палками гонялись!

— Не заливай, сказочник! — Эол крепко схватил Луция за воротник. — Чтобы через две секунды тебя вместе с твоим щенком здесь не было. Можешь все на нас валить. Понял? Но если ты немедленно не уберешься, я заберу твоего братца и продам арабам в Торговый квартал. Они его вымоют, обстригут ногти и натрут благовониями. Все ясно?

Что же тут было неясного. Пришлось вставать и срочно одеваться. Проводив брата в метро, Луций вместо лекции решил сторожить свой номер от посягательств уборщиц. Он сел в конце коридора на мягкий облезлый диван и прикрылся каким-то учебником, случайно взятым в пустой аудитории. Так он просидел несколько минут, опасливо озираясь при каждом стуке лифтовой клетки, когда самая простая мысль пришла ему в голову.

«Какого черта он тут тусуется, трясясь как осиновый лист, если он может спокойно дотянуть дебила-Шиву до ближайшего мужского туалета и забыть о нем. Тем более что под каликами тот и собственную мать не вспомнит».

Коридор, по счастью, был пуст, и Луций, отважно вдвинув ключ в скважину, разом отворил замок и проник к себе домой. На прежнем месте Шивы не было, но, окинув комнату широким взглядом, юноша обнаружил его на своей постели под собственным одеялом. Более того, глаза лежащего были широко открыты и обращены на хозяина комнаты. В них явно читался какой-то вопрос или предостережение. Тотчас заботы о безопасности отошли для Луция на второй план. Простыня была у него одна и одеяло тоже. Этим своим привилегированным положением он отличался от большинства лицеистов, которые спали на голых нарах и прикрывались пальто.

Не помня себя от ярости и не подумав о раскрытой двери, Луций бросился к кровати и содрал с негодяя одеяло.

— Ты что же это, козел, разлегся на чужой лавке? — закричал он, но осекся. Потому что остекленевшие глаза Шивы продолжали тускло и мудро смотреть на него, как живым не свойственно. Пятясь, не сводя глаз с обнаженного тела, Луций дошел до стены и вжался в нее. Потом ощупью нашел за собой дверную ручку и спиной вперед вылетел в коридор.