Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

Вера с женской щедростью расхвалила атамана, назвав его настоящим поэтом. И он подарил ей эти стихи с автографом. (Как они пригодились!)

Через неделю ее внезапно вызвали в контрразведку. Она шла туда окольным путем, чтобы собраться с мыслями. Неужели что-нибудь случилось с доктором Янушкевичем, которому она передавала нужные сведения для красных? Она готовилась к худшему, придумывая вариант за вариантом, один другого невероятнее.

Моложавый галантный полковник в солдатской гимнастерке и полевых погонах встретил ее радушно, усадил в кожаное кресло и повел разговор о всяких пустяках, вроде того, почему она, такая обаятельная женщина, редко бывает на вечерах дамского кружка Слесаревой. И как бы между прочим спросил по-свойски, а не был ли хорунжий Карташев знаком с подъесаулом Кашириным. «Они вместе воевали на германском фронте, однажды вместе ходили в разведку под Владимиром-Волынским», — сдержанно ответила Вера. «Да вы, оказывается, осведомлены о таких заслугах мужа!» — заулыбался он. — «Муж писал мне каждую неделю». — «Хороший муж, — заметил контрразведчик. — Жаль, жаль, что Карташев не с нами. Не повезло ему. Но мы обязательно установим, как погиб хорунжий, чтобы о нем долго помнили. Вы тоже достойны уважения, натерпелись страха в ревтрибунале, нам известно точно». — «Спасибо, господин полковник, за доброе слово», — сказала она, вспыхнув от радости, что разговор подходил к концу. И верно, он больше ничего не спрашивал ее о муже, опять вернувшись к мелочам штабного быта. Расстались они чуть ли не приятелями.

Веру не на шутку встревожило все это. Она поняла, что полковник не имеет новых сведений о Семене, но, как видно, начинает копаться в прошлом. Значит, где-то она, Вера, допустила какую-то ошибку. Или расположение командующего к ней настораживает начальника контрразведки? Быть может, он и вызвал с той целью, чтобы посеять тревогу в ее душе и проследить, как станет она вести себя дальше? Все может быть. Ко всему надо быть готовой.

А время шло. Год восемнадцатый, развивая скорость, мчался под уклон. Белые отступали все ближе к Оренбургу — на западе и на востоке. Тоскливыми зимними ночами, когда стихала перестрелка на Бузулукском и Актюбинском фронтах, когда уставшие от запоя офицеры забавлялись стрельбой по фонарям, в городской типографии печатались самые разноречивые сообщения: то появлялась откуда-то депеша, что «десантные войска союзников заняли Петроград», то вслед мелькали первые заметки о возможной эвакуации Оренбурга. Туманные галлюцинации чередовались с живой реальностью. Но реальность брала верх: в канун Нового года, отмечая годовщину боев под Оренбургом, Дутов уже сам заговорил о том, что это был «тяжелый год, год борьбы, смены настроений». Его теперь сопровождал в поездках по городу не жиденький эскорт из личной охраны, а весь атаманский дивизион.

В сочельник Вера оказалась среди всего дутовского окружения на елке в Неплюевском кадетском корпусе. Ей не понравилось, как сухо поздоровался начальник контрразведки и отошел в сторону. Не хватало угодить ему в руки именно сейчас, когда белые доживают последние дни в городе. Сильно подвыпив, офицеры стали наперебой шумно предлагать бессвязные тосты за командующего, который сидел рядом с контрразведчиком и о чем-то с ним вяло переговаривался. Дутов был мрачным. Выждав момент, Вера поднялась из-за стола и на память прочла его стихотворение «Набат». Все закричали «ура». Он подозвал ее к себе, поцеловал руку. И у нее отлегло от сердца.

Но самое трудное для разведчика — выйти из игры. Тут Вере помогло быстрое продвижение красных: с запада, растянувшись по всему Общему Сырту, денно и нощно наступала Первая армия Гая, с востока наступала Туркестанская армия.

Комендант штаба с вечера предупредил всех сотрудников, в том числе и машинистку, что назавтра назначена эвакуация. Она сложила свои вещички и заранее, ночью, перебралась к доктору Янушкевичу (благо он жил в двух кварталах от ее флигеля). Утром началась паника, дутовский штаб выехал не в двенадцать ноль-ноль, как намечалось, а на восходе солнца, когда морозная белая мгла еще окутывала улицы. И на следующий день в Оренбург вступили одновременно, встречными потоками, Железная дивизия Первой армии и кавалерийская дивизия Туркестанской армии.

Вера вышла за ворота докторского дома. В синей стуже неба вился одинокий аэроплан. Николаевская улица была запружена войсками. Стоял лютый холод, а на красноармейцах редко увидишь валенки, все больше самодельные «кошмовые чулки». Сотни обмороженных, тысячи раненых. Но и они старались держать равнение на виду у горожан, которые, встречая победителей, образовали длинные шпалеры вдоль мостовых. Женщины дарили красноармейцам шелком шитые кисеты, перевязывали цветными лентами заиндевелые гривы лошадей. Измученный город ликовал.

Так Вера до сих пор и не знает, искали ее дутовцы перед своим поспешным бегством или вовсе позабыли о ней в суматохе сборов. Как бы там ни было, судьба улыбнулась Вере в те студеные дни и ночи, когда она натерпелась страху, — не столько за себя, сколько за дочь. Поленька — вот все, что у нее осталось в жизни.

Вера явилась в Чека ровно в девять часов утра.

— Что с тобой? На тебе лица нет... — сказала Катя Енина. — Уж не заболела ли ты, голубушка?

— Не спала всю ночь.

— Понимаю, понимаю. Но ты не волнуйся. Я не стану долго задерживать тебя. С Казанцевым почти все ясно.

— О-о, это волк!

— Все они из волчьей стаи, — спокойно рассудила Катя. Она сама испытала жестокость дутовцев: в прошлом году ее, полуживую, вытащили из больницы, увезли в тюрьму, где ежевечерне объявляли, что на рассвете она будет расстреляна.

— Я, кажется, напрасно заставила тебя сызнова переживать, — говорила Катя, приглядываясь к Вере. — Можно было обойтись без очной ставки Казанцева с тобой.

— Нет, почему? Вы должны знать не  п о ч т и  все, а буквально все.

— Ты уж, пожалуйста, возьми себя в руки.

«Что значит молодость, — думала Вера, в свою очередь пытливо оглядывая Енину, крепенькую, подстриженную «под мальчика». — Разве скажешь, что за плечами у нее смертный приговор?»

Конвойные привели Казанцева. Он ненавидяще посмотрел на Веру.

— Садитесь, поручик, — сказала Енина. — Узнаете эту гражданку?

Он утвердительно наклонил голову.

— А вы, товарищ Карташева, встречали раньше этого поручика?

— Да.

— Что вы знаете о нем?

Вера стала рассказывать обстоятельно, не торопясь. Одно время Казанцев служил в атаманском дивизионе, потом его перевели в разведотдел штаба Юго-Западной армии. В стан белоказаков перешел в декабре семнадцатого года. Но при отступлении дутовцев в январе восемнадцатого года почему-то остался в Оренбурге, был задержан для выяснения личности и отпущен с условием выезда из города в двадцать четыре часа. Казалось, мог бы воспользоваться гуманным актом Оренбургского ревкома и занять хотя бы нейтральную позицию. Он же снова вернулся к Дутову...

— Под угрозой расстрела отца, — перебил ее Казанцев.

— Допустим, — заметила Енина.

— Да, такое можно было бы допустить, — согласилась Вера. — Но строевой офицер своим садизмом не уступал контрразведчикам...

— Факты, где факты? — снова перебил Казанцев.

— Фактов много. В июне восемнадцатого года Дутов с небольшим отрядом выступил из Тургая, направляясь в Оренбург, который был фактически окружен казаками восставших понизовых станиц. В пути совершались налеты на совдепы. Например, в ночном набеге на Кувандык истреблялись все жители, попадавшие под руку. Там Казанцев зарубил двух железнодорожников вместе с женами.

— Кто докажет? — испытующе покосился он на Карташеву.

— Об этом говорил сам атаман корреспондентам газет на второй день после вступления в Оренбург. Вообще Казанцев охотнее «воевал» с людьми безоружными. Двадцать восьмого сентября прошлого года в Орске были захвачены в плен десять красноармейцев. Их вывели на городскую площадь, где они и были зарублены. Поручик Казанцев, находившийся тогда в свите Дутова, первым обнажил клинок. Что, разве не так?.. Вы сами хвастались в штабе армии.

— Приказ есть приказ. — Он низко опустил голову, уже избегая ее горячечного взгляда.

— Офицер, по крайней мере, мог не участвовать в дикой рубке, там было достаточно рубак. Но казни, расстрелы — ваша патологическая страсть. Помню, как вы однажды прорвались к Дутову, — я в тот день печатала в его кабинете, — и упросили командующего послать вас на Орский фронт, нет, не для участия в бою, а для личного допроса большевички, схваченной близ Хабарного. Значит, на вашей совести все издевательства и над Марией Корецкой. Вы считались редким «специалистом по женской части»: не всякий с таким хладнокровием пытал женщин, как поручик Казанцев. Помню еще случай, когда на торжественном обеде, который Дутов устроил в честь американского консула, вы цинично хвастались при всех, что палите по ночам в «красных баб».