Реки не умирают. Возраст земли - Борис Бурлак

В открытые окна долетели частые орудийные выстрелы с юга. Поручик насторожился.

— Это наступают наши, — сказала Енина.

— Сегодня же у вас Первое мая?

— Возьмем Донгузскую и отпразднуем. Что, не верите?

— Мне, в ваших руках, всему приходится верить.

— Вы можете смягчить свою вину, если будете говорить только правду...

Конвойные из комендантской роты снова отвели его в одиночную камеру.

Казанцев был доволен и тем, что выиграл лишний день. Выиграть всю жизнь вряд ли удастся. Как назло, Дутов по-прежнему действует растопыренными пальцами вместо того, чтобы ударить крепко сжатым кулаком обоих корпусов. Ведь он, Казанцев, успел отправить надежного человека о донесением, что красные держатся на волоске, что у них нет резервов, что нужен, стало быть, общий концентрический удар. Если его связной и не добрался до штаба Оренбургской армии, то все равно там должны бы наконец понять, в каком отчаянном положении оказались теперь большевики, И незачем было отправлять в обреченный город заслуженного офицера. Хотя генералам ничего не стоит послать на верную гибель и целые кавалерийские дивизии, помогая красным бить их по частям. Какое безрассудство!.. Чем больше думал об этом Геннадий Казанцев, тем острее жалел себя: как глупо умереть именно сейчас, когда двадцать тысяч сабель занесены над Оренбургом...

Через два дня Енина устроила ему очную ставку с Евгенией Слесаревой. Испугавшись ночного вызова на допрос, та не стала запираться и рассказала о недавней встрече с Казанцевым, утаив интимные подробности, которые не интересовали Енину. Поручик заявил, что Слесарева ни при чем, он сам навестил ее как давнюю знакомую, не рассчитывая укрываться в ее доме, что было бы непростительной ошибкой для кадрового военного: дом Слесаревых на виду у всех.

— А не в том ли особняке встречались вы со своим помощником? — спросила Енина.

— У меня нет никаких помощников.

— Что же, вы явились в город на свидание со своей знакомой?

— Повторяю: никто, кроме меня, ничего не знает. Я солдат, не выполнивший воинского долга, — в том вся моя беда. Никакой другой вины за мной нет и быть не может.

— Так ли, господин поручик?..

Слесарева с плохо скрытым ужасом наблюдала за этим поединком между девчонкой-следователем и Геннадием Казанцевым. Она уже считала его приговоренным к смерти, а Геннадий делал вид, что он всего лишь исполнитель воли генералов. Может быть, это он при ней, Жене Слесаревой, хочет показать себя таким бесстрашным?..

— Вас, гражданка, я освобождаю, — объявила Енина, — Идите, идите, вы свободны, А с вами, поручик, мы еще увидимся завтра утром.

Завтра утром... Вера не смежила глаз до утренней зари. Василиса безмятежно спала на стареньком диванчике, а она сидела у окна, смотрела на полноводную реку и вспоминала, вспоминала все двести дней, прожитых в стане дутовцев. Вообще-то Вера старалась не думать о тех днях — они и без того часто снились ей или даже виделись наяву, как неотвязчивые галлюцинации. Но эта история с поручиком Казанцевым заставила ее вернуться в прошлое.

...Шла весна восемнадцатого года. Вера приехала в Оренбург незадолго до отступления красных. Тут у нее никого не было, кроме друга детства Николая Ломтева, работавшего в трибунале. Она и приехала для того, чтобы встретиться с ним и хоть что-нибудь узнать о муже, которого потеряла из виду еще с зимы. Николай долго уклонялся от прямого разговора о Семене, но потом рассказал ей все. Он видел Семена в начале марта, когда комиссар Кобозев посылал того в Красноводск, чтобы наладить отправку нефти в Москву через Ташкент. В дороге Семен заболел тифом и был снят с поезда в Актюбинске...

— Так я поеду к нему сейчас же! — встрепенулась Вера.

— Его уже нет...

Она не заплакала. Она не могла ни плакать, ни говорить. Молча смотрела в широкое окно, за которым весело шумел под ветром старый вяз, опушенный молодой листвой.

— Верочка, у меня рука не поднималась, чтобы написать тебе в станицу, — сказал Ломтев. — Да и рискованно, мало ли что... Ты все равно не спасла бы его, а сама могла свалиться.

Он подал ей кружку горячего чая, достал из полевой сумки кусочек сахара.

— Я хочу спросить тебя. У вас там в самом деле никто ничего не знает о Семене?

— Даже не догадываются, что он был у красных. Станичный атаман до сих пор считает его верным казаком: Сема же получил хорунжего на германском фронте.

— Ты, я вижу, собираешься опять домой. Оставайся-ка лучше в городе.

— Что мне здесь горе мыкать с Поленькой?

— Заходи завтра, поговорим. А сейчас, извини, у меня дела. Ступай, отдохни, успокойся. Да ты поплачь, что ли, все легче станет.

— Не могу...

Когда на следующий день она зашла к нему проститься, он усадил ее за стол, положил перед ней «Известия Оренбургского губисполкома».

— Читай вот здесь, я пометил.

Она прочла короткое сообщение в разделе «Местная жизнь».

«24 мая в Революционном трибунале рассматривалось дело по обвинению девицы Новокрещеновой в укрывательстве от советских властей в дни 3—4 апреля раненого офицера-белогвардейца. За недоказанностью злого умысла действительно скрыть белогвардейца, а не просто оказать помощь раненому, трибуналом вынесен оправдательный приговор».

— Дутовцы расстреляли бы, — сказала Вера, отложив газету.

— Не побоишься остаться с ними?

И она поняла наконец, чего от нее хочет Ломтев.

— Мы заведем на тебя примерно такое же «дело», но с той разницей, что у Новокрещеновой это случилось во время белоказачьего набега на Оренбург четвертого апреля, а тут, скажем, вчера. Кстати, именно вчера был пойман один дутовский лазутчик. И «дело» твое мы не успеем закончить, отобрав подписку о невыезде из города. Все будет оформлено документами, которые обязательно попадут в руки дутовцев. Запомни, Семен был схвачен красными и расстрелян в Актюбинске. Ты узнала об этом от следователя трибунала, который вел допрос... Я говорю с тобой откровенно по просьбе тех людей, которые не хуже меня знают и помнят Семена. Если согласишься, спасибо, а не согласишься — никто не упрекнет тебя ни в чем. С ответом придешь через два дня.

Вера дала согласие через день.

Так началась ее двойная жизнь, что продолжалась больше полугода. В июне она еще надеялась, что красные не оставят город: на фронт прибыл сильный отряд Блюхера, вслед за ним подоспел отряд Каширина. Разбили же они Дутова в верховых станицах в восемнадцатом году, разобьют и теперь, под Оренбургом. Не случайно в губернских «Известиях» появилась статья «Голгофа», напоминавшая о том, что «когда версальцы вошли в Париж, они устроили там настоящую бойню, но до этого мы ни в коем случае не допустим».

Однако через какую-нибудь неделю началась эвакуационная суматоха в городе. Со станции ежедневно уходили эшелоны на юг. Они растянулись на десятки верст, до самой Илецкой Защиты. Вера подолгу стояла на берегу обмелевшего Урала, который едва осиливал форштадтский перекат, и горьким, тоскливым взглядом провожала бесконечную вереницу эшелонов. Где-то там, в Актюбинске, похоронен ее Сема. Найдет ли она когда-нибудь его могилу?..

А сводный отряд Блюхера и Николая Каширина отходил на север, в заводской район, отказавшись идти вместе с Туркестанской группой. Кто из них прав, — покажет будущее. Вера больше симпатизировала тем, кто выбрал Актюбинск — последнее, пристанище Семена, тихого, скромного станичного учителя, в котором даже она сама не сразу разгадала революционера...

Дутов вступил в уже занятый казаками город седьмого июля.

Только что была перехвачена депеша о событиях в Москве — убийстве германского посла графа Мирбаха и левоэсеровском мятеже. Белые торжествовали, видя в этом случайном совпадении чуть ли не волю господню. Епископ Мефодий объявил всенародное молебствие, во главе крестного хода направился в форштадт встречать атамана.

Вера шла в сторонке, по выщербленному тротуару, чтобы лучше видеть все происходящее.

Дутов ехал на сером, в яблоках, чистокровном аргамаке, в окружении знаменных ассистентов и, вольно откинувшись назад, со звероватой зоркостью оглядывал толпы горожан. Когда он пружинисто привставал на стременах, богачи ревели в ответ на приветственные знаки своего спасителя, барыньки плакали от восторга.

Вера дошла до самой Биржевки — центральной гостиницы. Дальше ее не пустил рыжебородый вахмистр из атаманского, дивизиона. Она свернула на Николаевскую, запруженную конницей, думая о том, сколько же продержится в Оренбурге этот «казачий Бонапарт», как называл Дутова Коля Ломтев.

Выждав три или четыре дня, Вера отправилась устраиваться на работу. Ее взял к себе полковник Ивановский, начальник интендантской службы, взял без всяких проволочек, лишь подробно расспросив о муже.