Гончая свора - Иван Граборов

     - Снимки? - сглотнула Рмун, спешно допивая остатки водянистой жидкости.

     - Я предельно корректен. Любой корабль светит в черноте космоса огнями как зилдраанские порты во время парада флота. Хадву ведь не станут мелочиться, а ударят кораблями, собранными из ваших кстати корпусов, по Тал`Гип, что может в будущем привести к...

     - Туман да и только это будущее! Не будем же заранее сожалеть о нём, словно какие новобранцы о плохом назначении! - заправски махнул рукой Лим, а Рмун неловко улыбнулась, потупившись в пиалу и поминая про себя Шудд. - Вы принесли нам добрые вести, адмирал. Останьтесь на церемонию. Играет отличная труппа, чуть позже раскроется и Клубок. Не зря его называют третьим чудом вселенной, вот увидите. Я попрошу заменить каттакула на что-нибудь съедобное...

     - Спасибо за хлопоты и смиренно благодарю вас, но не стоит. Раз из вас пройдох ничего так и так не вытянуть, то я отбываю на родину через три стандартчаса после аудиенции, да и прошу извинить, но открывать воздушные фильтры при Рмун побаиваюсь.

     - Не извиняйтесь. - засмеялась Рмун. - Вы всё равно желанный гость.

      - Четвёртый флот не может долго простаивать без своего адмирала. - Таннам, не обронивший о нынешнем задании флота ни слова, встал, поправил отметку действительных дипломатических регалий и шагнул назад. - До встречи. - кулак глухо стукнул о грудь. - Лим. Рмун.

     - До встречи адмирал. Если придёт время, я был бы рад сражаться рядом с вами против элв.

     - Сражайтесь за Клусс, Лим, но сражайтесь за него на земле. - напутствовал Таннам. - Каждый из нас хорош в своей стихии.

     - Ваше послание, как и присутствие, на него благотворно повлияло. - улыбаясь сказала Рмун, отстраняясь от плеча мужа. - Храни вас в пути мудрость Нугхири.

     Таннам обратил взор к золочёной площади Двух Космодромов, хоть из-за облаков и не мог видеть цеха, ангары, ремонтную базу и Шудд, спешно раздающую указания со станции контроля. Встроенный в скафандр титропный передатчик активировался, изливая в его ушные раковины поток оперативных данных. Что-то изменилось.

     Буря сиреневых молний крепчала над Клуссом.

     - Храни его мудрость все миры. - ответил он и, поклонившись, скрылся у причала капсул.

     Едва закончилась церемония, Лим и Рмун взяли воздушный транспорт до жилых предместий, выглядывавших из-за искусственных озёр, окружавших плоскими овалами производственные площадки, с которых к космическим цехам отправлялись неповоротливые сборщики больших кораблей. Ветра на высоте бушевали сильные и они снизились до дакта.

     Сверху казалось, что магнитные дороги кругами пересекают синт-посадки, разделяя их на стежки. В действительности эти дорожные прогоны запросто могли увести к подземной площади, эко-парку или приобретённым у зилдраанцев блокам боевой симуляции. Лим не понимал, почему сложилась негласная традиция прятать подобную инфраструктуру под землёй, учитывая, что из космоса поверхность увидеть нельзя было и через тетрамиллон. Сиреневые молнии Клусса, хоть и используемые с другой целью, служили ему аналогом зилдраанского спутника Такад, про который у ортоса флота ходили разные домыслы.

     Их маленький дом в пять ярусов и двадцать округлых комнат, стоя на значительном удалении, не портил кругам-предместьям красоты общей планировки. Лим вошёл, разложил бронекостюм на подставки, включил охранных ползунов, недвижными стражами разместившихся на коньках загнутой крыши, и направился в спальню. Перелёт предстоял тяжёлый, нужно было выспаться.

     - Я твоя вечная должница. - обвилась Рмун вокруг шеи, наскакивая из-за угла и смешливо ему подражая. - До самой смер... - Лим, притянув жену за талию, закрыл ей рот.

     - Никто не умрёт, Рмун. - рука мягко съехала к шее. - Мы победили.

     - Лим...

     'Ночь' - шепнул он в пустоту и свет угас.

     Глава

     3

     '...И очутившись в неизведанном месте, равных которому не было в красоте его и величии, возопили шедшие подле:

     -Почему не свирелью да пиром встречают идущих столь чудные грады? Иль не знают хозяева их об обычных законах радушья? Неужто одним разуменьем обрядов нам пресекается помощь?

     Обошёл их мудрый Нугхири и подвёл к граду, блистающему величественнее прочих, и вопрошал, да на посох свой опираясь, когда обступили его желающие слышать:

     -Кто из вас скажет, в этом месте, что есть для нас настоящая вера?

     И долго давали ему ответы, но небыли они верны. И просили его отрыться. И сказал им мудрый Нугхири:

     -Как далеки от нас копошащиеся под подошвами нашими, что едва могут сознавать песнь мироздания, так обитатели градов подобных далеки от веры. К правде тянущийся не может быть ослеплён предрассудками, ибо не требует та от него поклонения. О благе твердящий не должен попрать в прошении искреннем ближнего, как и знающий о зле не смеет от того отвернуться. Чем более ждут от разгадок успокоенья - тем более разочаровываются, подходя к истине и узнавая её. Не понимают юные подлинной красоты песни и отвергают её, обманом себя обрекая на ложь. Так идите же по праведному пути истины и ищите её. И устремите к ней руки свои и разум и сердца свои, и пусть истина станет вам верой. И вера та пусть преобразит вас и грады многих и жилища каждого. Подлинно знаю: не дарует она покой измождённым телам, но укажет цель голодным душам. И так достигнем мы истины.

     Так сказал им мудрый Нугхири и пошёл к воротам, где кончалась обитель. И слыша его, отвернулись от лжи живущие среди неё и иные правители их. И пошли они за ним и многие от прочих рядом.

     И остались позади чудесные грады обители и иные от правителей их и многие мёртвые идолы...'.

     Зумтиад от Кохта - 'Нугхири: Из наставлений. Столп второй'.

     Проходит пара дней. Закат. Протяжные лучи пронзают полумрак, исследуя, с опаской, мой нынешний облагороженный бивак.

     Накидываю занавес-барьер. Свет гаснет, заслоняемый песком. И снова ночь в моих покоях и снова требуют они меня пред Жаром. Гоню их прочь, кричу на них, но слов живых произнести не удаётся, а твердолобость слуг господских слогам высокого наречия едва ли поддаётся. Мне, в подобии обычных дел, решением господ предписано не покидать опочивальни. Тем лучше, решение совсем не тяготит - поклон её построившим за несравненный вид.

     Вершина башни, дом мой - зимний сад. Зима... Как было то давно? Из песнь слышавших был каждый снегу рад и собирал огромные сугробы у башен несравненных да каменных оград. Потом же, солнце, в третий зимний год, пристало близко к миру этому и вот, уже не вспомнить день, свободный от невзгод. С тех пор песок нам снег, вода, луга и друг двух половинок лун, всегда открытых на показ.

     Тоскую по другим из нас. События минувшего терзают плоть мою и к жалости взывают над собою. Напоминают дивный смех, ребячество в саду, как укрываюсь я травою... Не это важно им - дрожа ко мне вернулись слуги. Не важно им, что я устала и не могу продолжить песнь, покуда тело, отвратное напоминанье, клетка духа, в движении долгом пребывает. За миром, в след, мой разум погибает.

     С противной свету стороны мне вспомнились мольбы господ без Жара.

     О спесь! Глупцов тщеславных вера в собственное знанье! Одно лишь искаженье им, а мне - терзанье.

     Пред омовеньем всё же говорю, при том опять не содрогаясь телом, водя по плёнке, принесённой мне, и составляя стилом серым знак, что чертит будто мелом. Прочесть сумеет и простак:

     'Пусть ждут. Я снизойду до трона, что мне они определили в наказанье, спустя неполный оборот луны' - протягиваю руки к вазе из порфира, стоящей у окна. В тени она так холодна... - 'Сама назначу им свиданье'.

     И знаю загодя: Пришедшие посланье взять, быстрее ветра, искусственно что завывает в комнате моей, умчаться прочь. Уйдут.

     Наедине с собой оставшись, вступаю в воды тёплые шипучего подземного залива, от стен по стокам, в каменном сеченье, сходящих к углубленью в центре помещенья. Покой неторопливости спокойного движенья...

     Опущенные веки разлепляют как и прежде: гудение, скорейшее и к низу уходящее журчание, прозренье. И смерть внутри меня стихает. С трудом встаю, отягощаясь соком от прилива жизни, снимаю занавесь и, вопреки запретам, пропитанным корыстью, смотрю, очей не прикрывая, на пустыню.

     Пылает колыбель отважных. Она наполнена свечением песчинок мелких, что дюны да барханы долгие в морской бериллий обращает проказница-луна.

     Сей мир страдает. И, как и миру этому, теперь прожить дано на день от срока мне, что был просрочен ещё не скоро, но уже давно. А много ль проку? К чему теперь узоров клиссовых веретено? Что я могу сплести, чтоб изменить в том судном дне? Что мне самой для этого дано? Прискорбна правда - ничто. Способна просмотреть я песнь не раз, но память тут же ускользает. Проказа из проказ! А Жар иной - ему под силу сердца из стали расковать, под силу шёпоту узоров внять, пусть отстранённо. Он может всех живых заставить понимать, спасти, предупредить, узоры клиссовых витков переменить.