Дип-склероз (сборник) - Олег Кулагин

Весьма оптимистическое начало.

Тропинка приводит нас на просторную поляну и дальше круто взбирается по склону высокого холма, на вершине которого стоят массивные дубовые врата. Тропинка упирается в створки ворот и больше никуда не ведет. Понятное дело — переход на следующий уровень.

У подножия холма — компьютер, чтобы записаться на текущем уровне, а также… несколько грубо сколоченных парт и школьная доска. Торопливо отметившись в компьютере, Жирдяй карабкается на холм и напрасно ломится во врата, запертые на огромный висячий замок.

— Э-э, уважаемые, не так быстро! — качает головой ехидный старичок и показывает на здоровенный золотой ключ, болтающийся у него на поясе. — Сначала вы должны доказать, что достойны пройти этой дорогой!

— Что, опять поэзию декламировать? — морщится Жирдяй. — Ладно, давай только побыстрее, дедуля. Я как раз вспомнил подходящий стишок: мама мыла Раму, Рама мыл маму…

— Погодите, молодой человек, — останавливает его гном. — Присаживайтесь. — Он гостеприимно указывает нам на некрашеные, потемневшие от времени парты.

Делать нечего. Садимся.

Старичок задумчиво возводит глаза в безоблачно-васильковое небо:

— Ну для начала, думаю… Небольшой диктант. На правописание «жи» и «щи» и деепричастные обороты.

Мы переглядываемся с Маньяком, и я тихонько шепчу:

— Да, в «Лабиринте Смерти», пожалуй, было полегче.

Гном выделяет каждому вполне современную тетрадку, шариковую ручку и начинает диктовать.

— «Живо, сударь, живо! — сердито прошипела принцесса Орхидея на камер-флигель-раш-пиль-адъютанта, отмахиваясь веером от жирных морлоков. — Выбрасывайте на помойку этого противного Гегеля и садитесь переписывать Тойнби! Унтер-генералиссимус фон Беспалофф ждать не любит!»

Толстяк скорбно вздыхает:

— И откуда такие тексты берутся…

— А откуда берутся невежественные молодые люди? — сурово парирует старичок. — Все тексты взяты из романа «Аксельбант адъютанта моего». Между прочим, данная книга рекомендована в качестве пособия по орфографии для студентов философских факультетов.

Дос, сидящий с Черепом за одной партой, пытается списывать. Только это бесполезно. Я заглянул в Шуркину тетрадь и понимаю, что всем нам гном одновременно диктует разные куски текста. Как видно, чудеса виртуальности выходят боком школьникам и студентам.

Наконец, диктант окончен. Старичок подходит к Черепу, сидящему впереди, берет тетрадку. Хмыкает. Что-то правит.

— Ну что ж… Твердая четверка.

Заглядывает в тетрадь Доса и хмурится:

— Молодой человек, не «мурлоки», а «морлоки»! И не «хероография», а «хореография»! Разве я так диктовал? Я лично имел в виду «искусство танца». А что, интересно, вы имели в виду? Три с минусом!

Доходит очередь до Жирдяя. Гном смотрит в его тетрадь и на пару минут замирает с приоткрытым ртом, очевидно, на время утратив дар речи.

— Ну знаете ли… — наконец выдавливает он из себя. — Вы не то что Мудрости недостойны… Вы недостойны даже «единицы»!

Толстяк мрачнеет, выбирается из-за парты, сурово нависает над опасливо отступающим гномом:

— Нуты, Макаренко! Сам отдашь ключ?… Или как?

— Жирдяйчик! Не горячись! — напрасно пытается успокоить его Падла. — Интеллигентные люди всегда могут договориться.

Толстяк отмахивается:

— Вы что не видите? Он же смеется над нами!

— Это утвержденная учебная программа, — напрасно оправдывается гном. — Правда, она рассчитана на людей, освоивших русский язык хотя бы в объеме «Букваря»…

— Да что вы знаете о моей жизни! — трагически восклицает Жирдяй. — Да, может, я грамматику учил по винвордовским «хелпам»! И в то время, когда вы в своих университетах наслаждались чтением романов, у меня не хватало денег даже на новый порнографический диск!

Дос сочувственно вздыхает. Падла скорбно возводит очи к небу. Старичок, не зная, что и сказать, разводит руками. А толстяк смахивает скупую мужскую слезу и, улучив момент, ловко сдергивает золотой ключ с прикрепленного к гномьему поясу кольца.

Старичок, потрясенный такой наглостью, аж подпрыгивает на месте:

— Только достойные пройдут через Врата!

— Да ну, — усмехается Жирдяй, поигрывая ключом. — А как же насчет недостойных?

— А недостойных ждет переэкзаменовка, — вдруг как-то нехорошо усмехается гном. — Только проводить ее уже буду не я!

Толстяк пренебрежительно хмыкает, очевидно, собираясь сказать очередную гадость про умственные способности создателей «Лабиринта», да так и замирает с приоткрытым ртом.

Черная тень затмевает солнце. Мы поднимаем головы. Какая-то большая птица, редко взмахивая широченными крыльями, стремительно снижается над нашей поляной. Я всматриваюсь, и брови мои недоуменно ползут вверх. Странная какая-то птица — с длинным змеиным хвостом… И тремя головами!

Маньяк соображает быстрее остальных:

— Бегом к воротам! Я попробую его задержать! — Шурка хватается за толстенное бревно, исполнявшее до этого функции скамейки, с некоторым усилием, но все же поднимает. Вот когда пригодились терминаторские бицепсы!

— Мама дорогая, — растерянно бормочет Жирдяй, все еще запрокинув голову в небо. — Я и не думал, что он такой огромный…

Падла хорошим пинком выводит толстяка из ступора. Карабкаемся вверх по склону с такой стремительностью, какой, наверное, позавидовали бы и горные козлы.

— Остановитесь, несчастные! — раскатисто грохочет над нами в три громадные луженые глотки, будто в три тепловозных гудка. — Остановитесь и познайте великое таинство орфографии!

— Да пошел ты… — не слишком уверенно бормочет Жирдяй на ходу. До заветных Врат уже совсем близко…

Наше счастье, что трехглавое страшилище — слишком громадное, чтобы приземлиться на крутом склоне, прямиком на наши головы.

Вот они, Врата! Толстяк торопливо сует ключ в замок, пыхтит, стонет:

— Не подходит! Не тот ключ!

От огромных крыльев поднимается ураган и нас едва не сдувает вниз. Вздрагивает земля. Я оглядываюсь. Чудище таки село, тормозя всеми четырьмя лапами. Сзади на земле остались глубокие борозды. И вот уже оно тянется от подножия холма длинными змеиными шеями в нашу сторону.

— Остановитесь, убогие! — будто горячим ветром обдает мне лицо. — Иначе так и останетесь невеждами! Мертвыми невеждами!

Хохот, будто отголосок недалекой артиллерийской канонады. А ведь он, пожалуй, сейчас нас испепелит! Как и положено образцовому Змею Горынычу.

— Э-эй! — горланит снизу Маньяк. — Кто тут принимает зачет по русскому языку?

Все три головы недоуменно захлопывают пасти и смотрят себе под ноги — откуда раздается этот комариный писк?

— Могу поспорить, — не унимается Шурка, — ты не знаешь того, чему собираешься учить других!

Чудище приподнимает лапу размером этак с шестисотый «мерседес» и пытается расплющить назойливую двуногую букашку. Не тут-то было. Маньяк ловко отскакивает, да еще и успевает крепко приложить Змея бревном по передним лапам. Чудище трясет конечностями, совсем как выбравшаяся из лужи кошка, и шипит будто трещина в магистральном газопроводе.

— Я сам могу принимать у тебя зачет по «великому и могучему»! — весело кричит Шурка. — Ты ведь даже и не догадываешься, насколько он великий и могучий!

— Ты дорого заплатишь за дерзость, если не докажешь свои слова подлинным знанием! — грохочет Змей, поворачивая все три головы в его сторону.

— Могу доказать прямо сейчас! — бревном отмахивается Маньяк и в доказательство немедленно приводит пару «могучих» выражений. На чудище нападает столбняк.

Тем временем Падла вырывает ключ из трясущихся жирдяйских рук и принимается орудовать с замком. Спустя несколько секунд массивное ушко замка поддается.

— А ты говорил; «не подходит», — сердито выговаривает бородач толстяку, распахивая створки Врат. Впереди — белесая непрозрачная пелена. Один только шаг — и никакая трехглавая пакость нас не достанет…

— Постойте, а как же Маньяк? — вдруг останавливается Череп.

— Мы должны идти вперед, — жестко обрывает его Падла и подталкивает к Вратам.

Перед тем как белая мгла поглотит звуки, мы еще разбираем продолжение творческого диспута между Шуркой и Змеем. Высоколитературные обороты щедро перемежаются нецензурными и Маньяк весело приговаривает:

— Эх ты, чудище бестолковое! И чему ж тебя в твоих университетах учили? Если русский народ говорит — …, значит, действительно — …! Как же это по-другому скажешь?!

После прохлады реки и продуваемого ветерком хвойного леса — контраст разительный. Вот уже час (по крайней мере по моему субъективному времени) мы движемся едва заметной караванной тропой через выжженную каменистую пустыню. Обливаясь потом, я с завистью то и дело поднимаю глаза на ушанку шагающего впереди Падлы — головной убор с «кулером» всем бы нам не повредил.