Почти ангелы - Барбара Пим

– Ах вы, озорник! – Мисс Кловис издала короткий лающий смешок. – Нет, я-то, конечно, говорила про его одиннадцать лет работы над вашим племенем. Он забрал себе в голову дурацкую мысль, что никому не позволит взглянуть на свои заметки, пока сам не напишет книгу, но я-то знаю, что он ее никогда не напишет. У него может найтись кое-какой материал, который как раз вам будет полезен.

– Ну, возможно, – с некоторым сомнением протянул Том. – Но эти дилетанты мало что смыслят в структурах общества, понимаете ли. Не хватает подкованности.

– Вы про семинары профессора Фэрфекса? – уточнила мисс Кловис тоном, который сама считала саркастическим. – Может, и так, но я точно знаю, что Аларик увлекался землепользованием. Попросите, чтобы мисс Свон занялась ради вас любовью с ним, пусть хорошенько его приручит.

И, одарив молодежь таким пугающим советом, она, тяжело топая, удалилась – в наилучшем расположении духа.

Дейдре расстроенно повернулась к Тому.

– Но он меня и слушать не станет, – запротестовала она.

– Не волнуйся, – утешил ее тот. – У Эстер Кловис вечно всякие интриги да заговоры на уме. А теперь, – он глянул на часы, – мне правда пора.

– Тогда пока.

Дейдре не могла придумать, что бы сказать, лишь бы задержать его. Как будто не было ни единой причины, зачем бы им еще встречаться, если только сам Том не захочет: возможно, ей все-таки придется взяться за Аларика Лидгейта.

Встав, Том собрал книги. В ее глазах он прочел невысказанный вопрос, тот, какой так часто появляется в глазах женщин: «Когда я тебя снова увижу?» Первым его импульсом было спросить: «А ты печатать умеешь?» – поскольку у Кэтрин, похоже, сейчас была уйма своей работы, но сельское воспитание привило ему добросердечие и любовь к животным, а Дейдре была довольно миленькой, как щенок или жеребенок. Поэтому вслух он сказал нечто совсем другое.

– Ты в субботу вечером свободна? – спросил он. – Мы устраиваем вечеринку. Может, хочешь пойти?

6

Кэтрин налила себе солидную порцию джина.

– Мне нужно вдохновение на кухне, – объяснила она, – а в романах повара всегда пьяные, верно ведь?

Том поднял взгляд от пишущей машинки.

– Откуда взялся джин? – спросил он. – Мы на вечеринках обычно пиво и сидр предлагаем. Если выставить джин, можно создать прецедент.

– Да, конечно. Этот только для частного использования, чтобы собраться с духом встречать гостей. Сегодня пришел чек за рассказ, и я пошла снять кое-что на расходы, а потом, сама не знаю как, очутилась вдруг на Сент-Джеймс-стрит перед витриной роскошного винного магазина, ну знаешь, из тех, где в витринах даже бутылок нет. Я была совершенно поражена, обнаружив, что они и такие обыденные напитки, как джин, продают. Продавец был очень мил, подарил мне еще одну книжицу про вино.

Кэтрин коллекционировала карты вин и буклеты про вино и неизменно читала с чувством что-нибудь из них вслух любому, кто соглашался слушать.

Том, чувствуя, что надвигается как раз такая декламация, быстро вернулся к работе, но ему не шло на ум, что бы напечатать, поэтому пришлось слушать, как она щебечет про вино, про портвейн, наверное, «долгой выдержки, в дубе и тончайшего вкуса».

– Звучит почти как псалом, правда? – спросила она. – Я про долготерпеливую выдержку и добродетель вкуса. А когда ты закончишь диссертацию, Том, купим бутылку «Пуйи-Фюиссе».

– Бутылку чего? – переспросил он, хотя и развеселившись, но и с ноткой раздражения, поскольку иногда Кэтрин бывала очень утомительной и – для интеллигентной, умной женщины – временами удивительно фривольной.

– Ох, не смогу еще раз повторить! И вообще оно всего двенадцать шиллингов бутылка. Так… что бы мне приготовить? Они, к несчастью, всегда голодны. Иногда я даже жалею, что мы не вращаемся в кругах, где люди просто грызут соленый миндаль и чипсы…

Кэтрин стояла посреди кухни, которая сообщалась с гостиной аркой, и потому могла вести разговор за готовкой. Точнее, она говорила, а Том сидел за столом, мрачно вперившись в пишущую машинку, словно если глядеть на нее достаточно долго, то можно заставить написать слова, которые в итоге сложатся в диссертацию.

Мы совсем как старые супруги, печально думала Кэтрин, поскольку подразумевала ту неприятную сторону супружеской жизни, когда лейтмотивом отношений становится не уют, а скука. Первые восторги миновали, но приятно, что он снова дома, ванная в беспорядке, а на полу гостиной валяются страницы машинописи.

– Соус нужной консистенции я могу приготовить, только когда чуточку пьяна! – весело воскликнула она. – Потому что тогда мешаю его, как помешанная, меньше сдерживающих комплексов.

– Никогда бы не подумал, что они у тебя есть, – суховато отозвался Том, бросая попытки работать и выходя на кухню.

Став у Кэтрин за спиной, он прижался щекой к ее щеке. Она казалась совсем маленькой, поскольку была в туфлях без каблука. Шлепала по квартире в туфлях на веревочной подошве – совсем как старая француженка, хотя это очень вредно для ног, если верить статьям, которые она часто писала в свои журналы. Даже когда Кэтрин старалась приодеться, всегда оставалась какая-то не укладывающаяся в общий стиль деталь, и хотя она понимала, что бывает небрежна, это не особенно ее тревожило. Она слишком осознавала себя как личность, чтобы трудиться что-то в себе менять, и так привыкла писать о подобных вещах, что могла бы коротко характеризовать себя на бодро-журнальный манер: «Красная юбка и черный верх (возможно, бархат), длинные гагатовые серьги (если ваш рост меньше пяти футов, решительно не стоит) и (о боже!) жуткие голубые туфли на веревочной подошве, купленные как-то ясным июньским утром на рынке в Периго».

– Думаю, сойду для вечеринки, если не считать ног, – сказала она.

– А что не так с твоими ногами?

– Ну, наверное, надо бы надеть чулки и туфли на высоком каблуке.

– А эти черные висячие серьги, – с сомнением сказал Том, – ты оставишь?

– Почему нет? Они тебе не нравятся?

– Но они такие черные…

– Разумеется! А мужчины не любят женщин в черном, да? Это предвещает смерть, или они боятся, что тут есть нечто депрессивное, как Маша в «Чайке», которая носит траур по своей жизни? Или как у Тербера[8]? – Тут она рассмеялась. – Помнишь, как у него скучнейшая повесть о несчастной любви заставляет героя схватиться за шляпу?

– Не припоминаю… – нахмурился Том.

Он сел на кухонный стол, притянув ее к себе. Кэтрин как-то сказала ему, что человек, которого она любила, погиб на войне, а он откликался на несчастье других людей, особенно если они говорили о нем легко. Потом вдруг ему вспомнилось, как его бабушка подрезала в зимнем саду виноградные лозы. В доме царила какая-то давящая атмосфера… наверное, это было сразу после смерти дедушки.

– А разве гагат носят не в знак траура? – спросил он. – Моя бабушка как будто…

– Так я напоминаю тебе бабушку! – весело откликнулась Кэтрин. – Интересно, что бы сказали на это психоаналитики?

– Просто странное от них ощущение. Они выглядят такими тяжелыми и черными, а когда коснешься, такие легкие.

– Не думаю, что она носила бы в то время гагат. Это ведь было всего лет двадцать пять назад.

– Ну, она была старой, понимаешь, и жила не в Лондоне.

– Да, конечно.

Детство Тома в большом доме в Шропшире с братом и сестрой всегда служило предметом зависти Кэтрин, которая потеряла родителей в раннем детстве. Вырастила ее тетка, ныне давно покойная.

– Но мы не слишком-то продвигаемся с вечеринкой по случаю твоего возвращения, – сказала она, выпутываясь из его объятий.

– Лучше бы ее вообще не было.

– Брось, когда начнется, повеселишься.

– Кстати, я пригласил одну студентку-антрополога, совсем девочку, ее зовут Дейдре. Нашел ее всеми брошенную в библиотеке.

– Хорошо. Какие красивые имена у твоих подружек, – сказала Кэтрин, деловито натирая сыр. – Когда навещал своих, виделся с Элейн?

– Нет, она была в отъезде.

– Собак с собой взяла?

– Не знаю… не думаю. Наверное, за ними какая-то из ее сестер присматривала.

– Но любят ли сестры собак? И кстати, о собаках. Я всегда считала, что они чересчур преданы хозяйке и могут затосковать. А у Элейн собаки поджарые, как гончие, или тяжелые и плотные, с широкими спинами – таким жестянки для благотворительного сбора мелочи на спины привязывают, понимаешь?

– Кэтти! Я правда не знаю, и мне нет никакого дела!

– Ладно, ладно, пойди посмотри, как там в гостиной? Собери все ошметки своей диссертации, пожалуйста.

Тому комната казалась вполне прибранной. Он затолкал корзинку с рукоделием Кэтрин под кресло, высыпал окурки из пепельницы в камин и поправил подушки, – он видел, что женщины так делают. Кэтрин сновала из кухни в гостиную и обратно с тарелками снеди, бутылками и стаканами. Потом позвонили в дверь, поэтому она убежала к себе в спальню, где спрятала под туалетный столик бутылку джина. Присев перед зеркалом, она как попало нанесла духи, смочила губы кончиком языка, взбила руками коротко стриженные волосы и поправила одну гагатовую серьгу. Но она не сменила туфли на веревочной подошве, и именно этот изъян ее туалета успокоил Дейдре, когда она пришла чуть позже и очутилась в комнате, полной совершенно незнакомых людей, а Кэтрин вышла поздороваться с ней самым дружеским и очаровательным образом.