Кошкин дом - Илья Спрингсон

– М. Цветной бульвар, Печатников переулок, дом под снос, подвал. С Дэном и Юлькой. Февраль – апрель 2007.

– М. Свиблово. Светлый проезд. Снимал квартиру. Сначала с Прокопенкой, потом Прокопенка съебалась, появилась Таня «дура», потом Юлька Кушнир, потом Таня чёрная «Торпеда противолодочная», потом, 4-го марта 2008 года, в день выборов Медведа, всех прогнали.

– М. 1905 года, В сторону Филей ехать, к Пресненскому централу, жил у Тани, которая работала в «Персоне» 2008-й.

– г. Зеленоград. 14-й район. У Кристины Гейбель. 2007, 2008 – 2009.

– М. Проспект Мира. У Рюрца – отца в офисе. 2008.

– М. Смоленская, ул. Арбат, д. 49. 2009 – 2010.

– М. Тверская, ул. Тверская, д. 8. У Терпилы. 2010 год.

– М. Крылатское, ул. Крылатские Холмы. У Артёма. 2010 год.

– М. Владыкино. Ботанический сад. С 2003 по 2009 периодически.

Пиздец какой-то. И это всё, не считая вписок. Жопа с ручкой.

Не, в тюрьме чем хорошо, так это тем, что не надо думать где жить. Весело.

Трепет и немного грусти в каждой снежинке за решёткой. Таянье железа и грусть окна. Мимолётная волна чего-то тёплого внутри, неожиданная секунда покоя, разбиваемая будущим, от которого нет сил жить. Непредвиденное и пугающее ничто. Как ещё назвать это чувство, когда ты себе не принадлежишь и неотвратима психбольница, до которой ещё непонятное время здесь, затем «Столыпин», Владимирский Централ – «двойка», и потом спец, на который я ещё не попадал, так как это первое моё принудительное лечение от меня. Хер его знает, какой ещё врач попадётся, а то и заколоть могут. Вот так-то. Грустно, слов нет.

А я ещё даже не в середине пути, а только в начале этого скорбного пути, пути длинною не понятно во сколько лет. На дурдоме сейчас держат долго, об этом весь народ постоянно говорит. Но хорошо, что путь не закончится Голгофой, хотя откуда я знаю, чем он закончится? Дай Бог закончится вообще…

Я верю в счастье, которое есть, я знаю, что оно будет. Получается, что я сейчас на пути к новой жизни и новому счастью (и новый год скоро) и пусть будет мне похрен на всех судей и пусть оно всё случится со мной. Если впереди счастье – то чего бояться? Страданий пути бояться? Да пошли все ещё раз нахер.

Ведь знал Спаситель, что в конце пути его ждёт. Знал и поэтому клал на все страдания болт. И я знаю. И тоже кладу.

Вся жизнь обмотана телефонными проводами, разорванными рельсами и чужими проездными, проёбанной юностью и ожиданием финала всей этой хреноты, под названием жизнь.

Покой, гармония, музыка, любовь. Неужели, чтобы заполучить всё это необходимо столько колбаситься вниз? И потом, ободранным и в репейнике зайти в дом, в котором будет жизнь.

Вспоминаю все интересные места, в которых приходилось ночевать, когда не было человечьих вписок и ключей. Ржу и рассказываю Михе, он слушает серьёзно.

Ботанический сад. Вокзалы. Храм Христа-Спасителя (мы в нём сцену строили, не успели, нажрались, так и уснули в зале Церковных Соборов, сзади вход в храм, охренительные кресла, раскладываются. Спать хорошо.). Спорткомплекс «Олимпийский», «Лужники» (всё сцены), гостиница «Россия», склад наш с железом, офис воздушных шаров напротив Бутырки, могила Есенина на Ваганьковском кладбище, танк в Парке Победы, гаражи у Лёхи Николаева, УАЗик, в гаражах Лёхи Николаева, какие-то будки, подъёмный кран, кабина КАМАЗа на Скотопрогонной улице, а так же подсолнухи (Ростовская обл.), вагоны электрички в депо в Петушках, горы (Краснодарский край), веранды детских садов и конечно подъезды. Сколько подъездов в Москве, в которых я сидел на ступеньках до утра, а утром потом что-то происходило. Сколько раз я видел мир выходя из чужих подъездов. Привет, Венедикт. Я знаю, о чём ты писал в первых главах своей поэмы.

Вечно.

Помню, мороз в Москве под 40, а я работаю на железках, на улице, в Лужниках, строим горку для ёбаных сноубордистов, ебать их всех этими сноубордами… И вот, тащишь сначала железо на этот трамплин, потом фанеру, тонн по 30 на рыло и клянёшь весь мир от ветра и обиды. Потом 7 утра, всё вроде сделали, берём с подельником водки, едем в метро на склад, пьём в вагоне, народ рожи воротит, приезжаем, опять пьём, вырубаемся, вечером едем обратно, ночью разбираем этот сраный трамплин для пидорасов, а утром на Малую спортивную арену, пройти там децл, ставить сцену на Depeche Mode. Весь день монтируем сцену, ночью спим прямо на ней, утром на склад, вечером обслуживать концерт, ночью опять разбирать железо, выносить его на улицу, грузить четыре МАЗа длинных, вести всё дерьмо на склад, там разгружать машины и ночь – выходной. А куда идти? Последний автобус к маме уходит в 20:45, я не успеваю на него. К девочкам нельзя, Ляля ревнует, потом мозгоёбки не оберёшься, а у Ляли нельзя и БЛЯДЬ, КУДА ИДТИ?

И так всю ебучую зиму, потом весну. Потом меня выгнали. Меня всегда выгоняли с работ, а если не выгоняли – то не брали. А со сцен я слетел, потому что там был крендель один, типа бригадира, звали его Лёша Таракан, за усишки звали, так он начал резать нам зарплату. При этом гоняя нас как рабов. Я в Лисьей норе, после Стинга, нажрался, зашёл в вагончик, в котором мы жили и слово за слово с этим геем, а он был ещё пьяней меня, короче натворил я ему тогда и ушёл на станцию. Н электричку. На демонтаже меня уже не было, за зарплатой я не пошёл. Так и пропахал в этой норе за кир, Стинга и пиздюли Лёше Таракану. А задолбался я тогда сильно.

И вот так всё через жопу, и всюду, и отовсюду меня выгоняли. С работ и квартир. Полная непонятка и чужеродная отрешённость от мира, но опять же, повторюсь, живой. Весь этот период, с 2003го по 2009й годы. Шесть лет. Шесть лет какой-то херни вместо жизни, какое-то не моё кино, которое не хочется смотреть, но которое каждый раз, с утра, включают.

А ведь нужно ещё и музыку делать и играть, потому что без музыки можно просто идти и вешаться нахуй.

И не бухло виной чему-либо, как думал мой папа, бухло там не играло серьёзной роли, так, третий план. А что-то больше, чем бухло, что-то вообще страшное не давало жить, что-то не моё терзало меня, и я с этим