Дэволюция - Денис Бушлатов

Могильщики расступились перед нею.

— Разве вы не видите?! — выла она, исступленно царапая гроб, — Разве вы не видите?! Ему больно! Моему сыну БОЛЬНО!!!

Замешательство агента было недолгим. Очевидно, он привык к подобным эксцессам. Поправив галстук, он мигнул дюжим землекопам, и они, также обладая немалым опытом, нежной хваткой оттащили визжащую женщину от гроба. Рядом тут же оказалась бабушка. Обнимая Анну, она что-то сипела, плакала, сопливела в ухо, и это мокрое касание возымело эффект — женщина успокоилась, затихла. Анну трясло… В ее голове верещал похоронный оркестр.

Могильщики вяло подошли к гробу и потащили его к черному жерлу. Дело было сделано. Осталось принести жертву.

Могила приняла свое с влажным, сосущим звуком. Анна безучастно смотрела как первые комья земли барабанят по крышке. Диким ей показалось то, что она даже не попрощалась с сыном, не поцеловала его в эту последнюю секунду.

— Анечка, — наклонилась к ее уху мать, — путы-то Алешеньке развязали?

— Что? — она мутно уставилась на старушку.

— Веревочки с него сняли перед тем как в гроб заколачивать? Положено веревочки снимать…

— Какие веревочки? — слова доходили до нее трудно, — какие…не пойму…

— Ох, доченька, так ведь вязать покойников надо… Путы накладывать…

— А зачем развязывать? — тупо спросила Анна.

— Чтоб к живым не тянулся, — мать перекрестилась, — и за собой не тянул.

— Что….что ты несешь? — Анна не понимала ни полслова из того, что говорила ей старушка. Ощущение того, что в землю закапывают ее, а не сына не проходило, но увеличивалось с каждой секундой.

— Никто моего сына не связывал, — зло бросила она в лицо матери, — Алеша умер. Еще вопросы?

— Что ты, Анечка! — попятилась старушка, — что ты…. Я ведь как лучше…господи…горе то какое!..несчастье, — понурив голову, сгорбившись она выглядела на все двести лет, что было…. почти уместно.

Анна еще некоторое время смотрела как могильщики равняют рыхлую землю…затем, безучастно тряхнув головой, побрела к автобусу. Когда она уже поднималась в салон, где-то вдалеке раздался телефонный звонок. За ним еще один. И еще. Звук ослабевал, уходил вдаль, оставляя болезненное жужжание в ушах. Тряхнув головой, женщина вошла в автобус.

Пожалуй, одним из наиболее отвратительных человеческих обычаев, являются поминки — торжественный обед в честь усопшего. Стол, уставленный яствами, традиционно-обязателные пирожки и сиротливая рюмка водки, покрытая кусочком хлеба в качестве ненавязчивого подношения покойнику не могут не вызывать по меньшей мере удивления. Разговоры, поначалу путанные и смущенные, благодаря влиянию водки становятся все более и более развязными, уходят в область воспоминаний, непосредственно связанных с покойным, а порой и вовсе с ним не связанных, слезы постепенно уступают место неуверенным поначалу улыбкам, и вот, глядишь, за столом кто-то суетливо захихикал, зажимая рот нетрезвой рукой, кто-то потихоньку рассказал анекдот под неплохую закуску, кто-то филосовски изрек, что ТАМ все намного лучше и уж точно не так как здесь, и разговор загорелся, заалел налитыми глазами.

И лишь близкие родственники усопшего нет — нет да и напомнят о нем скорбным поднятием бокалов.

Находиться за поминальным столом, заботливо накрытым мамой и соседкой Любовью Антоновной, Анне было физически неприятно. Несмотря на постоянные увещевания матери, она лишь несколько раз ковырнула горку салата, и приложилась губами к рюмке. Находясь в своеобразном вакууме, посреди говора полупьяных, раззадоренных чужим горем родственников и друзей, она постоянно ловила себя на мысли, что окружающие люди не скорбят, не вспоминают, но празднуют некую сатанинскую тризну по ее маленькому сыну, поедая не пирожки, но тело его, запивая не водкой, но кровью его. В сумраке мыслей, она то и дело направляла свой взгляд на одинокую стопку, укрытую кусочком хлеба, не понимая этого нелепого символа. Алеше было всего восемь лет, он уж точно не осилил бы и половину стопки, а хлеб. хлеб он не любил… не любил, и не ел.

Алеше не понравилось бы здесь, за столом, среди чересчур шумной толпы взрослых людей, в чаду и дыму, уже открыто обсуждающих совершенно посторонние предметы. Алеша посидел бы за столом совсем немного, и убежал в свою комнату… Она бы зашла к нему позже…и уложила спать.

Так и было. Алеша лег спать.

За столом продолжали есть ее сына. Анна не удивилась бы, если б гости потребовали шампанского и звоном бокалов отметили первые шаги ее сына в загробном мире. Бабушка, лучшая подруга Люда с мужем, Катя, муж ее, соседка Любовь Антоновна и еще несколько знакомых, ели, щелкая челюстями, то и дело наполняли рюмки бесцветной теперь уже кровью, кивали сочувственно, набивая животы смертью. Лица их в безумной карусели кружились вокруг Анны, сливались в один алчный рот. Она же смотрела лишь на одинокую рюмку, накрытую кусочком хлеба….на месте которой уместнее было бы положить Сникерс и стакан любимого сыном молока.

Наконец, отъевшиеся и круглые гости принялись расходиться вовсвояси, смущенно прощаясь с хозяйкой, выражая стандартные соболезнования стандартными же фразами. Мама с сестрой остались на некоторое время, помогли убрать со стола, кто-то помыл посуду, кто-то подмел застеленную останками погребальной фиесты комнату.

— Остаться, Аннушка? — ломким голосом спросила мать.

— Нет…Иди, мама…иди… Спасибо за все, — более всего, Анне хотелось остаться одной в непривычно пустой квартире. Сейчас, даже присутствие матери не могло вызвать в ней ничего, кроме раздражения.

— Что ж… — старушка помедлила немного, — поздно уже. Я пойду. Позвоню завтра. Хорошо?

— Звони… — Анна безучастно подставила щеку под свалявшиеся материнские губы, позволила себя обнять и в очередной раз выслушала совет-Крепиться. Мать ушла.

Заперев входную дверь (четыре оборота-верхний замлок, два оборота — нижний — и КОМУ теперь это нужно?), Анна бессильно привалилась к стене, напротив закрытого белоснежной простыней зеркала и закрыла глаза. Происходящее более не казалось ей сном. Наоборот, в самой сути несчастья, Анна улавливала нотки пустой обыденности. Смерть Алеши, разделенная на ритуальные услуги, процедуру отпевания и стопку водки, накрытую уже черствеющим хлебом, сама по себе стала статистическим фактом. Сын ее умер. Больше ничего.

Подволакивая ноги, Анна брела по квартире, выключая свет. Кухня неприятно резанула ее своей отталкивающей стерильностью-посуда аккуратно сложена, стол накрыт скатертью. В темноте, не ощущая собственного тела, она доплелась до своей комнаты и рухнула на диван, не сняв даже туфли.

Она стояла в центре пустоты, но сама пустота была населена призрачной жизнью. Пульсирующий ритм под ногами, вязкие прикосновения удушливого воздуха, черный монолит нависшей твердыни неба. Она была….внутри НИЧЕГО. Не было ни координат, ни пространства, и все же все существо ее ощущало опору-несуществующую, но цепкую, подобно топкой трясине — видело черный свет, чернее самой глубокой пещеры, упиралось в прозрачную вязкую гниль.

Она отшатнулась…и осталась на месте. Здесь, в мире умерших координат, она не обладала правом на движение.

Понемногу, черное нечто перед нею обретало форму. Или, скорее, воздух, если то, что окружало ее было воздухом, густел, бурлил слизью, наливался содержанием. Она не могла отвернутся, не могла закрыть глаза, у нее не было глаз. Не было тела.

Пространство, окружающее ее, вздулось, подобно мыльному пузырю и исторгло из себя пенящуюся гротескную картину. Перед нею лежал… ее сын. Лежал не в гробу, но на шипящем ложе, постоянно меняющемся, подобно миражу. Алеша был материален, до боли реален во окружающем его призрачном безмолвии. Он был одет в тот же деловой костюмчик, в котором его похоронили, что делало его похожим на самого маленького в мире бизнесмена. Напомаженные волосы его теперь растрепались и неживыми прядями свисали на выбеленное лицо. Глаза были полуоткрыты, заплывшими белками сверля тьму. Руки его…..

Ноги его…

О. Господи!!! Она закричала бы, но нечем было кричать. Ручки, его маленькие ручки были покрыти чем-то, что сперва показалось ей блестящей белесой паутиной. Ноги, плотно сдвинутые вместе были покрыты той же паутиной. Это была вовсе НЕ паутина. Это была веревка, связывающая ее мальчика, приковывающая его к месту, вытягивающая из него неродившуюся еще послежизнь.

Складки пиджака ее сына зашевелились между ними вяло сокращаясь выполз синюшный безглазый сгусток, налитый жиром. В его кольчатом сокращении было столько….целеустремленности, столько гнусного довольства. Он полз по лацкану пиджачка ее сына, оставляя за собой гнойный след, во тьму, в окружающее ничто.

Она могла лишь смотреть как тело ее сына шевелится не по своей воле. Из под его брюк выглянул еще один слизень, испачканный чем-то темным, по волосам струилось вязкое тело третьего, галстук змеился под напором еще одного осклизлого тельца, пробивающего себе путь….куда? Что они… ЭТО делает на ее сыне?