Утренний взрыв (Преображение России - 7) - Сергей Сергеев-Ценский

Но около кто-то из темноты отозвался на это:

- Не знаете, как море горит? Очень просто: нефть на воде горит!

- Вот! Ты слышишь? - подхватила это Надя. - Вон какой ужас!

Сыромолотов держал Надю за локоть, чтобы она не слишком рвалась вперед, она же все-таки вырывалась, чтобы поспеть за другими. Ему приходилось делать непривычно большие шаги; у него начиналась одышка.

Наконец, подошли к такой густой толпе, сквозь которую нельзя уж было пробиться. Да и следом за ними подбегали новые толпы, и оттуда, запыхавшись, кричали:

- Что, братцы, там, а?.. Какой это корабль горит?

- Ты слышишь? Корабль горит! - закричала Надя Сыромолотову.

- Ну, значит, подбили, вот и горит, - объяснил он ей.

- Какой черт подбили! - гаркнул кто-то около. - Чем это подбили? Взорвали, а не подбили!

И еще кто-то около:

- Подводная лодка подошла!.. Мину пустила!

- Торпеду, а не мину!

- А не один ли черт? Сказал тоже!

- Да какой же корабль наш горит? - почти простонала Надя, обращаясь ни к кому и ко всем.

И чей-то суровый мужской голос спереди ответил ей:

- Вот тебе на, - не знает какой! Дреднаут "Мария"!

Надя не прижалась к Алексею Фомичу при этих словах, - она просто упала на него всем телом, и, обняв ее всю, он бормотал тоже ошеломленно:

- Ну, не надо, Надюша, не надо, милая... Возьми себя в руки!.. Может, это и враки, - почем они знают и в самом деле?.. И нам ведь к Нюре надо ехать сейчас, к Нюре!..

О Нюре не забыла, конечно, Надя, как ни была поражена тем, что услыхала. Она поспешно вытерла глаза и кинулась в толпу, прихлынувшую сзади. Однако протиснуться сквозь нее, пожалуй, не могла бы, если бы не мощная работа Алексея Фомича руками и плечами. При этом спрашивали у него:

- Что горит?.. Какой корабль погиб?

Он же бормотал на это однообразно:

- Неизвестно... Ничего неизвестно!

Знакомой уж им Нахимовской улицей, ежеминутно уступая дорогу бегущим к пристани людям, добрались они до Рыбного переулка.

Они боялись испугать Нюру даже одним своим появлением в такой ранний час (было около семи), и Надя придумывала на ходу, как она потихоньку постучится в дверь и что именно скажет о приходе. Но тут раздался новый взрыв, отчего даже тротуар под ногами вздрогнул, как при землетрясении, и в небо высоко взлетело если не пламя, то такое, что стоило пламени по силе света, и Надя снова упала на грудь Алексея Фомича...

В окнах дома номер шесть они увидели свет ламп, и стучать в дверь комнаты Нюры не пришлось: Нюра стояла уже одетая и спрашивала их так же, как они спрашивали в гостинице:

- Что это, "Гебен" подошел?.. Это наши дали сейчас залп с крепости?

- Именно, он, подлец, "Гебен"! - мгновенно придумал Алексей Фомич. - А с него гидроплан слетел и к нам, но его тут же подбили, и он горит, показал на небо через окно.

Нюра поглядела на зарево и заметила довольно спокойно:

- Только зарево что-то очень большое...

Чтобы не проговорился все-таки Алексей Фомич, Надя ответила ей:

- Это так только кажется от темноты... - И тут же добавила: - А ты уж собралась, - вот молодец! Сейчас мы тебя и повезем в больницу.

И стала нервно гладить ее по голове и целовать в щеки.

- Рано, мне кажется, сейчас ехать, Надя: спят там теперь все в больнице, - возразила было Нюра, но Надя была решительна.

- Теперь? Спят? Весь Севастополь проснулся, - почему же в больнице будут спать!.. Алексей Фомич! Выйди, пожалуйста, посмотри, может, мимо какой извозчик едет, а мы пока соберемся!

Сыромолотов понял, что он здесь сейчас лишний, а извозчика действительно надо было найти во что бы то ни стало.

- Найду, найду, - облегченно сказал он и вышел.

Свет в переулке был только от зарева в небе со стороны бухты, и был он мутноватый, зыблющийся, нестойкий.

Алексей Фомич, продвигаясь из переулка на улицу, старался думать только об извозчике и слушать, не громыхнут ли где в стороне по булыжнику звонкие колеса извозчичьего четырехместного фаэтона; но думать только об этом оказалось нельзя, и вслушиваться приходилось в другое.

Сыромолотов пытался убедить самого себя в том, что если даже что-то страшное происходит сейчас в бухте, то не с "Марией" же, - почему именно с "Марией"?.. Просто вздумалось кому-то ляпнуть: "Мария", другие сейчас же и пошли попугайничать: "Мария!", "Мария!" - Мало ли еще судов в Большой бухте?..

И, чтобы подкрепить себя, он обратился к кому-то в картузе и пиджаке на вате:

- Ведь это не "Мария" горит, а?

- Как же это так не "Мария", когда она самая и есть! - удивился картуз.

- Да ведь ты же не видел этого, а только зря болтаешь! - рассердился Алексей Фомич.

- Собственными своими ухами я это слыхал, а совсем не болтаю! рассерчал картуз.

- Э-э, "ухами", "ухами"! - свирепо повторил Алексей Фомич и пошел дальше.

Новый взрыв, как будто даже еще более ужасный, чем прежние, остановил его. Он невольно поглядел на небо, чтобы посмотреть еще больший взлет пламени, но, к удивлению своему, этого не увидел: зарево как будто даже несколько потускнело... Подумал о Наде: что теперь говорит она в утешение Нюре? Он бы сам едва ли нашел, что сказать.

Еще минут десять ходил он, стоял на перекрестках, вслушиваясь, не прогремят ли где близко колеса. Спрашивать ему уж никого не хотелось больше: было страшно...

Но вот какие-то два подростка, похожие на гимназистов по своим шинелям, закричали третьему, только что вышедшему из ворот дома на улицу:

- Эх, соня!.. Про-спал!.. Уже потонула!

- Кто потонула? - звонко спросил этот третий.

А те, пробегая дальше, ему:

- "Мария", - вот кто!

Алексей Фомич был так поражен этим, что даже не остановил их, чтобы расспросить, - да они и быстро скрылись... Однако его нагоняли тоже быстро шедшие со стороны Графской пристани трое молодых людей. Из этих один говорил громко и горестно:

- Перевернулась, бедная, килем кверху и - на дно у-ух!..

Алексей Фомич этих хотел было остановить, но тут, на свое счастье, услышал именно то, чего ждал: колеса извозчика.

- Изво-щик! - крикнул он неожиданно даже для самого тебя громко, но в этот крик вложил все негодование свое против судьбы, избравшей непременно "Марию", чтобы взорвать и утопить ее одну, не тронув никаких больше судов на всей стоянке Черноморского флота.

Извозчик остановился и повернул к нему.

Посмотрев на него, когда он подъехал, очень близко и проникновенно, Алексей Фомич сказал ему, занеся ногу на подножку:

- Надо будет отвезти в больницу роженицу, жену офицера морского, понял?

- Понимаем, - ответил бородатый извозчик, русак.

- Только чтоб ни-ни с твоей стороны, никаких не было разговоров про эту самую погибшую... про "Марию"... ты понял?

- Понимаем, не дураки ведь, - качнул головой извозчик, подождал, когда уселся он, спросил, куда ехать, и тронул лошадей.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Извозчик действительно понимал.

Нюра, выйдя из дома и садясь в фаэтон, обратилась к нему:

- Что там такое горит?.. Почему залпы из пушек?

Но он, хоть и старался внимательно в нее вглядеться, ответил непроницаемо:

- Кто же их знает, из-за чего они там?.. Дело - военное, не наше.

И во всю дорогу до больницы ничего больше не сказал.

Стало уж светлеть небо, и отпылало зарево над рейдом, когда подвезли к больнице Нюру. Во время езды все в ней было сосредоточено только на том, чтобы вот тут, в фаэтоне, совершенно преждевременно не начались схватки... Да и "пальба залпами" прекратилась ведь, и Надя не напоминала об этом больше, и Алексей Фомич с полной основательностью сказал, что там все уже кончилось и ничего больше не будет.

Думать надо было только о своем, о самом важном, о том, к чему готовилась несколько месяцев, о последнем дне беременности. Этот последний день наступил, - может быть, даже час, а не день...

Надя, сама еле представляя, что за операция предстоит сестре, успела уже убедить ее, что это - совершенно безопасно и для нее и для ребенка; что это безболезненно, так как под наркозом, а главное, что это гораздо скорее, чем роды, которые всегда очень мучительны, если они первые. "Недаром же, говорила она, - теперь так много работают врачи всех стран над вопросом, как обезболить роды!" А рану, какую ей сделают, зашьют так искусно, что через какие-нибудь две-три недели даже и сама она не найдет, где именно был разрез...

В больнице, конечно, никто уж не спал.

Надя, оставив Нюру под присмотром Алексея Фомича в приемной, прежде всего позаботилась о том, чтобы предупредить бывших тут не разговаривать при ней о гибели "Марии", потом ринулась на квартиру Готовцева.

Алексей Фомич, оставшись рядом с Нюрой в плохо освещенной приемной, начал, чтобы занять ее и отвлечь от тяжелых мыслей, подробно рассказывать, как удачно прошли роды его первой жены и какой молодчага вышел его сын Ваня, "любимое дитя Академии художеств", получивший за свою картину "Циклоп и Одиссей" поездку за границу и там, в Италии, ставший между прочим еще и цирковым борцом, чемпионом мира по французской борьбе.