Еретик - Андрей Степаненко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первым делом всадники отвели глаза, и Симон понял, что их послал Кифа. Этот «знаток» так и думал, что Симон может навести морок, лишь глядя в глаза. Затем они разъехались в стороны, пропуская колесницу меж собой, и Симон отметил, что это сделано довольно грамотно. А потом они потянули из-за спины луки…
— Шевелись! — заорал один из крестьян и огрел братьев кнутом. — Быстро отсюда!
— Нет-нет, — тут же придержал вожжи Симон, — стоять.
Он уже сделал все, что необходимо.
— Так, нам шевелиться или нет?! — взвыли купцы.
Стрелы хищно засвистели, Симон бросил назад короткий взгляд и убедился, что все идет, как надо. Похожие друг на друга, как две капли воды, убийцы стремительно и метко поражали небольшой участок дороги в нескольких шагах позади колесницы.
Крестьяне изумленно переглянулись.
— Что они делают?
Симон улыбнулся. В таком же недоумении был и Досифей, когда проткнул сидящего за столом Симона остро отточенным посохом, а через мгновение обнаружил его рядом с собой.
— Что… не получается?
Убийцы впились в Симона оторопелым взглядом, переглянулись, выпустили еще по стреле, но и они ушли туда же, в дорожную пыль.
— Даже не пытайтесь, — покачал головой Симон, — толку не будет.
Убийцы снова переглянулись, быстро спешились, вытащили короткие мечи и, стараясь не смотреть Симону в глаза, начали приближаться.
«Крепко их Кифа заморочил…» — отметил Симон и нехотя спрыгнул с колесницы. Он понимал, что погруженный в морок человек будет идти до конца, — пока не снимешь.
— Смотреть сюда, — поднял он руки, — у меня две руки. Вас — двое. Вы — мои руки, и я вас роняю.
Он опустил руки, и убийцы рухнули в пыль.
— Теперь я пошевелю пальцами…
Бедняг подкинуло, и все их конечности заходили ходуном. Однако в глазах так и светилась жажда убийства.
— Ну, и что с вами делать? — вздохнул Симон.
Он уже видел: Кифа поработал на славу.
Симон знал, если не снять с них наваждение, они так и будут ненавидеть и преследовать его, не в силах объяснить себе, зачем это делают, а потому придумывая тысячи оправданий. И будет все это длиться, может, неделю, а может быть, и целый год, — пока само не отвалится. Ему это было не надо, но тратить время на исцеление, не зная наверняка, как именно Кифа это сделал…
«Наложить новый морок — поверху?»
Это было не слишком этично, однако время экономило.
— Хорошо, — по очереди заглянул он в одинаково полыхающие ненавистью глаза, — сейчас вы увидите знамение… Ну… например, я подожгу небо. На счет три.
Он бросил взгляд за спину. Уже опомнившиеся крестьяне с ужасом в глазах нахлестывали ревущую от боли четверку наказанных господ, однако те, — такие же перепуганные, как и седоки, — с места сдвинуться не могли. Негромкое приказание Симона «стоять» было не в пример сильнее страха и боли. Симон сокрушенно покачал головой и снова повернулся к убийцам.
— Раз… два… три!
Над головой полыхнуло, и Симон даже рассмеялся от удовольствия. Поверить самому в собственный морок это было забавно, да и в глазах убийц уже не было ни ненависти, ни жажды чужой крови — только ужас.
— Кто вас послал? — поинтересовался он.
Он знал: если ответят, половина дела сделана.
— И… и… Ирак-лий, — синхронно выдохнули братья.
— Как так — Ираклий? — опешил Симон.
Рассеченный солдат, странное задержание сразу после казни, а главное, отданная в руки имперского чиновника желтая четвертушка с заветным именем — все это встало перед глазами, как наяву. Симон глотнул, поднял глаза в небо и обмер: оно горело — в точности по его слову. И точно так же, как и двадцать восемь лет назад, в тот день, когда он потерял Ее.
«Неужели это — Она?!»
Симон медленно развернулся, набирая скорость, двинулся вперед, к запряженной братьями-купцами колеснице, и крестьяне брызнули в стороны, а он взлетел наверх, к вожжам.
— Пошли-и-и! — яростно щелкнул он кнутом над могучими затылками братьев. — Пошли-пошли-и-и!
И купцы вздрогнули и рванули вперед — так, словно за их спинами сидел не человек, а покрытый седой, воняющей псиной шерстью оборотень.
— Шевелись, родимые! — почти рыдал Симон, безостановочно щелкая кнутом. — Я вознагражу!
«Как я мог не понять этого сразу?!»
* * *Когда небо вспыхнуло, только что возбужденно лопотавшие за угощением варвары мгновенно умолкли, задрали бороды вверх, и стало так тихо, что Ираклий услышал собственное отчаянно колотящееся сердце. Точно такое же знамение он получил в тот день, когда лично вырвал Елену из рук этих жутких монахов.
А потом завизжали женщины.
— Где Симон?! — мгновенно опомнился Ираклий.
Командир гвардейцев тут же вскочил, отдал яростное приказание своим людям, но Ираклий уже видел: без толку, — Симона здесь нет.
«А что если он — один из тех монахов?»
Ираклий застонал, вскочил и бросился к своей колеснице.
— Рассредоточиться по всем дорогам! — на ходу приказал он, взлетел на колесницу и ухватился за вожжи. — Симона убить! Любой ценой! Любой! Вы слышали?!
Гвардейцы мгновенно попрыгали в седла и, яростно улюлюкая, тут же рассыпались по выжженным холмам, словно горох по столу.
«Тварь! Мерзавец! Обманул!»
Любого другого, прежде чем допустить до себя, Ираклий бы перепроверил раз двадцать, и только Симон с его варварским амхарским профилем и татуированным, словно у людоеда, черепом никаких опасений не вызвал. Столь низкого рождением человека не могло быть в окружении Елены в принципе!
Ираклий задрал голову вверх. Комета, едва появившись, уже достигала тех самых, так хорошо оставшихся в памяти размеров. Из двадцати восьми членов секты они тогда убили на месте девятнадцать — все очень высокородные, исключительно грамотные и совершенно безумные люди. А потом случилось это жуткое землетрясение, и остальные девять успели уйти.
Понятно, что Ираклий отдал приказ о розыске, поимке и немедленной казни беглецов, и в следующие восемь лет его агентам удалось найти и уничтожить еще пятерых. И уже по тому, где их находили агенты, было ясно: эти люди были готовы ко всему, всерьез. Один притворился иудеем и даже стал зятем раввина в маленьком селении возле Элефантины. Другого нашли и обезвредили в царстве Септ[32], у аравитян. Третьего обнаружили при дворе Негуса, в Абиссинии. Ну, и еще двоих вычислили в канцелярии Кипрского экзархата. Впрочем, эти двое так ни в чем и не признались, даже когда с них — полоса за полосой — сняли кожу.
«Господи, хоть бы Ахилл успел Ее вернуть…»
Самое страшное, Ираклий до сих пор, даже через двадцать восемь лет, не понимал главного: ни как Царица Цариц сумела появиться на свет, ни как оказалась в руках этих странных монахов, ни как они собирались ее использовать.
