Разумное животное. Пикник маргиналов на обочине эволюции - Лев Шильник

К сожалению, сегодня стало хорошим тоном снисходительно похлопывать Дарвина по плечу и походя уличать его во множестве грехов — истинных и мнимых. Впрочем, в свое время мы уже достаточно об этом писали и повторяться не будем. Отметим только, что дарвинизм — это единственная крупная научная теория, благополучно пережившая XIX век. И еще одно немаловажное замечание: чтобы публично выступить 150 лет назад со столь революционными идеями, нужно было обладать, помимо всего прочего, еще и немалым мужеством — как гражданским, так и научным. Дарвин прекрасно видел слабые места своей теории, но не убоялся неизбежной критики и хотя бы уже поэтому заслуживает уважения. А ведь отстаивать тезис интимного родства высших приматов и человека при тогдашнем состоянии палеонтологической летописи и полнейшей неразвитости специальных разделов биологии было самым настоящим подвигом. Натан Эйдельман в интересной книге «Ищу предка» написал об этом очень хорошо: «Я готов биться об заклад с любым (кроме изучавших этот вопрос специально), что если б довелось ему поспорить даже с такими старыми "противниками обезьяны", как, скажем, Карл Линней, Жорж Кювье, или даже с кем-нибудь помельче, вроде Агассица или ученого-герцога Аргайля, то был бы мой уважаемый современник нещадно побит упомянутыми учеными мужами».

И далее Эйдельман воссоздает ход этого гипотетического диспута, напоминая: вы не имеете права прибегать к аргументам, которые были попросту неизвестны в середине позапрошлого века. Скажем, о рудиментах и атавизмах вы говорить можете, а вот о синантропе, яванском человеке или гейдельбергской челюсти — извините, нет, поскольку эти предметы еще не выкопаны из земли. Я не стану приводить обширных цитат, а коротко перескажу суть. Поверьте, это весьма поучительный диалог.

Итак, набрав в грудь побольше воздуху, вы провозглашаете, что человек произошел от обезьяны. Вас, разумеется, просят обосновать столь ответственную теорему. Вы напрягаете память и говорите о большом сходстве в строении скелета, зубов, внутренних органов, о менструальном цикле высших приматов и близости эмбрионов, но вот о крови по условиям игры вынуждены молчать, так как группы крови будут открыты Ландштейнером только в 1900 году. Равным образом вы не имеете права щеголять такими терминами, как хромосомы, гены и молекула ДНК. Вы обязательно напомните оппоненту, что обезьяны умеют смеяться, стыдиться и обманывать, но умолчите об интереснейших опытах с приматами Келлера, Ладыгиной-Коте, Гарднеров и Примака.

Вас вежливо поблагодарят за исчерпывающий перечень общих для обезьян и человека признаков и ядовито заметят при этом, что вы не первый обратили внимание на поразительное сходство двуногих и, так сказать, четвероруких. Давным-давно известно, что нет на свете твари, более похожей на человека, чем обезьяна. «Ну, вот видите, — обрадованно говорите вы, — вы и сами согласны». — «С чем согласен?» — недоумевает ваш оппонент. «Если человек и обезьяна так похожи, это свидетельствует о единстве происхождения, о наличии общего предка, каковым должны быть, по всей видимости, древние человекообразные обезьяны».

И вот тут вас откровенно разделывают под орех. Сначала ваш оппонент извинится перед уважаемой аудиторией за то, что не будет прибегать к таким аргументам, как существование Бога, непреложность Священного Писания, отвратительность самой мысли о том, что венец творения происходит от вонючих безобразных кривляк, и прочая, и прочая, и прочая. Он берется тут же, не сходя с места, предложить поклоннику обезьяны (кивок в вашу сторону) несколько ничуть не менее убедительных теорий, замечательно объясняющих сходство людей и приматов.

1 Когда создавались виды (и человек в том числе), то у Бога (или природы — это как вам будет угодно) мог возникнуть сходный план, дающий в одном благоприятном случае человека, а в другом — обезьяну. Таким образом, эти два существа развивались совершенно независимо друг от друга и не имеют между собой ровным счетом ничего общего.

2 Человек и обезьяна вообще одно и то же, и толочь воду в ступе, выясняя, кто от кого произошел, — занятие бесперспективное. Именно так полагал знаменитый Дени Дидро, который, как вам хорошо известно, ни в Бога, ни в сотворение не верил. Просто однажды на Земле возникло существо, одно племя которого обитало на деревьях (обезьяны), а другое — в джунглях (дикари). Примерно так же рассуждал и великий Линней: поместив всех нас в категорию Homo sapiens (человек разумный), он отвел специальную рубрику и для обезьян — Homo troglodytes (человек дикий).

3 Если уж вы кровь из носу желаете от кого-нибудь происходить, то почему непременно от обезьяны? С точно таким же успехом и обезьяна могла произойти от человека. Представьте на минуту, что какое-то человеческое племя оказалось в неблагоприятных условиях, одичало, деградировало умственно, но зато развилось физически. Такая последовательность событий представляется даже более вероятной, ибо обезьяна по многим параметрам существо куда более совершенное, чем человек. А где это видано, чтобы ловкое и сильное животное превращалось в сравнительно слабое и неуклюжее?

4 Если даже принять схему «от обезьяны к человеку», то все равно остается неразрешимый вопрос: как обезьяна, пусть ловкая, хитрая, сообразительная, сумела перемахнуть пропасть, разделяющую приматов и человека разумного? Ведь она была всего-навсего обезьяной — животным, лишенным разума и не владеющим орудиями труда. Будь она человеком, то сообразила бы, как прыгнуть половчее, но как раз человеком она тогда еще не была — вот в чем загвоздка. Почему, в конце концов, не очеловечиваются современные шимпанзе и гориллы?

Вы чувствуете, что ваше дело швах, и начинаете толковать об ископаемых переходных формах, но тут же спохватываетесь — их еще только предстоит найти. Вы готовы привести кучу аргументов из области генетики и молекулярной биологии, но таких наук еще не существует и появятся они не скоро. Длинная галерея человекоподобных предков неведома вашему оппоненту, он ничего не знает о последних достижениях сравнительной физиологии, не говоря уже о впечатляющих опытах по обучению приматов человеческому языку. Дискуссия заканчивается полным вашим поражением, и развеселившаяся публика расходится по домам.

Для чего затеяно это отступление? А для того, уважаемый читатель, чтобы вы воочию убедились (хотя бы в самых общих чертах), проблемы какого уровня сложности приходилось решать сторонникам теории естественного отбора. И если дарвинизм в конце концов восторжествовал и продолжает успешно развиваться до сего дня, то ей-же-ей, это что-нибудь да значит. Одним словом, все очень непросто, а Дарвин — великий человек. Великий хотя бы уже потому, что никогда не забывал, насколько все непросто.

Вернемся к триаде «питекантроп — неандерталец — кроманьонец». Какое-то время ученые тешили себя надеждой, что им наконец удалось вплотную подобраться к истокам рода человеческого и нарисовать простую и понятную схему антропогенеза. Намеченные уверенной рукой этапы большого пути смотрелись весьма внушительно и не вызывали опасений, что в обозримом будущем сия идиллическая картина может потребовать решительного пересмотра. Все складывалось на редкость удачно: около миллиона лет назад бравый питекантроп, сжимая в кулаке ручное рубило, бодро зашагал в светлое завтра, неустанно эволюционируя по дороге. Казалось, дело теперь за малым: заполнить пробелы антропологической летописи новыми находками. Важная, необходимая, но вполне рутинная работа. Однако недолго музыка играла… Когда в 20-х годах прошлого столетия в Южной Африке обнаружили останки австралопитека, существа значительно более древнего, чем питекантроп, это сразу же внесло путаницу в привычную схему, и она затрещала по швам. Да и без того претензии питекантропа на роль недостающего звена выглядели недостаточно убедительно — он был все-таки слишком человек. Между ископаемыми приматами и стройным, как тополь, эректусом пролегла самая настоящая пропасть; он давным-давно перешагнул рубикон, и за его плечами брезжили сотни тысяч, а то и миллионы лет прогрессивной эволюции.

Человекообразных обезьян в третичном периоде было великое множество, но все они жили слишком давно — 15, 25 и 30 миллионов лет назад. Когда в середине миоцена ощутимо похолодало и благодатный тропический климат начал постепенно меняться на умеренный, выживать в новых условиях стало труднее. Пышные третичные леса отступали и съеживались, а на смену им приходили сухие степи и саванна. Примерно 10 миллионов лет назад одна из групп человекообразных обезьян решительно встала на путь очеловечивания и неторопливо двинулась в люди, пока около миллиона лет назад не произошел, так сказать, фазовый переход, породивший прямоходящего питекантропа. Совершенно очевидно, что Homo erectus — продукт длительного развития, и подлинное недостающее звено следует искать гораздо раньше.