ХРОНИКЕР - Герман Балуев

— Что все это значит? — спросил я Ольгу, когда она наконец явилась из моря и, прохрустев по ракушкам, села рядом со мной...

— Что значит что? — спросила она. —А где Сашко?..

— Уехал.

— Случилось что-нибудь?

— Взял и уехал.

Ольга вытянула хоботком губы и посвистела.

— Ой, что-то я боюсь!

— «Боюсь» — это, мне кажется, не из вашего лексикона.

— Да? — длинно усмехнулась она. — Однако, вы будьте поаккуратней. Он как-никак здесь хозяин. А вы не более, извините, чем гость.

— Ну, хозяин — еще не барин. Да и я, какой я к чертовой матери гость?!

— Храбрец! — оглядывая меня, усмехнулась Ольга. — Только Сашко человек мнительный. И вы напрасно так легкомысленно настроены.

— Если мнительный, пусть идет в церковные сторожа. А здесь ему люди доверены, а он, видишь ли, мнительный...

— Вы просто напрашиваетесь на неприятности...

— Ну, посмотрим!.. — прервал я. — Сейчас не о том разговор. Что это вы задумали?.. Ольга!.. Зачем?

— Странный вопрос! — вздув ноздри, медленно усмехнулась она.

— Странный?.. Почему странный?!. Я все к тому, что по отношению к другим следует поступать так же, как вы хотели бы, чтобы поступили по отношению к вам!

— Ну! Дальше! — сказала Ольга.

— Зачем же так с Французовым?.. Он уж и водочку заказывает. Докатится все это дело до свадьбы, а там что будете делать?.. Встанете с бокалом в руке и мило объявите, что пошутили, разыграли честную публику, так?

— Почему обязательно «разыграла»?! — с дрожащей улыбкой спросила она, глядя на меня угрюмыми глазами.

— Ну вот что: давайте-ка без юмора!

— Но позвольте!.. Неужели вы мне отказываете в праве хоть как-то устроить личную жизнь?! — Она откинулась с изумлением. — Да полноте, Алексей Владимирович! Вам-то какое до этого дело?

В ней была насмешливая уверенность человека, которому нечего терять.

— Ну хорошо. — Закусив губу, она сосредоточенно посмотрела на море, свежо вскипающее на отмелях, и повернулась ко мне. — Имею я право на ошибку? — Она помедлила с выжидательной улыбкой. — Почему бы и нет?.. Пусть будет и такая полоса жизни?.. При вас я была бы вторым номером. А здесь я буду номер один. Уже что-то! — едко сказала она. — А Дима вполне забавный мальчик. На свадьбу он мне дарит машину. Ну как подарочек? Я в восторге! На машине вернусь в Ленинград.

— Не умея ездить и без прав?

— Да, боже мой, вы поведете! — неприятно смеясь, вскричала она.

— А Дима?

— А Дима пускай бурит пустыню на нефть! — сообразила она, лихорадочно веселея. — Вы ко мне относитесь, как к хрустальности, сказала она, кривя губы, на которых все еще порхала забытая улыбка. — А надо бы проще! — бросила она грубовато. — А так... на вас не будет никакой ответственности, — сказала, с усмешкой. — Буду приезжать к вам в Москву из Ленинграда. Чего для вас только не сделаешь! — с едким смешком воскликнула она, встала и пошла к белому брустверу грохочущего и месящего песок прибоя.

5

— Ну как впечатление? Нравится? Как видите, обживаемся помаленьку. Даже кладбище есть. Пускаем корни. А чего? Жить можно. Бурим потихоньку, добираемся до перматриаса. Все пробы нефтью пахнут, а нефти все нет и нет. Здорово, правда? Меня это очень интересует. Как же так? Может, нефть ушла куда-нибудь в другое место? Потекла по горизонту, и будь здоров. Как вы думаете?.. Ну вот, и я тоже не знаю. А геологи только делают вид, что знают, иначе чего же мы все впустую бурим?! А я вас почему интересую? Как внезапно снятый с работы? Судьба, правда? Всего неделю и пробыл в начальниках. Трах-бах! И снова на своем месте: дизелист! Я как к этому отношусь? Фатально. Ударили, конечно, по самолюбию, но я сразу ставлю вопрос: а что, собственно, произошло? Ищу смысл, вы понимаете? То есть: чем теперь будет мне хорошо?

Как шмель, севший на цветок и погрузивший хоботок в нектар, Дима Французов упивался собственной речью. Его нежное, чистое, ангельское лицо еще более посветлело, выражая разгорающийся внутренний мальчишечий упоительный восторг. Серые выразительные глаза газели сделались доверчивыми нестерпимо. Он, как художник, пьянел не натурой, а тем отражением ее, которое выявлялось перед ним на холсте, то есть в словах.

— Надежность — вот! Вы меня поняли? — сказал Французов. — Будучи начальником я ее не имел. Ничего не производишь, нет механизма, за которым ты следишь, — зачем же ты, верно? Чтобы думать?.. Ну, волнуешься, заставляешь себя думать — толку нет, а к вечеру падаешь с ног. Это же казнь, верно?.. А тут? Я и дизель: один на один! Дизель грохочет — и я спокоен, я чувствую потрясающую свободу: пустыня, небо, море — и все огромно! Чего мне надо? Партию в шахматы, немного музыки и чтобы было о ком заботиться... — Он замолк, видимо, вспомнив об Ольге, и громадной черною рукой медленно вытер херувимоподобный лик. Он как будто мысленно наскочил на риф. И с трудом с этого рифа снялся. — Вот! — бездумно сказал он. — Что еще у нас есть? Лодка. Самолеты почту регулярно подвозят, приемник орет на всех диапазонах, телевизор малогабаритный — видели? — что-то, правда, рябит. Может, антенна у нас слабовата? Вы в этой технике случайно не петрите? Я вдруг подумал: а что, если на буровую антенну нам водрузить?! — Французов посмотрел на меня встревоженно, потом, задрав голову, посмотрел на вышку буровой. За буровой корчилась в судорогах марева пустыня, и стоящий на расчалках самолет, искажаемый маревом, был похож на взмахивающую крыльями стрекозу. — Хотите, расскажу свою жизнь? Я думаю, ее можно будет описать в романе. Скучать не будут, честно! Интересная жизнь.

Как глыба, из-за угла вагончика вышел Иван, навис над нами, посапывая, глядя на меня свинцовыми маленькими глазками.

— Секретничаем? — Он как бы пережевывал мое появление. — А может, мне тоже интересно? — С кряхтеньем повалился в траву. — Ты же вроде обещал мне уехать? — сорвав и кусая травинку, замедленно спросил он меня.

— Ты в какую смену работаешь? — в свою очередь поинтересовался я.

— А в эту! — Иван показал мне замасленные толстые руки. — Слышишь, дизель молотит?

— Так вот и иди к нему!

Иван, глядя мне в колени, длительно покряхтел, вытер ладони о голый, мешком вываливающийся живот, посмотрел на оставшиеся на нем следы, потом — на ладони.

— Ладно! — Поднялся и пошел к буровой.

— А он вас слушается! — рассеянно удивился Французов, глядя на выгибающийся вдали голубой купол моря. Нежное и прохладное дыхание моря то наваливалось, то отливало, и то удалялся, то подходил вплотную масляный грохот буровой. — Вот, допустим, люди. Я их делю на три категории. Первая: те, кто выдумывает. Вторая: кто выполняет выдуманное первыми. Ну вот, допустим, как сейчас мы. И третья — это те, что на подхвате, шестерки. Вы понимаете мою терминологию? Ну вот!.. Да, так я относил себя к третьей: «Дима, а ну-ка сбегай! Дима туда, Дима сюда. Дима, куда ж ты, собака, делся?!» Жил, так сказать, не поднимая глаз. А почему? Да потому что я был никто, фикция, мальчик, забытый в вагоне. Ничего? Тогда я перейду к подробностям.

Мне три годика, сестре еще меньше, скорый поезд, мы куда-то едем с отцом. Помню серый плащ его, доброе грустное лицо. Станция. Отец бежит на вокзал, появляется с кульком конфет, сует нам с сестрой, говорит, посидите, родные мои, я сейчас, снова исчезает — и на этот раз навсегда. Мы сперва ничего, едим конфеты, поезд идет, отца нет, мы в рев. Ну конечно, пассажиры, восклицания, то да се, в кульке находят записку: «Родные мои Дима и Аллочка! Куда мне с вами, а я еще молодой. Простите своего папку и прощайте, мои хорошие, вашу маму звали Леночка, а государство вас воспитает».

Вы не обращайте внимания, что я плачу, у меня это быстро проходит. Ну, видите, я уже улыбаюсь. Вы не утомились? Тогда я продолжу, ладно? Ну, детдом. Это вам, наверно, известно. Затем Нижний Тагил, работаю в кочегарке подручным, предпринимаю активные поиски отца. Для меня это становится целью жизни. Я ищу, по сути, себя. Каждый вечер после работы пишу письма, посылаю запросы, но данных мало. Куда и откуда шел тот поезд? Французов ли настоящая моя фамилия или это я тогда нафантазировал? Достоверно, что зовут меня Дима, сестру Алла, а нашу мать звали Лена. Не буду утомлять вас подробностями, но поиски мои вдруг увенчались успехом. Из Майкопа приходит: «Фракузов Никита Тихонович, 1925 года рождения, уроженец города Луцка». То есть — вот он кто, мой отец! Я, можно сказать, сам организовал всесоюзный розыск. Нашел. Одесса. Со мной случился припадок. Говорили, что я вел себя как безумный. На всякий случай связали, пригласили врача. Ну, это мелочи... Да, отец! Я бы и через океан вплавь к нему бросился. А Одесса что? Я даже не уволился, сел в поезд, поехал. Скажу так: хотя все принимали меня за человека, я был ничто, нерасшифрованный иероглиф, а кем-то я должен был стать только после встречи с отцом. Я был тоскующее пустое место, фантом, вы поняли это слово? Я даже не знал, плохой я или хороший, скупой или добрый, — у меня до этого просто еще не дошло. Я послал отцу безумную телеграмму, а когда приехал в Одессу, отца там не было, и его. сожительница, довольно приятная женщина, в квартиру меня не пустила. Она сказала, что отец уехал на Север.