Жареный плантан - Рид-Бента Залика

— А мне она рассказывала, что прозвище появилось из-за цвета волос, которые на солнце отливали красным, — говорит мама. — Каждый раз что-нибудь новенькое придумает.

— Значит, она врет, — решаюсь произнести я. — Бабушка, выходит, ты у нас обманщица?

Мама поворачивается ко мне с редким для нее тихим гневом на лице.

— Извинись немедленно, — требует она. — Сейчас же попроси у бабушки прощения.

Бабушка нас как будто не слышит — она ставит перед мамой тарелку.

— Спасибо, — благодарит мама. Она не отрываясь смотрит на меня, и я опускаю глаза и бормочу:

— Прости меня, бабушка.

Бабушка снова отходит к плите.

— Мне просто нравится рассказывать про Угорелую Кошку, — говорит она. — Элоиз, — она глядит на маму, — может быть, Кара научилась сочинять у меня? Помнишь, как она выдумывала разные небылицы и удивляла ими всю школу?

Мама пробует начинку и кивает:

— Помню.

Я прищурившись смотрю на них. Они достигли некоего согласия — объединились, вступили в какой — то заговор, чтобы таить от меня секреты, лгать мне. Интересно, что будет, если одна из них наконец скажет мне правду? И сколько продлится их взаимопонимание, когда мы снова станем жить под одной крышей?

Мама подталкивает меня локтем:

— Почему ты не ешь?

Я пожимаю плечами и вместо ответа кладу в рот немного риса.

— Ладно, раз ты не уписываешь еду за обе щеки, как обычно, — говорит мама, — тогда переключи канал или вообще выключи телевизор. Раздражает.

Я встаю из-за стола и иду в гостиную. С экрана Гринч улыбается своей знаменитой улыбкой, а его пес Макс, весь в снегу, хмурится. Потом Гринчу в голову приходит идея. Ужасная идея. Ужасная и блестящая идея.

Я беру пульт, выключаю телевизор и возвращаюсь к столу.

— Спасибо, — роняет мама.

Я киваю. Мама отправляет в рот кусок индейки, бабушка ставит назад в духовку окорок, чтобы не остыл, а у меня в голове крутится: «Идея. Ужасная идея. Ужасная и блестящая идея…»

Инспекция

10:30

Кара уже второй раз за утро принимает душ. Элоиз утверждает, что первый раз она только подрызгалась. Теперь Кара моется дорогим отшелушивающим гелем для душа с ароматом розовых лепестков, который бабушка купила в интернет-магазине «Крабтри энд Эвелин». Кузины всегда спрашивают о нем во время семейных поездок за город. Других вопросов у них к Каре нет.

И не забудь тщательно помыть подмышки. Ты сильно потеешь.

Я сама знаю, мама!

Это еще что — голос на меня повышаешь? Извини.

11:00

Важно тщательно натереться лосьоном. Кара намазала ноги три раза. Хуже лохматой головы только грубые локти и шершавые коленки. С сухой кожей гуляют одни сироты, но Кара не собирается гулять, она всего лишь навещает свой старый район. Прошло три недели с тех пор, как она последний раз была на Эглингтон-Уэст и Марли, и восемь месяцев с тех пор, как они с мамой переехали от бабушки на Уилсон и Батерст.

Сухая кожа не привлечет любопытных взглядов и не вызовет неодобрительного шепота, прямых оскорблений можно не опасаться, но скоро все будут знать, что Кару Дэвис плохо воспитывают. Даже ноги не потрудилась кремом намазать, скажут женщины в церкви. И когда эти пересуды дойдут до ушей бабушки, она оставит сообщение на автоответчике для Элоиз, и Кара получит пощечину, а Элоиз станет орать: «Как ты могла забыть намазаться кремом? Теперь все вокруг болтают бог знает что!»

Кара старательно промывает кожу между пальцами рук и особенно между пальцами ног. Для верности надо, пожалуй, взять детский крем.

11:10

Кара беспокойно сутулится — ей вечно нечего надеть. Нужен вполне определенный наряд. Иначе в прежнем районе показываться нельзя.

Платье должно быть достаточно красивым, чтобы люди видели: она знает правила приличия; мама, а до нее бабушка хорошо ее воспитали, — но и достаточно скромным, чтобы ей не фыркали вслед. Подруги из старого района намекают, что ей плохо удается соблюдать баланс.

Стоит июль, причем довольно жаркий. Надень сарафан, предлагает Элоиз. Как носят всякие богемные девчонки вроде Эрики Баду[15].

У Кары только один сарафан — бирюзовый, что называется цвета морской волны. Она предпочла бы джинсы, даже шорты, но спорить не хочется, и она все-таки надевает сарафан. Уродство.

Висит на ней как мешок. Сразу заметны крошечная грудь и узкие бедра, отсутствие чувственной красоты, отчего тетки и двоюродные сестры втихаря посмеиваются и спрашивают: «А ты действительно с Ямайки?»

Глаза бы ее в зеркало не смотрели.

11:45

Напряжение в плечах перерастает в обыкновенный страх. Приближается настоящая битва.

Волосы.

Она уже неделю их не расчесывала, поскольку почти никуда не ходила, кроме пиццерии на бульваре Коллинсон, да еще заглядывала в круглосуточную прачечную в переулке Лорентия, пока мама была в банке через дорогу. Водя расческой по свалявшимся прядям, она стискивает зубы, стонет и попискивает, распутывая густые заросли и выдирая колтуны, стараясь распрямить кудри, пока они снова не сожмутся в тугие завитки. Кожа под волосами краснеет; наверно, даже будет болеть голова. Нанести смягчитель для волос — дело небыстрое. Кара снимает колпачок с распылителя и разбрызгивает средство по всей голове, втирая его в корни.

Прическа начинает приобретать форму. Не блестяще, но сойдет. Она заранее представляет поднятые брови женщин, тоже предпочитающих естественность, их красиво уложенные афро, напоминающие черные гортензии. Каждый раз ей хочется крикнуть им, чтобы перестали коситься на ее спутанную гриву.

12:30

Подмышки вспотели, и Кара снова брызгает их дезодорантом (Элоиз почему-то дала ей мужской), а потом на всякий случай еще и туалетной водой. Она поправляет сарафан, чтобы бюстгальтер не торчал. Когда в прошлый раз она была в своем старом районе, пацаны засекли выглядывающий из выреза краешек розового кружева и почти два квартала волоклись за ней по пятам. К такому извращенному вниманию Кара не привыкла. Парни, которые вообще-то игнорируют тощих девчонок — ни сиськи, ни письки, подержаться не за что, — все же преследовали ее, ржали и дразнили: «Эй, красотка, иди чего покажу!» С каждым шагом она молилась, чтобы они оставили ее в покое, зато потом было что рассказать подружкам. По их словам, это и значит быть женщиной.

Строгие старомодные дамочки поглядывали на нее, поджимая губы и вздергивая брови, будто она занималась сексом прямо на улице, на глазах у всего честного народа, не боясь Божьего гнева. Она слишком перепугалась и слишком мучилась от стыда, чтобы выискивать среди них знакомых, — просто решила, что лучше пойти домой, пока не случилось непоправимое.

12:32

Наступает время инспекции.

Элоиз приказывает Каре встать поодаль, чтобы лучше ее рассмотреть и составить общее впечатление о внешнем виде дочери.

Дезодорантом побрызгалась?

Кивок.

Зубы почистила?

Кивок.

Блеск для губ?

Кивок.

Хм.

Элоиз сомневается. Как всегда. Но Кара считает, что выглядит нормально. Почти безукоризненно для девочки-подростка. Машины не станут притормаживать около нее, женщины в церкви не будут шептать «Какая распущенность!» при виде ее платья, потому что подол доходит аж до щиколоток, а не до середины бедер.

Элоиз встает с дивана и делает несколько шагов к Каре, останавливаясь на расстоянии вытянутой руки.

Если встретишь знакомых, не забудь прибавлять к словам «мэм».

Хорошо.

Если увидишь родственников, не обсуждай с ними наши дела.

Не буду.

Если твои бесстыжие подружки заговорят с мальчиками, уходи. Встретишься с ними потом, когда они прекратят вертеть хвостом.

Конечно.

И принеси мне что-нибудь поесть. Курицу по-ямайски и рис.