Дочь викинга - Юлия Крен

Матильда смущенно опустила глаза и отошла в сторону.

Впервые настоятельница увидела раненого в сознании. Юноша неподвижно сидел на лежанке. Его волосы падали на лоб. На нем была чистая туника, и настоятельнице подумалось, что это, наверное, укороченное одеяние какой-нибудь из монахинь. Амулет, вид которого несколько дней назад привел ее в такое замешательство, покоился на грубой ткани. Когда настоятельница подошла ближе, юноша резким жестом схватился за него.

Настоятельница, вздрогнув, опустилась рядом, с раненым на лежанку. Она подумала, что следует отослать Матильду прочь, но не была уверена в том, что вынесет разговор с юношей с глазу на глаз.

Больной поднял голову и убрал волосы со лба.

– Матушка… – почтительно прошептал он.

У него был хриплый голос, но слова звучали вполне отчетливо. Юноша говорил не на северном наречии, как ожидала настоятельница, даже невзирая на его тонзуру, а на чистой lingua romana.[7] Сейчас на этом языке говорили многие на землях франков, землях, именовавшихся Западно-Франкским королевством. Юноша смотрел на нее, но настоятельница так и не осмелилась заглянуть ему в глаза. Почему он решил заговорить именно с ней? Может быть, он подозревает, кто она такая? Но тогда, возможно, на его лице отразились бы другие чувства, гнев или печаль, радость или любопытство, не так ли? Однако юноша оставался совершенно равнодушным.

– Я благодарю вас за гостеприимство. Господь наш вознаградит вас за вашу доброту.

Настоятельница закрыла глаза, стараясь скрыть подступившие слезы.

Он был крещен. Слава Богу, он был крещен. И все же он носил этот языческий амулет…

Настоятельница прикусила губу, но затем заставила себя заговорить.

– Тебя зовут Арвид, не так ли? – ее голос был таким же хриплым, как и у него.

Юноша, потупившись, кивнул.

Женщина не сводила глаз с амулета.

– Ты носишь символ волчицы, – сказала она. – Это амулет Руны.

Он помолчал немного.

– Она рассказывала мне о вас, – прошептал Арвид. – Она сказала… если мне понадобится помощь, тут я буду в безопасности.

Настоятельница сглотнула.

– Почему тебе нужна помощь? Как… как получилось, что тебя ранили?

На лбу Арвида выступили капельки пота. Он молчал, и настоятельница решила не давить на него.

– Кое-кто хочет убить меня, – прошептал юноша, когда она встала. – Наверное, вы об этом знаете. Это он. – Паренек кивнул. – Да, я уверен, он хочет убить меня.

Глава 1

Лан, лето 911 года

Крик, отчаянный, пронзительный, прервал песню, заставив Гизелу замолчать. Обычно ничто не могло помешать ее пению. Комната в королевском пфальце, где она жила, находилась вдалеке от шумного двора, и лишь священник да пара служанок заходили сюда.

Священнику ее пение не нравилось. Да, у Гизелы был ангельский, прекрасный голос, который мог подарить людям предвестие божественного сияния, ожидавшего смертных по ту сторону бытия. Такой голос был благословением Господним, лучиком надежды в земной юдоли. И все же единственным местом, где следовало предаваться пению, была церковь. А единственной целью, с которой это следовало делать, было поклонение Господу. Нельзя петь, когда тебе вздумается, просто чтобы порадовать мать и кормилицу. Нельзя петь только потому, что у тебя это хорошо получается. Это грех. Такое поведение выдает высокомерие, так же, как роскошные одеяния и сверкающие драгоценности. Вот что говорил ей священник.

Впрочем, ни роскошные одеяния, ни сверкающие драгоценности Гизелу не интересовали. Да, она была дочерью короля и имела возможность одеваться в лучшие наряды, однако вполне могла отказаться от этого. Но отказаться от пения… Она даже подумать об этом не могла. К тому же, хотя священник и корил девушку за такое поведение, ее кормилица, Бегга, всегда ее поощряла.

Крик повторился.

Бегга в ужасе смотрела на свою подопечную. У Гизелы пересохло в горле.

– Я этого не допущу! – в голосе Фредегарды слышалось отчаяние. – Не допущу!

Гизела и Бегга испуганно переглянулись. Мама Гизелы еще никогда не теряла самообладания. Да, иногда ее взор затуманивался, но Фредегарда с честью принимала свою судьбу, пусть та и не благоволила к ней. Она не позволяла миру видеть ее боль, отравлявшую каждый час ее жизни. Мать никогда не говорила об этом, но Гизела знала, что ее гложет. Хотя комната девушки и находилась вдалеке от двора, а толстые каменные стены не пропускали ни звука, до нее дошли кое-какие слухи. О том, что Фредегарда – лишь фаворитка короля, а не его супруга. И что Гизела была бы незаконнорожденной, если бы король не признал ее своей дочерью. Впрочем, законнорожденная она или нет, ее младшие сестры были детьми королевы и потому ездили с отцом из пфальца в пфальц, а Гизела жила с матерью в Лане, никогда не покидая своего дома. И все же этот замок не казался ей темницей. И не было ничего страшного в том, чтобы постоянно находиться в четырех стенах. Что бы там ни говорил священник, петь она могла и тут, и в часовне.

– Что же нам делать? – спросила девушка у Бегги.

Кормилица не знала. Каждое утро она одевала Гизелу, а каждый вечер – раздевала и укладывала в постель. Она расчесывала ее пшенично-русые волосы и восторженно слушала ее пение. По ночам Бегга спала с Гизелой в одной кровати, зимой заботилась о том, чтобы ее молочной дочери было тепло, а летом – не жарко. Больше от нее ничего не требовалось.

Итак, Гизеле пришлось принять решение самой. Дрожа, девушка повязала вуаль. Обычно она выходила из комнаты, только получив разрешение и в сопровождении матери. Бегга застыла в нерешительности, но затем побежала за своей подопечной.

– Вы не можете! – вновь раздалось в коридоре.

С кем же ссорится Фредегарда? С отцом? Но разве можно кричать на короля? Да, отец Гизелы был королем Галлии, и его, следуя традиции, нарекли во время крещения Карлом[8] в честь его деда, Карла Лысого, и прапрадеда, Карла Великого.

Коридор вел в покои матери Гизелы, но там было пусто. Девушка прошла по комнате и открыла дубовую дверь в обеденный зал. Это помещение было больше и красивее жилых комнат, стены здесь были покрыты росписью и украшены рысьими и бычьими шкурами. Иногда Гизела ужинала тут – не только с матерью, но и с отцом. В такие вечера она была настолько взволнована оттого, что сидит рядом с королем, что не могла проглотить и крошки. Вот и теперь у девушки сжалось горло от волнения. Звук ее шагов эхом отражался от стен. Единственное окно – арочное, застекленное, что было тут в диковинку, – было открыто настежь. Несмотря на теплый летний ветерок, залетавший в распахнутое окно, в камине горел огонь.