Таксопарк - Илья Штемлер

Тарутин отошел от окна и присел на подлокотник кресла.

Совещание продолжалось больше двух часов.

Сейчас докладывал начальник первой колонны, тихий и малоподвижный Сучков. Радовать директора ему было нечем — коэффициент выпуска машин за неделю был низким. И причина одна — нет запчастей. Машины простаивали из-за копеечных втулок, из-за нехватки рессор и пружин подвески…

— Ездить надо уметь, классность повышать! — бросил из своего угла начальник службы безопасности Зуев, который всегда знал, что предпринять.

Сучков вздохнул в сторону Зуева и вновь опустил глаза к разложенным на коленях бумагам.

— Вы были в Париже? — опередил его главный инженер.

В Париже Сучков не был. Он был в отпуске у родителей под Ярославлем, в деревне Андроники, собирал грибы. Все об этом знали, но молчали — интересно, что имеет в виду главный инженер, стройный, одетый в темно-синий модный костюм Сергей Кузьмич Мусатов?

— Если бы вы были в Париже, вы бы знали, что тамошние таксисты ремонтируют машину своими силами, — закончил главный инженер.

— Точно как в нашем парке, — воскликнул начальник третьей колонны Садовников, молодой человек с широкой шеей борца. — Только где они достают запчасти?

— Известное дело, у кладовщиков перекупают, — вступил Трофимов, начальник четвертой колонны, и тихонечко оглянулся, словно извиняясь за непродуманную Фразу.

Сучков терпеливо выжидал, глядя на бумаги. У него, как и у всех присутствующих, было на сегодня еще множество дел, а совещание грозило затянуться, на повестке дня еще стояли вопросы текучки кадров за неделю, аварийность и разное…

— Ближе к делу, товарищи, — нетерпеливо произнесла Кораблева и взглянула на Вохту: следом за Сучковым должен был докладывать начальник пятой колонны. Интересно, как отреагируют все на сообщение Вохты о полном благополучии в его колонне?

Тарутин понимал причину нетерпения Кораблевой. До сих пор он не принял определенного решения — обсуждать махинации Вохты при всех, сейчас, или позже, после совещания. Кораблевой хочется скандала, ясное дело. Вохту она не любит. Но будет ли польза от свары, затеянной в кабинете?..

Вохта сидел спокойно. Кажется, даже дремал, прикрыв дряблые, слоновой кожи, веки. Вид его говорил о том, что ему совершенно безразлично все, что обсуждается в кабинете. У него свое дело, свои методы. Именно его колонна и выручает парк. В этом странном мире, называемом таксомоторным парком, каждый выкручивается как может. Специфика…

— Как будто вы были в Париже! — вдруг проговорил Сучков после паузы.

— И я не был. Я читал где-то, — весело ответил Мусатов.

Тарутин строго постучал карандашом о край пепельницы, призывая высказываться по существу.

Сучков пытался отыскать место, на котором остановился при докладе, но в следующее мгновение хлопнул плоской ладонью по бумагам.

— Талдычим одно и то же… Только расстройство… Снабженцев держим, а толку?

— А резина? Забыл? — вскинулся Зуев. Он не терпел несправедливости. — Все машины переобулись.

— Резина, да, — согласился Сучков. — Выходит, можем, когда хотим… Я, Андрей Александрович, лучше записку оставлю с цифрами. Лишний раз позориться язык не ворочается. Не прыгнуть мне выше семидесяти процентов.

Тарутин смотрел на умное деревенское лицо Сучкова и все размышлял, дать слово Вохте или нет?

— Ну… а как с жалобами в колонне?

— Вроде порядок. За неделю одна жалоба и одна благодарность. Одно на одно. — Негромкие слова Сучкова округлялись, когда встречалась букв? «о». Ярославский человек…

Кораблева не выдержала.

— Андрей Александрович, может, заслушаем товарища Вохту? Как у него с выпуском?

Вохта встрепенулся, поднял большое лицо. Достал очки с толстыми стеклами, водрузил на нос и тотчас словно с огромной скорость о отделился от всех — глаза его превратились в маленькие быстрые точки…

— Мне, что ли, отчитываться? — уточнил Вохта.

— Нет. Не надо. Оставьте рапортичку, — решительно приказал Тарутин. Он не глядел на Кораблеву, но чувствовал, как от начальника отдела эксплуатации исходят гневные токи.

— Все, товарищи. Можете быть свободны!

Вохта захлопнул кожаный планшет и выскочил из кабинета.

Мягко стукнула за ним дверь приемной…

Решение директора было столь неожиданно, что присутствующим могло бы показаться, что они ослышались, если бы не пустующий вохтовский стул.

— А… другие вопросы? — неуверенно спросил Трофимов.

Все на него зашикали. Кому это надо! Дел по горло, а сидят уже два часа.

— Позвольте! — встрепенулся Зуев и встал, загораживая длинной фигурой выход. — А аварийность? Андрей Александрович! — Зуев поверх голов бросал умоляющий взгляд на директора. — Три столкновения! Два наезда без жертв…

— Будут жертвы — потолкуем! — напирал на него крепыш Садовников.

— Ты, Никита, не жми… Андрей Александрович поспешил.

Все обернулись, вопросительно глядя на директора.

Тот поднял голову и улыбнулся: слишком по-детски выглядела сейчас группа толпящихся у дверей сотрудников. Солидные люди…

— Вохта уже в колонне, чем мы хуже? — жалобно проговорил Трофимов.

— Я же сказал: на сегодня все!

Садовников поднатужился и выдавил Зуева в приемную.

Следом вывалились хохочущие сотрудники.

В кабинете, кроме директора, остались двое? Кораблева я Мусатов, который переписывал в пухлую записную книжку что-то из журнала «Мотор-ревю».

Тарутин вопросительно посмотрел на Кораблеву.

— Как же так, Андрей Александрович? — голос Кораблевой звенел от возмущения. — Эта история с Вохтой. С липовыми машин: ми на линии…

— Ах вы об этом? — поморщился Тарутин. — Что же вы хотите от меня?

— То есть как? — Кораблева даже онемела на мгновенье. — То есть как что? — повторила она. — Не дали выступить Вохте, сокрыли это… производственное преступление.

— Жанна Марковна…

— Да-да! Вы, директор, покрываете преступление! — Кораблева была вне себя. — Или вы заинтересованы в липовом выполнении? Так подскажите всем начальникам колонн. Пусть вытаскивают всю свою рухлядь из парка, а потом вновь загоняют. План по выпуску будет лучший в стране. И премии будут, и прогрессивки…

Мусатов вертел головой, ничего не понимая. К тому же его поражало поведение Тарутина — директор, на которого так бросается подчиненная…

Тарутин сидел с видом терпеливого ожидания.

Наконец Кораблева смолкла.

— Так вот, Жанна Марковна… — начал было Тарутин.

Но Кораблева вновь взорвалась, словно голос Тарутина бикфордовым шнуром запалил новую порцию ее гнева.

— Ваш либерализм мне странен! И он странен многим в парке. Да! Который день вы не подписываете приказ об увольнении явных нарушителей дисциплины. Рвачей и хапуг. Ждете особого решения месткома и парткома? Или не желаете сор выносить?

— Так вот, Жанна Марковна… директор — я. И не считаю верным сейчас наказывать Вохту, а тем более выносить на обсуждение его проступок. Моя задача как директора не разрушать коллектив изнутри, а, наоборот, сплотить его, нацелить на перестройку работы парка…

— Ах-ах! — всплеснула руками Кораблева.

— Подобные проступки, — терпеливо продолжал Тарутин, — должны пресекаться не мной, не администрацией, а самими водителями. А пока, как вы заметили, никто не протестовал против методов Вохты…

Кораблева насмешливо покачала головой.

— Значит, нам сидеть и ждать! Да?!

— Разрешите уж мне высказаться… пожалуйста. — В голосе Тарутина звенели сейчас такие непривычные для Кораблевой железные ноты, что она смолкла и осторожно опустила на колени руки.

— То, что вы предлагаете, Жанна Марковна, — полумера. Причина всех нарушений кроется в другом, более серьезном. Вот о чем нам с вами надо думать… И еще я хочу заметить, что ваше представление обо мне как о мягком человеке и верное и неверное, уверяю вас… Я не хочу обсуждать свой характер, хоть вы и вынуждаете меня… Вы ведете себя сейчас с директором недозволенным образом. Навязываете ему линию поведения. Поэтому я вам объявляю устный выговор. И если у вас хватит…

— Ума! — подсказала побледневшая Кораблева.

— …скажем так! Понять сущность моей беседы с вами — ваше счастье и, кстати, мое тоже… Если вы и дальше будете считать, что ваш богатый опыт работы в этом парке позволяет диктовать директору, как себя вести, то, уверяю вас, я найду время подписать приказ об увольнении… Не смею вас больше задерживать.

Кораблева в растерянности попыталась улыбнуться, но не смогла. Ее пухлые губы сжались в две узкие полоски, и раздвинуть их у нее не хватало сил. А щеки покрылись странными мелкими пятнышками, словно сыпью. Она поднялась и выбежала из кабинета.