Повесть одной жизни - Светлана Волкославская

— Чтоб дома была не позднее девяти, — услышала я ее твердый голос уже в дверях. Вероятно, мои столь тщательные сборы вынудили ее напомнить неписаное правило, которое я никогда и не думала нарушать.

Дом отца Николая Волокославского находился в одной из тех окраинных, малолюдных частей города, где в заросших темной зеленью палисадниках то и дело падают на землю спелые сливы, а в узорной тени огромных тополей целый день сладко и грустно стонут горлинки. Такие улицы обычно состоят из пары десятков одноэтажных беленых мелом домиков, распахивающих по утрам зеленые ставни и створки окон, за которыми на узких подоконниках теснятся цветочные горшки и колышутся от летнего ветерка кисейные занавески. Время здесь кажется почти неподвижным, и самый воздух пропитан покоем и сонливостью.

Отец Николай был человек благородного вида, худощавый, подвижный, с небольшой русой бородкой и аккуратно, не по-поповски подстриженными волосами. Среди рабоче-крестьянского населения Изумрудной улицы он выделялся и осанкой, и взглядом, а широкополая шляпа и трость в руках и вовсе снискали ему репутацию франта. Что же касается матушки Анны Михайловны, то она, маленькая и до времени постаревшая, с очень добрым выражением сильно близоруких глаз, напротив, казалась женщиной совершенно незаметной.

Потомственный священнослужитель Волокославский происходил из одной северной русской семьи, где сохранились воспоминания о некоем пращуре, простом солдате, некогда отмеченном за храбрость самим Петром Великим. Петр пожаловал ему звание секунд-майора и имение Волокославский погост в Вологодской губернии. Кажется, последние двенадцать известных в этой семье поколений предков все были лицами духовного звания.

Анна Михайловна тоже была представительницей старинного рода священнослужителей. Это уже была западноукраинская династия Тучемских-Яржемских, даже более древняя, чем родословная отца Николая. Их свела война. Он, в ту пору красный офицер, возвращавшийся из польского плена, и она, скромная поповна, работавшая учительницей в начальной школе. Они поженились, как только зажили его раны. Под руководством тестя отец Николай со временем закончил свое духовное образование, некогда прерванное поступлением в военное училище. Первый приход был получен в Грубешовском уезде в Польше, и там же родились первые трое их детей, один за другим, однако, умершие от эпидемии скарлатины.

В нашем городе Волокославские появились спустя несколько лет после войны. К тому времени у них было уже пятеро новых детей — четыре дочери и один сын.

Калитка дома номер 25 по Изумрудной улице оказалась заперта, звонка нигде не было видно, и мне ничего не оставалось, как осторожно постучаться в крайнее окошко. Несколько минут ожидания разволновали меня. Все-таки отсутствие каких-либо намеков на причину приглашения делали его почти загадочным. Наконец сквозь щели в заборе замелькала мужская фигура в белой сорочке, щелкнула задвижка, дверь отворилась, и я увидела перед собой молодого человека с четким рисунком темных бровей, высоким лбом и…зеленоватыми задумчивыми глазами. На меня словно пахнуло влажным ветром той далекой пасхальной ночи!

— Здравствуйте, — сказала я, покрывшись испариной от неожиданности.

— Здравствуйте, — чуть заметно улыбнувшись, ответил молодой человек и посторонился, пропуская меня во двор. Конечно, он не помнил о нашей случайной встрече!

Мы прошли по садовой дорожке, все время спускавшейся вниз, свернули направо за угол дома и поднялись на широкое каменное крыльцо. Вероятно, дом строился когда-то на двух хозяев — я обратила внимание на два симметрично расположенных друг напротив друга парадных входа. Мой провожатый распахнул передо мною одну из дверей, и мы оказались в небольшой темноватой передней, прямо из которой виднелись широкий коридор, а слева кухня и какой — то подсобный закуток. Навстречу нам, ласково кивая и улыбаясь, вышла матушка Анна Михайловна. Она взяла мою руку обеими маленькими теплыми руками и, приветливо глядя сквозь толстые стекла очков, сказала: «Спасибо, Ниночка, что пришли. Очень, очень рады мы вам. Ну же, сынок, подай гостье тапочки».

В просторной комнате, названной гостиной, оказалось много людей. Все они с интересом смотрели на меня, а я от смущения не могла толком никого разглядеть, беспомощно улыбаясь в пространство. Первым поднялся навстречу отец Николай, и, глядя на его худощавое, спокойное, хоть и несколько измученное лицо, я поразилась тому, как сильно постарел этот добрый священник. Он приветствовал меня тепло, но как-то вяло, будто сверх сил был утомлен. Мне предложили присесть в высокое кресло, одетое в светлый полотняный чехол, и я постепенно осмотрелась.

Четыре дочери Волокославских: Оля, Лиза, Нюра и Валя, выглядели дамами гораздо более светскими, чем я. Они все были красивы, продуманно причесаны и одеты в фасонистые платья от модисток. Мужчины, присутствующие здесь же, по всей видимости, были мужьями старших дочерей. Отец Николай не спеша представлял собравшихся. В заключение было названо имя того, кто встретил меня у калитки.

«Ростислав», — как-то слишком строго и значительно глядя на него, произнес отец Николай и после паузы добавил тихо: «Сын». Я посмотрела на сына и кивнула, как полагается в таких случаях, и он тоже кивнул.

Но прежде я задала один вопрос:

— Не так ли звали моравского князя, пригласившего из Греции Кирилла и Мефодия?

— Именно так, — ответил отец Николай, неожиданно лукаво улыбаясь.

Анна Михайловна, устав щуриться в мою сторону с другого конца комнаты, перебралась поближе с маленьким стульчиком и сказала, что всегда обращала на меня внимание в соборе и давно собиралась познакомить со своей семьей. Отец Николай сначала одобрительно покачивал при ее словах головой, а потом сам заговорил об архиепископе Гурии, якобы не раз меня отлично рекомендовавшем. Слушая его со всем надлежащим вниманием и уважением, я успела отметить, что обстановка в гостиной довольно скромная — простые диваны с деревянными подлокотниками, несколько кресел в льняных чехлах, жесткие стулья с высокими узкими спинками и большое темное пианино в углу. Стены украшали картины в простых рамах, в основном пейзажи. Как объяснила мне матушка Анна Михайловна, ей приходилась двоюродной сестрою варшавская художница Елена Теодоровская, которая занималась не только живописью, но и была талантливой портретисткой, однажды специально приглашенной в Америку рисовать семью президента.

Ростислава при этом разговоре уже не было в комнате, он покинул ее вскоре после того, как был мне представлен.

В столовой все оказалось готово для торжественного ужина. Когда все расселись за столом, одно место возле меня каким-то образом осталось свободным, и именно на этот стул Анна Михайловна указала Ростиславу.

Перед едой поднялись для молитвы, причем зятья сделали это явно принужденно, а дочери — всем видом выражали покорность и уважение родителям. На лице Ростислава не читалось ничего. За трапезой он вполне по-джентльменски меня опекал, но был не очень разговорчив, если не считать ленивой пикировки с сестрами, все время шутливо его поддевавшими.

Чуть позже появился новый гость, должно быть, поклонник младшей, Вали, особы весьма хорошенькой и, как говорится, языкатой. Юноша вошел с огромным букетом роз, за которым я не сразу сумела разглядеть его лицо. Это был, скорее всего, Валин сокурсник, не раз бывавший в доме, потому что, усевшись за стол, он сразу заговорил с ней о каких-то профессорах на лечебном факультете. Меня в это время угостили искусно приготовленной крольчатиной, и, отведав ее, я не могла удержаться от похвалы хозяйке. Осторожно взглянув на Ростислава, я хотела увидеть на его лице какое-то одобрение своих слов, но прежде чем он успел отреагировать, Анна Михайловна пробормотала что-то вроде «это не его блюдо» и умело переключила мое внимание на печеночный паштет. Подумаешь, какой баловень, мысленно возмутилась я — крольчатину не ест!

Когда подали чай и варенье из розовых лепестков в маленьких розетках, мой зеленоглазый сосед, взяв серебряную ложечку, заметил, что такое вот варенье у них варят очень часто (при этом он беззастенчиво устремил взгляд на только что принесенный букет). Валя зарделась, но только от гнева, а не от смущения — она явно была не конфузлива, — но прежде чем девушка открыла рот, отец Николай поспешил задать мне вопрос о последней поездке к владыке в Минск.

После обеда все снова переместились в гостиную, где Валя играла на фортепиано, а Анна Михайловна, беседуя со мной, постоянно пыталась вовлечь в разговор Ростислава, лениво откинувшегося на спинку кресла напротив нас. Я встретилась глазами с Нюрой, русоголовой и самой тихой из сестер. Она смотрела на меня словно бы с сочувствием, а может быть, такой взгляд, грустный и участливый, точно как у матери, был у нее всегда. Подспудно ощущалась какая-то напряженность во всей этой теплой семейной атмосфере. Казалось, некая тайная тревога снедает родителей и вызывает живое дочернее участие. В глазах Ростислава я не увидела никакой подсказки, потому что на меня он почти не смотрел.