Легенда о сердце леса - Чики Фабрегат
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я больше не видела того парня с коротким именем, хотя знаю, что он тоже навещает Джона. Об этом намекают оставленные на тумбочке у кровати гостинцы, и что-то подсказывает мне, что их приносит не Грета.
На остановке больше людей, чем в предыдущие дни, возможно, потому что сегодня пятница. Все одеты в тёмную одежду. Люди в шарфах, перчатках, пальто и пуховиках в самой унылой гамме серого, синего и коричневого цветов толпятся под навесом, стараясь не касаться друг друга. Один мужчина уходит оттуда как раз в тот момент, когда я прихожу, как будто он устал ждать или как будто мы все не можем поместиться, и он должен освободить место для меня.
Джон встречает меня с улыбкой.
– Эй, такими темпами ты вернёшься в класс раньше, чем к твоему отсутствию успеют привыкнуть, – говорю я.
– Не думаю, что они сильно скучают по мне.
– О чём ты? Ты уже неделю как главная тема для разговоров. А тут ещё и Диана…
Я смотрю на него краем глаза, но он ни единым жестом не даёт понять, что между ними. Вообще, это немного странно, как будто он не понимает, о чём я говорю. Я рассказываю ему, как она была расстроена в первый день, и старательно умалчиваю о том, что я видела в её мыслях.
– Я не помню, когда мы говорили в последний раз.
Он молчит, уставившись куда-то по ту сторону окна. Я думаю, он пытается найти этот момент в своей памяти, и проходит целая вечность, прежде чем он возвращается к разговору:
– В глубине души мне жаль её. Она чувствует себя очень одинокой.
– Но все её обожают! С ней рядом всегда её подружки. Они будто живут только для неё. А мальчики… – Я оставляю предложение висеть в воздухе.
– Это показуха, Зойла. Настолько ненастоящее, что она даже не знает, кто она. Ей нужно, чтобы все восхищались ею, чтобы все ей завидовали. У неё нет друзей, у неё есть подданные.
Я заставляю себя улыбнуться, что даётся мне с трудом. Довольно болезненно слышать, с каким презрением он говорит о лжи и людях, которые скрывают, кем являются на самом деле. К грузу печали у меня в груди прибавляется очередная порция.
Словно понимая, что я не хочу больше говорить о Диане, Джон просит меня подойти ближе. Он приподнимает простыню, чтобы показать мне шрам, всё ещё тёмно-розовый, как червяк, прилипший к его коже, с двумя скобами. Я знаю, что находится под этой отметиной, потому что видела, потому что была там внутри, но я не могу сказать ему об этом. Я очень медленно провожу по нему пальцем. Я чувствую кровь под кожей, чувствую, как крошечные клетки срастаются под моим пальцем. Я слышу, как у Джона колотится сердце, и внезапно его мышцы напрягаются. Меньше чем через секунду он накрывается простынёй, краснеет, и я слышу, как захлопывается дверь. Не знаю, в каком порядке произошли эти три события. Он раньше меня услышал, как его мать вошла в палату, застав нас врасплох. У меня такой слух, что я слышу сердцебиение тех, кто рядом со мной, даже тех, кто далеко. Я могу слышать, о чём они думают, иногда даже не желая того, но я не почувствовала, как Грета подошла к двери, повернула ручку и вошла в палату. Может быть, потому что меня заворожил полузаживший шрам.
– Ох, как мило, Зойла. Джон не захочет выздоравливать, если ты будешь его так баловать.
Ей приятно видеть нас вместе. Она хотела бы, чтобы её предположения оказались правдой. Я качаю головой и молча ругаю себя за то, что снова подслушиваю её мысли. А она делает вид, что кто-то зовёт её из коридора или кафетерия, и оставляет нас одних.
– Не подведи её, – говорит Джон с очень грустной улыбкой, – ты её последняя надежда.
Я не знаю, что ответить. Джон всё ещё улыбается, как тогда, когда я вошла, но это теперь вынужденная улыбка, такая грустная, что на неё трудно смотреть. Вокруг него клубится серое облако. В последнее время я много практиковалась, и моя гипотеза оказалась верна: если я улавливаю чувства других людей, то не могу слышать, о чём они думают, и в большинстве случаев у меня есть выбор. Мне нравится видеть, что чувствует Джон, поэтому иногда я надолго задерживаюсь на этом образе. Мой особый калейдоскоп. С бабушкой, с Гретой, с людьми вокруг меня в автобусе мне приходится концентрироваться, чтобы не слышать их голоса или слышать только то, что я хочу, но что-то мешает мне подглядывать за Джоном. Облака вокруг него настолько изменчивы, что я перестала искать им объяснение и просто наслаждаюсь ими. Ничто из того, о чём он думает или говорит, не может быть настолько умопомрачительным.
– Ты ничего не скажешь?
Его голос разрушает образ.
– Извини, я думала…
– О том, что я сказал тебе о своей матери?
– О том, что мы будем делать, когда ты выйдешь отсюда, – вру я ему.
Глава 13
Неважно, чего я хочу
На выходе из больницы я замечаю покалывание на шее, чуть выше солнечной метки, поэтому я не удивлена, что Лиам ждёт меня. Возможно, эти любопытные татуировки действуют как детектор близости или своего рода связь. Он одет в то же длинное пальто, которое было на Гербе в первый день, когда я его увидела, и не знаю почему, но это меня беспокоит. Может быть, потому, что я не могу привыкнуть к тому, что Лиам такой эльфийский. Я отодвигаю проблемы Джона и его матери куда-то на задворки своего сознания, потому что мне нужно полностью сконцентрироваться, чтобы поговорить с братом.
– Пойдём пешком или хочешь поехать на автобусе? – уточняю я.
– Я смогу выдержать холод, не волнуйся.
Мы идём к лесу, словно это единственный возможный пункт назначения. Каждый раз, когда эльф приходит ко мне, мы оказываемся на этой поляне – промежуточном пространстве между его миром и моим, месте, где ни один из нас не чувствует себя более комфортно или более неуютно, чем другой.
– Так ты спасла Джона.
Это удар прямо в живот, который опустошает меня изнутри. Я сдерживаю позывы к рвоте. Если Лиам не хочет ходить вокруг да около или использовать пустые слова, с которых мы, люди, начинаем разговор и которые эльфы находят столь удивительными, я могу играть по его правилам.
– Ты знаешь о папе? Об Арисии?
– Не суди их, не зная, что произошло, – говорит он, ничуть не возмущаясь.
– Боже, Лиам, неужели ты стал настолько эльфом, что даже это тебя не трогает?
– Папа – хороший человек, ты же знаешь? Не позволяй никому говорить тебе обратное.
Его слова звучат пугающе, как слова бабушки Арисии несколько недель назад в лесу. Тогда он сам упрекнул отца, а бабушка бросилась защищать того. Даже в этом Лиам стал таким же, как они. И папа, кстати, тоже сказал мне не осуждать Арисию. У меня такое чувство, что за моей спиной кипят события, а я участвую в них лишь в ограниченной версии.
Я слишком часто видела, как эльфы обрывают разговор, когда он им неинтересен, чтобы понять, что Лиам больше не станет говорить о папе, поэтому я рассказываю ему об эмпатии и цветах, о том, что я видела в лесу, когда была с Эвией. О том, что она сказала. О бабушке. И о том, что, по мнению Раймона, может произойти, если Совет узнает, что я помогла Джону.
– Как думаешь, Раймон сделал бы это? Убедил бы меня, если бы его послали?
– Раймон уже рассказал тебе о следопытах.
– Пошлют ли они за мной следопыта, если узнают, что я помогла Джону?
