Седая весна - Эльмира Нетесова

— В конце концов, это твой ребенок, и ты распоряжаешься ею. Какое право имеет бабка указывать тебе? Она вон свалилась и отлеживается в больнице, а ты мучайся. Хотя тебе и тридцати лет нет. Жизни не видел. Это ее внучка принесла тебе горе! Было б хорошо с нею, не прибегал бы ко мне! Разве не так? — обняла Сергея Тонька. Тот, соскучившись по бабам, соглашался со всеми доводами. Ему так нравилось, когда его жалели. Он готов был слушать Тоньку до бесконечности.

— Тоня! Ты одна на свете всегда понимала меня! Не уходи! — уговаривал Сергей.

— Мне на работу пора! А и у тебя отпуск заканчивается! Так что думай, «мать кормящая», как дальше жить станешь? — сказала у двери.

 — Я придумаю. Приходи вечером! — попросил Серега, вздрогнув от резкого крика дочери.

Вечером она действительно пришла и спросила прямо от порога:

— Ну! Придумал? Решился? Иль будешь прокисать в папашах-одиночках?

— Да хватит с меня! Надо сдать в дом малютки. Должны же там меня понять. Не бесконечен я. А и будет ли лучше, коль мы с Наткой загнемся с голода? Когда подрастет, я ей объясню все, она поймет меня.

— Ну, вот и правильно. Не медли, коль надумал. Чего тянуть? Пора развязывать этот узел, — торопила Сергея.

— Да я и не знаю, где этот дом малютки? — признался мужик.

— Тебя, может, на такси туда отвезти? — язвила Тонька.

— Да пойми ж ты! Я мужик! Выйду один с орущим ребенком. У меня на нее документов нет. Меня любой мент остановит.

— Тюфяк! Слюнтяй! — повернула к двери баба.

— Тоня! Не бросай! — взмолился Сергей.

Баба схватила спеленутую, завернутую в одеяло Наташку, выскочила с нею в двери, бросив на ходу через плечо:

— Ладно! Сама справлюсь…

Тонька торопливо шла по улице. Наташка, глотнув морозного воздуха, мигом успокоилась, перестала кричать. Уснула.

Тонька шла не оглядываясь. Миновав улицу, вышла к троллейбусному кольцу.

— Куда дальше? В дом малютки? Но он обнесен высоченным забором. Да и врачи роддома вмиг узнают ее, вернут тут же. Куда ни подкинь, то же самое, заставят Серегу растить эту гниду. Будь жива ее мать, никто б девчонку не запомнил. Их на день по косому десятку рождается. А вот этих… Ну, чего это я? Вот, самое место для нее! — увидела баба дорогу, уводившую под мост. — Там из-за поворота ни один водитель не приметит маленький сверток. Не услышит крика ребенка. А Сергей и не спросит. От счастья на уши встанет. Человеком, мужиком себя почувствует. Да и мне хватит в любовницах стареть. Годочки идут… А этого Сережку я быстро к рукам приберу, — торопится баба. Она положила Наташку на самой середине дороги — на повороте и заспешила обратно. Тонька, не оглядываясь, перешла улицу, зашла в магазин. Пошла к дому Сергея не по улице, как обычно, а напрямик, через ручей. Баба вошла в дом, резко захлопнув двери.

— Ну как? Подкинула? Ее взяли? Ты проследила? — засыпал вопросами Сергей.

— Она надежно устроена, лучше не придумаешь, — усмехнулась украдкой и только повесила пальто, услышала шум во дворе, чьи-то шаги под окном, чужие голоса, рычание Султана. Пес пытался защитить дом и не пустить в него непрошеных гостей. Послышался визг тормозов остановившейся у забора машины. Кто-то стукнул калиткой. Чьи-то кулаки барабанят в двери, другие — стучат в окно:

— Открой! Твою мать! Иначе дом в клочья разнесу! Слышь, сука, выдь сюда! — кричит кто-то хрипло. Серега вышел, даже не выглянув во двор.

— Может, кто из клиентов — с работы? — Но вроде никто не имел повода материть его. Разве по-бухой? — открыл двери. И онемел…

На нижней ступеньке крыльца лежала его Наташка. Маленький сверток, весь в грязи. Она кричала на всю улицу. Вплотную к ней, ревнивым

сторожем, прижался Султан. Он лежал, ощерив клыки, рычал на людей, входивших во двор.

— Это твой ребенок? — спросил Серегу громадный, грузный мужик.

— Мой, — ответил Сергей.

— Его это дочка, — отозвалось эхом из-за соседского забора. И добавила: — И собака евоная. Султаном кличут.

— Ах ты, сука! Падла зловонная! Зачем решил ребенка убить? — рванулся к Сергею, но пес бросился на мужика, клацнул зубами возле горла.

— Вызови ментов! Возьми телефон! — передал сотовый телефон стоявшему рядом. Тот отошел к калитке, набрал номер, заговорил тихо. А в это время на Серегу насели другие. Кто-то вырвал кол из забора, ударил Султана. Тот с визгом спрятался в конуру, и толпа мужиков облепила Сергея. Его били жестоко.

— Ребенка под колеса сунул, козел!

— Мокри его! Урыть надо, гниду!

— Вруби и за меня!

— Дай паскуде промеж глаз! — орали мужики, втаптывая Серегу в землю двора. И убили б, не подоспей милиция. Мужичью свору быстро раскидали по сторонам, подняли Серегу, завели в дом, принесли Наташку.

Тонька попыталась незаметно выскользнуть, но милиция придержала. Не пустила.

— Расскажи, что случилось на дороге! — попросил следователь милиции громадного потного мужика, ворвавшегося первым во двор Сереги.

— Да я этот поворот сто раз на день проезжаю. Товар вожу. С закрытыми глазами проскочу, каК в собственную жопу — пальцем. А тут, ну, блядь! Что такое? Каждую кочку в лицо, а эта откуда выросла? Что-то валяется! Я думал, из машины вывалилось. Едва успел тормознуть! Мордой в стекло вписался. Объехать никак! И только дверь открыл, тут этот барбос! Хвать! И поволок на рысях! Я за ним! А из тряпок, слышу, дитенок вопит уже усираясь. Я и смекнул, какая-то блядища угробить решила. Верняк сообразила. Там — без промаха, поворот слепой, не просматривается. Хотел ребенка отнять и к вам! Но куда там? Этот лохматый козел ухватил поудобнее и как зафитилил! Я за ним еле успевал. Он привел нас сюда. Мы к этому козлу еле достучались! — кивнул на Сергея.

— Я не подкидывал на дорогу! — взвыл хозяин и оглянулся на Тоньку, та стояла бледная, прислонившись к стене.

— Она — мать? — спросил следователь.

— Мать умерла. Это… подруга…

— А, блядь! Подруга, говоришь?! — вскипел громила и запустил в Тоньку табуреткой.

— А как она взяла ребенка? Вы договорились с нею? Решили избавиться от дочки? Сама она не могла пойти на такое? — давил следователь. И Сергей рассказал все, как было.

— Козел! Мудило! Сколько мужиков без баб детей растят! И на ноги ставят. Не доверяют блядям. А ты что? Говно — не мужик!

— Оформил бы в дом малютки. Года на три. Иль с какой-нибудь путней бабкой договорился, иль с бабой. Платил бы. И вырастили ребенка, помогли б! Ведь ты, козел, такие бабки зашибаешь на работе, какие другим и не снились! А так обосрался!

— Брешет он все! Не сама она отмочила! Он надоумил! — не верили свидетели.

Вскоре Серегу с Наташкой и Тонькой отвезли в милицию. Там он пробыл целый месяц. А потом был суд. Тоньку приговорили к пяти годам лишения свободы, Серегу к двум условно, с лишением родительских прав. Наташку он больше не видел.

Когда вернулся домой, бабка уже забрала приданое Насти, а соседи, завидев его, чуть ли в лицо не плевали. С работы уволили. С ним никто не хотел общаться.

В маленьком городе все знают друг друга. От Сергея отвернулись даже алкаши и бомжи. Именно в то время он понял, что нет наказанья хуже презренья. Он остался совсем один. Подолгу не выходил из дома, научился разговаривать с самим собой. И, может, свихнулся б, если б не Султан. Пес заменил ему всех.

Серега стал продавать из дома все, что купил, живя с Настей. Как трудно приобреталась каждая вещь, как быстро их выносили из дома. Еще быстрее таяли деньги. Пустело жилье. Поначалу продал мебель, посуду, ковры и паласы. Последним вынесли из дома телевизор. Больше продавать стало нечего.

— Эх ты, Сережка! До чего скатился! Спишь без простыней и подушки, даже укрыться нечем! А как хорохорился!. Хвалился, будто только на тебе все держится — на хозяине! А случилась беда — и не устоял. В грязь скатился. Все растерял. И себя… Нет человека. А ведь мужчиной рожден. Живешь хуже Султана. У того в конуре порядка больше, хоть и пес! — внезапно привиделась Настя среди ночи.

Серега мигом вскочил с койки. Весь в поту, он дрожал осиновым листом. Огляделся. Никакой Насти нет. Лег. И только закрыл глаза, снова ее увидел:

— Не пугайся, дурак! Живых бояться надо, меня не стоит. Хоть и подлец ты, а жаль тебя! Послушай! Наташку нашу удочерили хорошие люди. Ты ее больше не увидишь. А на работу сходи. Там директор сменился, тебя возьмут. Вернись в люди, возьми себя в руки. Иначе конец тебе… Поганой смертью уведен будешь. Задохнешься в канализации, откуда по пьянке не выберешься. Может, оно и правильно так-то было б. Да ведь любила тебя, дурака. Оттого и теперь жаль, — растаяла в стене.

Серега едва дождался утра. Умывшись, побрившись, пошел на работу, сомневаясь в правдивости услышанного. Но чудо! Его взяли на прежнее место. Он сам себе дал слово завязать с пьянкой. Это было легко сделать. Жадность сидела в нем крепкими корнями. Он работал в две смены. За полтора года отвык от дела и поначалу валился с ног от усталости.