Готический роман. Том 1 - Нина Воронель

Когда она отсчитывала капли целительной настойки в бокал с нагретым красным вином, за окном кто-то закричал, пронзительно и страшно. Нельзя было понять, кто кричит – мужчина или женщина, крики были скорее птичьи, для человеческого уха бесполые и оттого особенно тревожные. Инге все же быстро докапала нужное количество капель, бегом отнесла напиток в ванную, сунула бокал в руку Ури и скомандовала: «Пей!», все время прислушиваясь к воплям за окном, к которым в трагическом регистре присоединился Ральф. Убедившись, что Ури послушно поднес бокал к губам, Инге бросилась обратно в кухню и распахнула дверь: повалившись ничком на ступени крыльца, у ее ног билась в истерике Габриэла Штрайх, вокруг нее с громким лаем метался Ральф.

Инге сбежала вниз и тряхнула фрау Штрайх за плечо:

– Что случилось?

Та несколько раз ударилась головой о перила лестницы, и изо рта ее опять вырвался короткий птичий крик. На этот раз Инге поняла, что она все время повторяет одно и то же слово: «Отто! Отто! Отто!»

– Что случилось с Отто? – повторила Инге, чувствуя, что запас ее сил на этот день исчерпан до дна.

Фрау Штрайх, не отвечая на вопрос Инге, продолжала выкрикивать: «Отто! Отто! Отто!», а Ральф сорвался с места и побежал к дверям Отто. Увидев, что от фрау Штрайх все равно ничего добиться не удастся, Инге поспешила вслед за псом. День уже начал склоняться к вечеру, и Инге внезапно ощутила босыми ступнями осенний холод камней. По пути ей попались ее туфли-лодочки и она, не останавливаясь, сунула в них ноги, не в силах вспомнить, когда она их сбросила, – из ее сознания полностью улетучилась память о том, как она, гонимая страхом за жизнь Ури, совсем недавно бежала через двор, роняя по дороге туфли, сумку и ключи от машины. Она оставила сумку и ключи валяться на красных плитах двора и торопливо толкнула дверь отцовской квартиры.

Его не было нигде – ни в столовой, ни в спальне, ни в кухне. «Может, он поехал по подземному коридору ко мне?» – подумала Инге, уже зная, что это неправда: такая поездка вряд ли вызвала бы столь бурную истерику фрау Штрайх. Но куда бы отец ни исчез, надо было его найти. Когда Инге вышла на площадку, ведущую в подземный коридор, ее удивила темнота: погасли все лампы, обычно горевшие там круглосуточно. Она повернула выключатель, отчего зажглась одна лампочка над дверью и выхватила из тьмы кресло Отто, застрявшее почему-то у входа в подземный коридор. Раз лампочку можно было включить, значит, кто-то ее выключил.

– Что ты здесь делаешь в темноте, папа? – с надеждой бросилась Инге к отцу, отвергая неумолимое ощущение, что окружающая кресло абсолютная тишина не содержит в себе ни малейшего признака жизни: ни биения пульса, ни колебания воздуха, ни дрожи дыхания. Голова Отто была как-то странно, наискосок откинута назад, криво ощеренный рот под невидящими глазами подчеркивал их неподвижность, уравнявшую, наконец, парализованный глаз со здоровым.

И хоть не приходилось сомневаться, что Отто умер не минуту и не две назад, Инге тут же приступила к реанимации: она несколько раз с силой ударила его под ложечку основанием ладони и прильнула ртом к его холодным губам, надеясь вдохнуть в него жизнь. Пока губы Инге пытались вдохнуть воздух в неподвижные легкие Отто, душу ее испепеляли запоздалые угрызения совести – да, да, она виновата, она порой мечтала о смерти отца, которая освободит ее из этого постылого плена в лесной глухомани. Конечно, ее невольные мечты не могли быть причиной его смерти, но ей от этого утешения не становилось легче. И она, чтобы заглушить невыносимое чувство вины, продолжала настойчиво перекачивать отцу в рот воздух из своих легких, ясно понимая при этом, что время вернуть его к жизни давно прошло.

Неизвестно, сколько еще времени она успокаивала бы свою нечистую совесть этими бесполезными дыхательными упражнениями, если бы на плечо ее не опустилась рука Ури.

– Хватит, Инге, – сказал он твердо и силой отклонил ее голову, так что губы ее оторвались от мертвого рта Отто. – Тебе уже не удастся его воскресить.

За спиной ее снова прозвучал птичий крик фрау Штрайх, которая, качаясь, как пьяная, пробралась на площадку вслед за Ури, рухнула на колени перед креслом Отто и начала зачем-то прикрывать его ноги пледом. Она повторила несколько раз: «Отто! Отто! Отто!», а затем выдохнула из себя не вполне разборчивый град торопливых слов:

– Я вошла, а его нет... Но я слышала, как он звонил и перестал... это я во всем виновата, если бы я не уехала, он был бы жив... я еще от ворот услышала – он звонит... я машину бросила и побежала, а он перестал, и нигде его нет... я выбежала на площадку, а там темно... но я сразу увидела кресло, хоть и темно... почему-то свет погас... я потрогала руку, рука упала, я глянула в глаза... а глаза...

Тут она снова издала свой птичий призыв: «Отто! Отто! Отто!», зарыдала и повторила сквозь слезы: «Если бы я не уехала, он был бы жив...»

Инге на секунду задело, что Габриэла убивается из-за смерти Отто больше, чем она, но перед ее глазами на мгновение мелькнуло видение: две головы на фоне телевизионного экрана, и рука фрау Штрайх мягко ложится на колено Отто. Она поспешно отогнала это видение и осторожно спросила:

– А почему вы уехали, фрау Штрайх?

Вопрос ее слегка отрезвил Габриэлу:

– Кто-то подшутил надо мной... позвонил и сказал, что у моего папы инфаркт. Я помчалась в больницу, а его там нет. Я совсем голову потеряла и поехала в Крумбах, а он идет мне навстречу пьяный и хохочет... здоровый, как бык... А Отто умер... если бы я была с ним, он был бы сейчас жив... – зарыдала она.

– Ничего себе шутка, – сказал Ури и включил рубильник в коридоре. Ровный свет дневных ламп залил все вокруг. Только сейчас Инге заметила, что на Ури черный махровый халат, а ноги босые – ну конечно, он ведь выскочил из ванны, когда услышал вопли фрау Штрайх. Ури направился было к креслу Отто, чтобы вкатить его в комнату, но вдруг наклонился и, чуть отодвинув коленопреклоненную фрау Штрайх, потрогал пальцем одну из каменных плит пола по дороге к лестнице. Потрогал, чуть поцарапал ногтем, поднес к носу и понюхал.

– Кровь, что ли? – неуверенно сказал он и подозвал Инге. – Иди сюда, посмотри.

Инге подошла и опустилась на корточки, чтобы лучше видеть: и впрямь, на красном камне можно было рассмотреть довольно большое пятно, почти невидное на красном, более темное и тоже красное. Ури поднял висящую плетью руку старика и стал разглядывать протез. Сомнений не было: на блестящей стальной вилке запеклась кровь.

– Отто ткнул кого-то протезом, – предположил Ури. – Того, кто открыл шлюз. Ткнул и начал звонить.

– А потом что? – выдохнула Инге.

– А потом перестал.

– Ты хочешь сказать, что этот человек убил отца? – не поверила Инге. – Господи, зачем?