Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

Во всех этих размышлениях Чосер опирался на «Утешение философией», знаменитую книгу «последнего римлянина и первого христианского философа» Боэция, которую поэт незадолго до того перевел на английский язык. «Утешение философией», написанное в форме свободной беседы автора с госпожой Философией, учившей заточенного в темницу Боэция искать благо на путях добра, обретая истинную свободу в жизни по законам Провидения, оказало очень большое влияние на Чосера, превратив его из придворного автора популярных тогда поэм-видений в самостоятельного мыслителя. Для «Рассказа Рыцаря», действие которого разворачивается в языческой Греции, «Утешение философией» подходило как нельзя лучше, поскольку исповедовавший христианство Боэций в этой своей книге при всем ее теоцентризме ни разу не упоминает Христа, ища ответы на свои вопросы не у религии, но у философии. Христианский Бог-Троица присутствует здесь лишь подспудно, скрытно. Скрыт Он и от языческих героев «Рассказа Рыцаря», которых волнуют вопросы, уже заданные Боэцием в его книге.

И в «Рассказе Рыцаря», как и в «Троиле и Крессиде», Чосер, обратившись к сюжету Боккаччо, тоже «медиевизировал» его. Если Чосер с кем-либо и соревнуется в «Рассказе Рыцаря», то уж никак не с классиками античности, но со своими современниками — средневековыми поэтами, и, по-видимому, в первую очередь с анонимным автором аллитерационного рыцарского романа «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь». Прямых свидетельств о том, что Чосер знал этот роман, у нас нет, но в тексте «Кентерберийских рассказов» есть несколько намеков, которые убедили исследователей в знакомстве поэта с этим произведением. Это прежде всего относится к постоянно цитируемым всеми учеными строкам из «Пролога Священника»:

But trusteth wel, I am a southern man,I can not geste, run, ram, ruf…(Однако, поверьте мне, я южанин,Я не могу писать стихи, складывая их из слов run, rum, ruf)

Сами по себе эти строки свидетельствуют лишь о том, что Священник (а вместе с ним и Чосер) говорит на южном, лондонском диалекте английского языка и о том, что ему не нравится аллитерационный метод стихосложения. Но вместе с тем они указывают и на знакомство Чосера с вновь вошедшей в моду аллитерационной поэзией его времени и, как думают ученые, намекают на «Сэра Гавейна». Ведь эта поэма, в отличие от «Видения о Петре Пахаре» Ленгленда, также предпочитавшего лондонский диалект, была написана на северном наречии. Кроме того, употребленный здесь глагол geste (писать стихи) ассоциируется с эпическими жанрами, которые якобы не может или — вернее — не хочет сочинять Чосер — не с видениями, а, скорее всего, с все еще очень популярным в Англии конца XIV в. рыцарским романом. Созданный как раз в это время «Сэр Гавейн» был и до сих пор остается лучшим образцом этого жанра на английском языке. И уж если и стоило с кем-то соревноваться на этом поле, то именно с его анонимным автором.

Другое такое место — не менее часто цитируемые строки из «Рассказа Сквайра»:

А незнакомый рыцарь на коне…Поклон царю отвесил, а затемЕго супруге и дворянам всемС таким изяществом и знаньем правил,Что сам Гавейн его бы не поправил,Когда б вернуться снова к жизни могСей рыцарских обычаев знатокИз царства полусказочных преданий.

Как считают ученые, этот иронический пассаж вполне может относиться не к Гавейну, герою многочисленных рыцарских романов на французском языке, но к герою «Сэра Гавейна и Зеленого Рыцаря».1645

Некоторые исследователи даже предполагают, что Чосер мог знать автора «Сэра Гавейна» лично, поскольку, по их мнению, этот поэт был связан с двором Джона Гонта, покровителя Чосера.1646

Как бы там ни было, самым существенным для нас является очевидное сходство очень точно продуманной композиции «Сэра Гавейна» и «Рассказа Рыцаря», на что уже давно обратили внимание критики.1647 Оба произведения имеют симметрическую кольцеобразную структуру, где важнейшие события конца и начала повествования как бы окаймляют три ключевые эпизода в середине. В «Гавейне» — это открывающий и завершающий роман пир в Камелоте, обрамляющий три испытания героя в замке Бертилака. В «Рассказе Рыцаря» — открывающие историю смерть фиванцев и свадьба Тезея и завершающие рассказ смерть Арситы и свадьба Паламона и Эмилии, которые обрамляют строительство трех храмов накануне поединка героев и решающие их судьбу молитвы к Венере, Марсу и Диане. Чосер словно говорит автору «Гавейна»: и я могу писать так же, но не это для меня самое главное.

Вообще же говоря, принцип симметрии крайне важен в неспешно и величаво движущемся повествовании «Рассказа Рыцаря», где описание часто подчиняет себе действие. С помощью симметрической структуры Чосер воссоздает столь нужную ему здесь атмосферу рыцарственного церемониала и куртуазной любви.1648 Если у Боккаччо главным героем был Арчита, а Палемоне играл явно второстепенную роль, то у Чосера Арсита и Паламон — фигуры равновеликие и мало отличающиеся друг от друга. По ходу сюжета два схожих меж собой юных рыцаря влюбляются в одну и ту же девушку, и судьбу всех трех решает наделенный верховной властью Тезей. Аналогична ситуация и в небесных сферах, где спор божественных покровителей героев решает Сатурн. Каждого из соперников на турнире сопровождает свита из ста рыцарей; каждую из них возглавляют цари — фракийский Ликург и индийский Эметрий. Симметрично убранство трех храмов, построенных специально для поединка героев. Все главные события рассказа происходят в мае: в мае герои видят Эмилию из окна темницы, в мае они встречаются после бегства Паламона из тюрьмы, в мае они вступают в поединок за руку героини. Все основные события разворачиваются в Афинах или поблизости от них и т.д.

Подобная симметрия — характерная черта не только «Гавейна», но и многих рыцарских романов, где часто встречается и пышный декор, и красочная праздничность атмосферы. Все это есть и у Чосера. Намечен здесь, хотя и в основном подспудно, и нравственный идеал подлинного рыцарского «вежества» с его неотъемлемым благородством, справедливостью, доблестью и бескорыстной добротой.

Однако «Рассказ Рыцаря» — все-таки не рыцарский роман. У Чосера нет ни типичного для классического рыцарского романа поиска героя, ни его подвига (авантюры), ни фантастической составляющей сюжета. Нет здесь и обычного в таких романах счастливого конца — счастье Паламона добыто ценой смерти Арситы, чья судьба следует законам средневековой трагедии как произведения, рассказывающего, по определению самого Чосера, «о длящемся некоторое время счастье, которое оканчивается бедой».1649

Подобное совмещение диаметрально противоположных сюжетных линий двух главных героев было бы совсем неуместно в классическом рыцарском романе. А ведь именно на этом и строится история Рыцаря, где подспудно шевелящийся хаос постоянно угрожает порядку, той самой столь искусно воссозданной симметрии и красочному рыцарскому церемониалу, которые сразу бросаются в глаза читателям.1650 И на фоне столкновения созидательных и разрушительных сил, действующих в рассказе, совсем не легко решить, почему судьба благоволит к одному герою, а другого, как будто бы не менее достойного, обрекает на смерть. Зато такое переплетение комического и трагического начал дает Чосеру блестящую возможность для боэцианских размышлений о судьбе, случайности и свободной воле в мире, где нет не только христианского Бога-Троицы, но неизвестен даже и единый Бог ветхозаветного откровения. Поэтому жанр «Рассказа Рыцаря» точнее всего было бы определить как философскую поэму о смысле жизни и превратностях судьбы.

Движимое, казалось бы, изменчивыми прихотями Фортуны столкновение созидательных и разрушительных сил намечено уже в самом начале рассказа, где пышной свадьбе Тезея, вознесшегося на вершину славы, противостоит горестная жалоба вдовы Капанея, не погребенного владыки Фив, — ее в этот самый момент «коварный рок» «давит злобным колесом своим». Как приговор враждебной судьбы изначально воспринимает свою участь и попавший в темницу Арсита, который, утешая Паламона, говорит, что «плененья гнет мучительный»

Самой Фортуной, видно, нам сужден;Сатурна ли враждебным положеньемИль прочих звезд злосчастнейшим стеченьемНиспослан он, — таков, как ни борись,Был вид небес, когда мы родились.Итак, терпи: вот краткий мой совет.

Однако мысли Арситы идут скорее от ума, чем от сердца, и потому стоическое самоотречение сразу же покидает его после того, как он вслед за Паламоном увидел Эмилию из окна тюрьмы и влюбился в нее.

У Боккаччо Эмилия была кокетливой девушкой, игравшей вполне самостоятельную роль в развитии действия. Она хорошо знала, что пленники наблюдают за ней из своей башни, и с удовольствием приходила в сад, чтобы покрасоваться перед ними. Она с сочувствием прощалась с Арчитой перед его отъездом из Афин и узнавала его, когда он возвращался обратно. Ей было неприятно кровопролитие на турнире за ее руку, и она отдавала предпочтение Арчите.