Всё о Манюне (сборник) - Наринэ Абгарян

Фая допила чай одним глотком, прикрутила крышку термоса. Убрала его от греха подальше в сумку. Покосилась на старушку, села прямо, сложила на коленях руки. Старушка одобрительно хмыкнула. Откинулась на спинку скамейки, поправила темный платок на голове.

– Ты к кому приехала?

– К сестре.

– К Розе Шац?

– Как вы догадались? – опешила Фая.

– Очень похожи. Я Розу вот такой помню, – старушка показала рукой на проходящую мимо молоденькую девушку. – Худая была, с длинной косой. Григоренц Седа как родную ее приняла, дочкой называла. Роза потом за инженера Серожа замуж вышла, Мишу родила.

Фая расслабилась. Раз старушка так хорошо знает ее сестру, значит, бояться нечего.

– Как можно позвонить Розе, чтобы они приехали за мной?

– Зачем? Миша уже едет сюда.

– Откуда ему знать, что автобус приехал на целый час раньше положенного времени?

– Оттуда, – отрезала старуха и снова вцепилась в подол Фаиного плаща, – матерьял-то какой странный, никогда такого не видела.

– Синтетика.

– Хэх, чего только не придумают.

Через минуту, остервенело кряхтя, к автовокзалу подъехал Вася.

– Вот и он, – кивнула старуха.

– Миша, – выдохнула Фая, когда, счастливо загрузив в «газик» сумки, они наконец тронулись в путь, – а как ты узнал, что я раньше приехала?

– Мне директор автовокзала позвонил. Говорит – тут женщина, очень похожая на Розу, курит на весь город и работу мне срывает! – передразнивая всполошенный голос директора автовокзала, с хохотом рассказал дядя Миша.

– А что, женщины у вас вообще не курят?

– В Ереване курят. Но Берд – не Ереван.

– Это я уже поняла. А что такое «пилят»?

– Фая, я тебя поздравляю! Пять минут как в наших зубодробительных краях, а уже «пилят»!

– Мойше!

– Факира! Ну чего тут непонятного? Пилят – это переиначенное на наш манер матерное слово на букву «бэ».

– Да что ты такое говоришь!

– Ну! Другие годами к этому идут. А ты за несколько минут справилась!

– Вот шлимазл!

– Я тоже рад тебя видеть.

Тетя Фая нам очень понравилась – громкая, немного смешная, очень похожая на Ба, она внесла своим появлением в предпраздничную сумятицу настоящий разнобой – все сразу побросали свои дела и открыв рты наблюдали, как она бьется в счастливой истерике, обнимаясь с родными, пытаясь рассказать сразу все новости и жалуясь на бесцеремонный прием нашего городка. Первым делом она троекратно расцеловалась с Ба (Роза, душа моя, я нашла тебе хорошие английские поддерживающие чулки от варикоза, три пары), далее стала обниматься с братом (Мотя, ты этой прической в гроб меня вгонишь, сказано было: коротко постригись!).

– Да разве его переубедишь? – поддакивала Ба.

Потом Фая села на диван, усадила себе на колени Маньку и несколько минут обильно рыдала в ее всклокоченную макушку.

– Деточка, как же ты выросла! – приговаривала она и выпытывала, помнит ли ее Маня.

Манька виновато сопела – последний раз она гостила у тети Фаи шесть лет назад и ничего, кроме шумного моря, больших кораблей и шоколадного мороженого в вафельном стаканчике, не запомнила. А еще она запомнила дочку тети Фаи, Лину. Лина умела смешно косить глазами и носила брюки-клеш могучей амплитуды. Манька как-то увязалась за ней в магазин и запуталась в широченных брючинах. Еле выпуталась.

Потом, вдоволь нарыдавшись в Манины кудри, тетя Фая знакомилась с нами: поцеловала каждую в щечку, долго восхищалась Сонечкиной седой прядью волос, чем навсегда снискала ее расположение. Затем она наконец вспомнила, что у сестры юбилей, поздравила ее с днем рождения и вручила подарок – два отреза красивой ткани (на платье) и кожаную, цвета топленого молока, сумочку.

Гуляли мы до поздней ночи. За столом собрались самые близкие: родные Ба, наша семья, тетя Валя с Мариам и щекастым Петросом и дядя Гор с женой Мелиной. Через какое-то время осоловелые от впечатлений Гаянэ с Сонечкой, трогательно обнявшись, спали на Дядимишиной кровати, Петрос тихо посапывал в своей коляске, а мы с Манькой и Карин– кой, пока взрослые отвлекались на воспоминания и анекдоты, поглощали сладкое. Оторвались на полную катушку, закусывая воздушный бисквитный торт конфетами, а песочное печенье – приторно-сладкими финиками и жареными орехами с изюмом.

В общем – праздник удался на славу.

Дядя Мотя уехал в четверг, а тетя Фая гостила у Ба до конца недели. Мы успели очень привязаться к ней – она умела смешным голосом рассказывать сказки и была непревзойденной «водой» в прятки. Куда бы мы ни спрятались, находила нас за считаные минуты. Дядя Миша говорил, что в тете Фае погиб великий сыщик, а тетя Фая ласково называла его шлимазлом и дамским угодником. Правда, когда она впервые так сказала, мы от незнания решили, что она назвала дядю Мишу дамским негодником и пришли к ней за разъяснениями.

Тетя Фая сначала посмеялась, а потом ломала голову, как же нам объяснить смысл выражения «дамский угодник».

– Это мужчина, который ведет себя так, чтобы угодить женщинам.

– А что такое «угодить»?

– Понравиться.

– Бабник, что ли? – пришла на помощь тете Фае Каринка.

– Ха-ха-ха. Ну, в том числе немножко бабник.

– Какое там немножко! – встопорщилась Ба. – Мишу хлебом не корми, дай только за бабами приударить.

– А что же ты хотела, весь в своего деда.

– В какого это деда? – заблестели глазами мы.

– А вот эта история не для ваших ушей, – покачала головой тетя Фая.

– Ну и ладно, – легко согласились мы.

Ба подмигнула нам и приложила палец к губам. Мы понимающе улыбнулись ей в ответ. Не расстраивать же тетю Фаю тем, что про Исаака Ша– ца, у ног которого укладывались штабелями первые бакинские красавицы, мы давно уже всё знаем. Пусть тетя Фая остается в счастливом неведении.

Меньше знаешь – крепче спишь.

Глава 7. Манюня празднует Первомай

Мама говорит, что про Первомай надо или хорошо, или никак. Никак – это, наверное, молча.

Только попробуй о Первомае молча, когда в этом году прошла первая в истории нашего района демонстрация! Раньше демонстрации у нас не проводились, городок счастливо прикидывался глухой провинцией и ограничивался просмотром празднества по телевизору. Но в середине апреля грянула строгая директива из Еревана, и у нас началась новая, насыщенная политической и прочей коммунистической активностью жизнь.

Уступать столице в размахе проводимого мероприятия руководство района не собиралось, поэтому в организацию демонстрации впряглись все – театральная труппа Дома культуры, музыкальная и художественная школы, а также ансамбль песни и пляски консервного завода «Светлый путь». Весь цвет района, можно сказать. Руководил процессом третий секретарь райкома товарищ Минасян, маленький толстый мужичок с задорно торчащими параллельно плечам ушами и абсолютно лысым, в мелкую рыжую крапушку, черепом. Помимо завлекательной внешности товарищ Минасян обладал еще двумя качествами: абсолютным самодурством и неиссякаемыми залежами воистину болезненной фантазии. По безумным идеям, которыми он неустанно фонтанировал, можно было написать обширный научный труд о природе и тонкостях неадекватного поведения человека в период шизофренического обострения.

«Если уж организовывать первомайскую демонстрацию, то такую, чтобы обзавидовались все!» – решил товарищ Минасян и рьяно взялся за дело.

Первое, что пришло в шебутную голову третьего секретаря – это пустить впереди колонны скульптуру Мухиной «Рабочий и колхозница». Желательно в натуральную величину. Ну или хотя бы в человеческий рост, но тогда уже на высоком постаменте.

– Главное, чтобы серп и молот были настоящие. Орудия труда муляжом быть не должны, это издевательство над простым рабочим народом и потакание подрывной политике империалистов! – выдвинул он ультиматум директору художественной школы Патрику Мовсесовичу.

Возмущению худющего и костлявого Патрика Мовсесовича не было предела:

– Вы понимаете, что требуете невозможного? Во-первых, где я возьму такое количество гипса, а во-вторых – нет у нас ни одного мало– мальски соображающего скульптора!

– Гипс не проблема. В больнице попросим.

– Как это в больнице?

– Переломы они чем фиксируют? Гипсом? Гипсом! Вот и попросим у них мешок-другой.

– Вы что, хотите, чтобы я из медицинского гипса вылепил вам рабочего и крестьянку? – нехорошо прищурился Патрик Мовсесович.

– А что? Нужен какой-то специальный гипс?

– Да черт с ним, с гипсом! – окончательно вышел из себя директор художественной школы. – Скульптора откуда возьмете? Тоже в больнице попросите?

– А ты на что? – не преминул съязвить товарищ Минасян.

– Я художник-абстракционист! – отбрил его Патрик Мовсесович.

– Гхмтху, – подавился нахлынувшими эмоциями третий секретарь райкома. – То есть лепить ты совсем не умеешь, да?