Осенние дали - Виктор Федорович Авдеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда уже ехали обратно лугом на окаймленное ветлами булыжное шоссе, Ржанов почувствовал, что плохо отмыл песок, прилипший к мокрому телу; песок скрипел в сандалетах.
«Эка противно», — подумал он, стараясь не глядеть в сторону жены и Щекотина, сидевших по бокам детей.
Как могло случиться, что между ним и Серафимой вдруг будто прорыли ров? Раньше она еле могла дождаться его из больницы, прибегала в операционную, ревновала ко всякому знакомому. Почему между ними затесался этот губошлеп Владлен? Какие у них отношения? Не изменяет ли уж ему Симка? Нет, нет! До этого, вероятно, еще не дошло… но ведь может и дойти? Постой, постой, а если она кем-нибудь увлекалась до Щекотина? Фу, какая дрянь в голову лезет! Так черт знает до чего можно додуматься! Провинциальный Отелло из районной больницы. И все же им надо объясниться.
— Я слышал на речке некоторые ваши высказывания, — обращаясь к Акульшину, заговорил Щекотин и чуть покраснел оттого, что ввязался в разговор старых друзей. — Вы, насколько я понял, не считаете человека владыкой мира? Если бы только в этом дело! Безжалостно уничтожаются леса, наползают пески, лысеет наша планета, истощаются запасы угля, свинца. Дым, газ от заводов, электростанций, самолетов отравляют воздух, которым мы дышим, отбросы производства загрязняют реки. Катастрофически вымирает рыба, птица, зверь. А нефть, плавающая по волнам океанов? Ртуть? Гибнет планктон, а ведь это не только пища морских животных. Планктон дает семьдесят процентов постоянно обновляющихся запасов кислорода. Представляете? Всему живому на Земле грозит голод, смерть. Вот о чем сейчас нужно думать. Народы ж без конца воюют. Вместо того чтобы бороться с этим злом, огромные государственные доходы на разных континентах тратятся на создание атомных, водородных бомб, бактериологического оружия и таких сверхмощных средств уничтожения…
— Какая глубокая философия! — едко, насмешливо перебил молодого хирурга Ржанов. — Прикажете, Владлен Сергеевич, возвратиться к первобытному образу жизни? «Опроститься»?
Акульшин удивленно обернулся к старому другу. Щекотин смешался и умолк. Глаза Серафимы Филатовны, казалось, метнули молнию.
— Какой ты остроумный! — с уничтожающим презрением сказала она мужу.
«Пожалуй, вышло бестактно, — подумал Ржанов, однако без всякого раскаяния. — Не умею держать себя в руках».
И здесь он заметил, как дернулась нижняя губа Щекотина.
«Смеется? Надо мной, конечно? Взгляд явно наглый, с издевочкой. Серафима готова мне язык вырвать. Неужели у них так далеко зашло?»
«Скорая помощь» перевалила через мост, вырулила на опустевшую базарную площадь. Доктор Ржанов вгляделся в поредевшую толпу у осинового частокола, нарочито спокойно сказал шоферу:
— Если в больнице нет вызовов, вернешься сюда и поищешь Конкина. Знаешь, конечно? Майор. Санитар с тобой поедет, заберете. Запой у него, положить надо, а свободные места у нас есть.
Дети радостно наперебой закричали:
— Приехали! Вон наш дом! Приехали!
Показались желтые, длинные, приземистые здания больницы, каменный обвалившийся забор, тополя во дворе. «Рафик» остановился за кухней, у докторской квартиры, напротив клумбы с цветами.
II
За это время вызовов «Скорой помощи» не было, но возле приемного покоя стояла подвода. В телеге, укрытый стеганым одеялом, лежал бородатый мужчина с измученными глазами. Лицо у него было желтое, выпростанные руки не двигались, и смотрел он не мигая, так что нельзя было понять, видит он кого или нет.
— Откуда? — спросил доктор, подходя к подводе.
— Из Дунькина.
Отвечал парень лет шестнадцати, с облупленным носом, коренастый, в порыжелых городских туфлях на резине, чем-то похожий на больного в телеге. Из приемного покоя вышел пожилой колхозник с кнутом, вытирая тыльной стороной ладони мокрые губы: пил воду.
— Здравствуй, доктор Лексей Иваныч, — степенно сказал он Ржанову. — Колхозник это наш, Голышев Петро Сидорыч. Животом мается, помирает, не чаяли довезть в город. Машиной бы способней, да ржицу на пункт возят. Председатель не дал.
Больной молча, безжизненно смотрел с телеги. В русой бороде у него заметно просвечивала седина, и от этого вид казался еще безнадежнее.
— Была рвота, отец? — наклонившись к нему, спросил Ржанов.
— Рвало.
— Давно началось?
— Ночью. Проснулся — болит и тошнота.
Отвечал колхозник медленно, безучастно, словно дело касалось не его, а кого-то постороннего, чужого. Ржанов пощупал живот, пульс.
— Сразу боли или постепенно?
— Будто ножом вдарили.
Вылезшие из машины дети уже играли в песочке у крыльца: они давно привыкли к тяжелобольным. Серафима Филатовна скрылась в квартире. Возле Ржанова остался только Щекотин, да еще подошел санитар. Ржанов велел отнести больного в приемный покой.
— Похоже на язву желудка, — сказал он, оставшись вдвоем с молодым коллегой. — Надо полагать, прободная. Займитесь, Владлен Сергеич. Вероятно, придется оперировать. Я буду через пять минут.
Он пошел домой. Доктор Ржанов занимал трехкомнатную квартиру, обставленную неуклюжей тяжеловесной мебелью областной фабрики. На веранде Серафима Филатовна кормила детей.
— Обедайте без меня, — сказал Ржанов на ходу. — Я освобожусь нескоро.
— У тебя ж… выходной.
Слышал ли он жену? Слышал, но отвечать не хотел. В нем росло возмущение недавней сценой в «рафике»: оборвать его при людях так, как сделала Серафима? Ну пусть он сказал этому мальчишке бестактность — замечание могла бы сделать мягче! Что подумает Акульшин? Неужели она в свои годы, с детьми, втюрилась? Этот же хлыщ поиграет и бросит. Каков тихоня! Бабский угодник. Или Серафима хочет пожуировать с молоденьким, а потом сделать вид, что ничего не было? Дудки! Он даст ей развод, а детей заберет. Зачем они ей нужны? Боже, как шатко благополучие семьи!
В спальне Ржанов сбросил запыленную рубаху, с ненавистью отряхнул с живота прилипший песок, достал из шифоньера распашонку с короткими рукавами, в крупную пеструю клетку. Переодеваясь, слышал, как Акульшин говорил Серафиме Филатовне: «…Зачем же? Я подожду». О чем это они? Когда он вышел в столовую, друг детства вскочил со стула, взял его за руку.
— Леша, ты будешь делать операцию? Можно я поприсутствую? Ни разу не видал. Не помешаю?
— Хочешь посмотреть? А выдержишь? Ну, давай… вместо пульки. — Ржанов улыбнулся одним ртом.
— Может, поручил бы Владлену? — просительно глядя на мужа, сказала Серафима Филатовна. — Он давно рвется.
«Она называет его только по имени», — отметил Ржанов, хотя знал это давно.
— Боюсь, не справится, — сухо ответил он. — Раньше ему приходилось оперировать только аппендицит, грыжу. В живот он, может, и войдет, а сумеет ли выйти? Слишком молод… щенок. Будет ассистировать.
«Как Серафиме хочется, чтобы Щекотин поскорее стал самостоятельным хирургом».
Акульшин вышел во двор. То ли хотел подождать Ржанова там, то ли почувствовал, что у супругов ссора. В каждой
