Возвращение с Западного фронта (сборник) - Эрих Мария Ремарк

– Чаю или кофе? Разве есть и то и другое?

– Да. Вот посмотри.

– Роскошно! Как в лучших ресторанах! Не хватает только музыки.

Она нагнулась и включила портативный приемник – я не заметил его раньше.

– Итак, что же ты хочешь, чай или кофе?

– Кофе, просто кофе, Пат. Ведь я крестьянин. А ты что будешь пить?

– Я выпью с тобой кофе.

– А вообще ты пьешь чай?

– Да.

– Так зачем же кофе?

– Я уже начинаю к нему привыкать. Ты будешь есть пирожные или сандвичи?

– И то и другое. Таким случаем надо воспользоваться. Потом я еще буду пить чай. Я хочу попробовать все, что у тебя есть.

Смеясь, она наложила мне полную тарелку. Я остановил ее:

– Хватит, хватит! Не забывай, что тут рядом подполковник! Начальство ценит умеренность в нижних чинах!

– Только при выпивке, Робби. Старик Эгберт сам обожает пирожные со взбитыми сливками.

– Начальство требует от нижних чинов умеренности и в комфорте, – заметил я. – В свое время нас основательно отучали от него. – Я перекатывал столик на резиновых колесиках взад и вперед. Он словно сам напрашивался на такую забаву и бесшумно двигался по ковру. Я осмотрелся. Все в этой комнате было подобрано со вкусом. – Да, Пат, – сказал я, – вот, значит, как жили наши предки!

Пат опять рассмеялась:

– Ну что ты выдумываешь?

– Ничего не выдумываю. Говорю о том, что было.

– Ведь эти несколько вещей сохранились у меня случайно.

– Не случайно. И дело не в вещах. Дело в том, что стоит за ними. Уверенность и благополучие. Этого тебе не понять. Это понимает только тот, кто уже лишился всего.

Она посмотрела на меня:

– И ты мог бы это иметь, если бы действительно хотел.

Я взял ее за руку.

– Но я не хочу, Пат, вот в чем дело. Я считал бы себя тогда авантюристом. Нашему брату лучше всего жить на полный износ. К этому привыкаешь. Время такое.

– Да оно и весьма удобно.

Я рассмеялся:

– Может быть. А теперь дай мне чаю. Хочу попробовать.

– Нет, – сказала она, – продолжаем пить кофе. Только съешь что-нибудь. Для пущего износа.

– Хорошая идея. Но не надеется ли Эгберт, этот страстный любитель пирожных, что и ему кое-что перепадет?

– Возможно. Пусть только не забывает о мстительности нижних чинов. Ведь это в духе нашего времени. Можешь спокойно съесть все.

Ее глаза сияли, она была великолепна.

– А знаешь, когда я перестаю жить на износ, – и не потому, что меня кто-то пожалел? – спросил я.

Она не ответила, но внимательно посмотрела на меня.

– Когда я с тобой! – сказал я. – А теперь в ружье, в беспощадную атаку на Эгберта!

В обед я выпил только чашку бульона в шоферской закусочной. Поэтому я без особого труда съел все. Ободряемый Пат, я выпил заодно и весь кофе.

Мы сидели у окна и курили. Над крышами рдел багряный закат.

– Хорошо у тебя, Пат, – сказал я. – По-моему, здесь можно сидеть, не выходя целыми неделями, и забыть обо всем, что творится на свете.

Она улыбнулась:

– Было время, когда я не надеялась выбраться отсюда.

– Когда же это?

– Когда болела.

– Ну, это другое дело. А что с тобой было?

– Ничего страшного. Просто пришлось полежать. Видно, слишком быстро росла, а еды не хватало. Во время войны, да и после нее, было голодновато.

Я кивнул.

– Сколько же ты пролежала?

Подумав, она ответила:

– Около года.

– Так долго! – Я внимательно посмотрел на нее.

– Все это давным-давно прошло. Но тогда это мне казалось целой вечностью. В баре ты мне как-то рассказывал о своем друге Валентине. После войны он все время думал: какое это счастье – жить. И в сравнении с этим счастьем все казалось ему незначительным.

– Ты все правильно запомнила, – сказал я.

– Потому что я это очень хорошо понимаю. С тех пор я тоже легко радуюсь всему. По-моему, я очень поверхностный человек.

– Поверхностны только те, которые считают себя глубокомысленными.

– А вот я определенно поверхностна. Я не особенно разбираюсь в больших вопросах жизни. Мне нравится только прекрасное. Вот ты принес сирень – и я уже счастлива.

– Это не поверхностность – это высшая философия.

– Может быть, но не для меня. Я просто поверхностна и легкомысленна.

– Я тоже.

– Не так, как я. Раньше ты говорил что-то про авантюризм. Я настоящая авантюристка.

– Я так и думал, – сказал я.

– Да. Мне бы давно надо переменить квартиру, иметь профессию, зарабатывать деньги. Но я все откладывала это. Хотелось пожить какое-то время так, как нравится. Разумно это, нет ли – все равно. Так я и поступила.

Мне стало смешно.

– Почему у тебя сейчас такое упрямое выражение лица?

– А как же? Все говорили мне, что все это бесконечно легкомысленно, что надо экономить жалкие гроши, оставшиеся у меня, подыскать себе место и работать. А мне хотелось жить легко и радостно, ничем не связывать себя и делать что захочу. Такое желание пришло после смерти матери и моей долгой болезни.

– Есть у тебя братья или сестры?

Она отрицательно покачала головой.

– Я так и думал.

– И ты тоже считаешь, что я вела себя легкомысленно?

– Нет, мужественно.

– При чем тут мужество? Не очень-то я мужественна. Знаешь, как мне иногда бывало страшно? Как человеку, который сидит в театре на чужом месте и все-таки не уходит с него.

– Значит, ты была мужественна, – сказал я. – Мужество не бывает без страха. Кроме того, ты вела себя разумно. Ты могла бы без толку растратить свои деньги. А так ты хоть что-то получила взамен. Но чем ты занималась?

– Да, собственно, ничем. Просто так – жила для себя.

– За это хвалю! Нет ничего прекраснее.

Она усмехнулась:

– Все это скоро кончится, я начну работать.

– Где? Это не связано с твоим тогдашним деловым свиданием с Биндингом?

– Да. С Биндингом и доктором Максом Матушайтом, директором магазинов патефонной компании «Электрола». Продавщица с музыкальным образованием.

– И ничто другое этому Биндингу в голову не пришло?

– Пришло, но я не захотела.

– Я ему и не советовал бы… Когда же ты начнешь работать?

– Первого августа.

– Ну, тогда еще остается немало времени. Может быть, подыщем что-нибудь другое. Но так или иначе, мы, безусловно, будем твоими покупателями.

– Разве у тебя есть патефон?

– Нет, но я, разумеется, немедленно приобрету его. А вся эта история мне определенно не нравится.

– А мне нравится, – сказала она. – Ничего путного я делать не умею. Но с тех пор как ты со мной, все стало для меня гораздо проще. Впрочем, не стоило рассказывать тебе об этом.

– Нет, стоило. Ты должна мне всегда говорить обо всем.

Поглядев на меня, она сказала:

– Хорошо, Робби. – Потом она поднялась и подошла к шкафчику: – Знаешь, что у меня есть? Ром. Для тебя. И, как мне кажется, хороший ром.

Она поставила рюмку на столик и выжидательно посмотрела на меня.

– Ром хорош, это чувствуется издалека, – сказал я. – Но почему бы тебе не быть более бережливой, Пат? Хотя бы ради того, чтобы оттянуть все это дело с патефонами?

– Не хочу.

– Тоже правильно.

По цвету рома я сразу определил, что он смешан. Виноторговец, конечно, обманул Пат. Я выпил рюмку.

– Высший класс, – сказал я. – Налей мне еще одну. Где ты его достала?

– В магазине на углу.

«Какой-нибудь паршивый магазинчик деликатесов», – подумал я, решив зайти туда при случае и высказать хозяину, что я о нем думаю.

– А теперь мне, пожалуй, надо идти, Пат? – спросил я.

– Нет еще…

Мы стояли у окна. Внизу зажглись фонари.

– Покажи мне свою спальню, – сказал я.

Она открыла дверь и включила свет. Я оглядел комнату, не переступая порога. Сколько мыслей пронеслось в моей голове!

– Значит, это твоя кровать, Пат?.. – спросил я наконец.

Она улыбнулась:

– А чья же, Робби?

– Правда! А вот и телефон. Буду знать теперь и это… Я пойду… Прощай, Пат.

Она прикоснулась руками к моим вискам. Было бы чудесно остаться здесь в этот вечер, быть возле нее, под мягким голубым одеялом… Но что-то удерживало меня. Не скованность, не страх и не осторожность – просто очень большая нежность, нежность, в которой растворялось желание.

– Прощай, Пат, – сказал я. – Мне было очень хорошо у тебя. Гораздо лучше, чем ты можешь себе представить. И ром… и то, что ты подумала обо всем…

– Но ведь все это так просто…

– Для меня нет. Я к этому не привык.

Я вернулся в пансион фрау Залевски и посидел немного в своей комнате. Мне было неприятно, что Пат чем-то будет обязана Биндингу. Я вышел в коридор и направился к Эрне Бениг.

– Я по серьезному делу, Эрна. Какой нынче спрос на женский труд?

– Почему это вдруг? – удивилась она. – Не ждала такого вопроса. Впрочем, скажу вам, что положение весьма неважное.

– И ничего нельзя сделать?

– А какая специальность?

– Секретарша, ассистентка…

Она махнула рукой:

– Сотни тысяч безработных… У этой дамы какая-нибудь особенная специальность?