Перс - Александр Иличевский

Азарт и величественность соколиной охоты за молодильным мясом хубары не оставляют никаких шансов этой птице. Ибо нет страсти сильней, чем желание вечной жизни.

Насколько прозрачна граница с Пакистаном? Перед границей мы пеленали соколов и запихивали их в мешок с сухой травой, чтобы им было чем дышать. Мешок этот подвязывали под карданный вал. В кузове у нас были пчелиные ульи — мы путешествовали под прикрытием медосбора. Так многие пасечники кочевали по погранзоне в поисках активного цветения. К тому же помогало выхлопотанное Фарухом направление от университета. Мол, изучаем зависимость химического состава меда от состава растительности. Плюс убалтывали пограничников рассказами о танцах пчел, об их языке, я пересказывал фон Фриша.

Мы перевозили соколов в тентованном полноприводном грузовичке ISUZU — десять клеток и шесть ульев, двенадцать кубометров зарешеченного воздуха, смердящего останками песчанок, припахивающего прополисом, полного крылатого жужжания. Довольно хлопотно было вычищать клетки от окровавленных шкурок, перьев, костей, снова кормить этих хищных ангелов, пополнять поилки и толочь в ступке птичьи витамины и антибиотики. Из пятнадцати уловленных соколов к концу сентября выжили одиннадцать, еще три самки сапсана не вернулись.

По дороге в Кветту, где нас ждал скупщик, Фарух выполнял функции разведчика. То и дело мы поднимались от трассы в предгорья, чтобы усмотреть хубару, тщетно.

Достигнув Кветты, мы оторопели: над городом ходили облака пыли, ныряли в улочки, взметывались бурыми полотнищами, влачились бородами старцев-великанов.

Мы починили машину, почистились, послонялись по городу, и Фарух повел меня к дилеру соколов Мир-Базу Хетрану. Без его санкции никто не мог безнаказанно сбыть шейхам хотя бы одну птичку.

По дороге на поклон к Хетрану мы столкнулись в лифте с примечательным балобаном. Удивительно нехищный, пышный плюмаж делал сокола похожим со спины на карликовую танцовщицу из Мулен Руж, завязывающую пуанту. Этот соколиный парад был зловещ: крылатые убийцы всевозможных пород и окрасов, то изящно кроткие, то злобно косматые, разнящиеся размерами, оснасткой кожаных лат, — напоминали летучих колдунов.

Я смотрел на птиц и представлял, от чего мне придется отказаться, чтобы стать животным… Что значит быть зверем? Что значит быть соколом?

Ангелы ближе к животным, чем к человеку. И те, и другие не обладают свободой воли. Что могут напомнить мириады ангелов, сотворенных только с целью, чтобы пропеть осанну Всевышнему и тут же погибнуть? Мириады поденок, мутной пеленой скрывая реку, распластанные на воде, сплавляются вниз по течению в небытие; сытая рыба лениво сцеловывает с неба их пыльцовое месиво.

Как и все живое, ангелы прячутся среди подобного.

Так на какое животное — если только возможно представить возникновение такового желания — хотел бы походить пророк?..

Лет сорока, пухлолицый, дородный Мир-Баз с высоты кресла, с которого едва доставал до полу башмаками на толстой, в три пальца, подошве, встретил нас вороным отливом волос, сверканьем перстней и золотой цепи из-под раскрытой на три пуговицы голубой рубашки. Он был приветлив: благоволил к Фаруху, понравился ему и я. Наши шахины были ему кстати, арабы очень любят этих изящных рыжеголовых красавцев.

На востоке трудно отличить хвастовство от светского сообщения, и скоро я узнал все о процветающем бизнесе Мир-База, разговорчивость которого к тому же объяснялась как желанием блеснуть знанием английского, так и нуждой в нем потренироваться.

— Ну и лихолетье нынче, — воскликнул Мир-Баз, потирая руки. — Горячее время! Очень горячее! Соколиный сезон длится только три месяца. В это время между шейхами разражается состязательная грызня. Если шейх увидит почти белого или почти черного сокола — и тот и другой окрас чрезвычайно редкий, — с этим шейхом случается сердечный припадок. Он должен купить эту красоту во что бы то ни стало.

— Ну и во что ему красота обходится?

— Это не твоя цена, парень. Забудь. За сибирского сокола я беру не меньше восьмидесяти тысяч долларов. Рекордная ставка в этом году в Белуджистане — сто десять тысяч за светлоперого балобана, пойманного у самой границы с Тянь-Шанем. Но к тому времени, пока птичка эта долетит до Ближнего Востока, стоить она будет много дороже.

— Обалдеть, — сказал я, беря предложенную Мир-Базом сигарку.

— Ты ведь знаешь, парень, арабы верят, что мясо хубары — афродизиак, повышает половую активность, продлевает молодость, — подмигнул мне Мир-Баз.

— Да, я слышал.

— Ага, ты слышал. А знаешь ли ты, что шейхи за день съедают одну хубару, а в праздники — две?! За год они употребляют пятьсот штук.

— Людоеды…

Мир-Баз засмеялся. При этом было ясно, что он не столько ужасается или потешается над своими клиентами, сколько хвастается их прожорливостью, она для него часть их величия.

Однажды в самом начале декабря Мир-Баз добыл для нас приглашения на обед к одному из прибывших на охоту шейхов. Прием устраивался в доме, принадлежавшем одной из могущественных феодальных семей. Род этот управлял областью Сарпур, объединявшей все те пространные наделы, где члены королевских семей Дубаи и Катара собирались в этом году охотиться на хубару.

К саудитам сейчас должен был присоединиться некий влиятельный шейх, ради которого этот обед и был сервирован. Имя его Мир-Баз не сообщил, сказав только, что мы будем ему по гроб обязаны, ибо особа эта необычайно могущественная и высокочтимая. Фарух, который смущался любого официоза, не очень-то хотел идти на этот прием, но меня глодало любопытство, и я его уломал.

Красные, белые, желтые шатры, раскинувшиеся посреди Кветты, парусили, дышали и хлопали. По периметру шатры были обставлены преимущественно креслами, окрыленными золочеными ручками, и кушетками с гобеленовой обивкой, как в Лувре. Подавальщики в накрахмаленных белых пиджаках разносили выпивку. Стаканы с запретным алкоголем были стыдливо обернуты в салфетки. Покуда все замерли в ожидании шейха, я приветствовал нескольких клиентов Мир-База — действующих и бывших министров Пакистана. Все они помнили нас, были довольны нашими шахинами, интересовались, как идут наши дела. Фарух кивал, я жаловался на скуку.

«Мы должны найти вам подходящее место», — шепнул нам хозяин приема Амид Гхани, получавший от Мир-База тучные комиссионные за возможность быть представленным саудовцам высшего ранга. Судя по всему, наши птички в самом деле произвели фурор, раз уж нас решили приподнять над поверхностью земли.

«Вы не должны сидеть слишком близко к Принцу, чтобы не вызвать подозрение, но в то же время он должен вас заметить и пригласить посидеть с ним на кушетке». В конце концов было решено, что я сяду между феодалом, невысоким, плотненьким человеком, с вымазанным бетелем оскалом, и бывшим министром, а Фарух по правую руку от феодала.

«Его величество Осама бин Мухаммед бин Авад бин Ладен», — объявил Амид Гхани, и мы подскочили со своих мест, сделали почтительную стойку.

«Еще его зовут — Принц, Шейх, Аль-Эмир, Абу Абдалла, Шейх Аль-Муджахид, Директор, Имам Мехди, Добряк-самаритянин — выбирай!» — вполголоса похвастался осведомленностью феодал и презрительно буркнул мне на ухо: «Только никакой он не „его величество“. Он всего-то однокурсник племянника правителя Дубаи, они вместе учились в Джидде. Этот Принц — головорез, воевал в Афганистане, а вот охотник он никуда не годный. В прошлом году, когда не смог выследить ни одной хубары в моих владениях, вместе со всем лагерем нагрянул в Кучукский национальный заповедник, где за десять дней убил двести хубар и три десятка газелей и туров». «А кто же ему разрешил?» — спросил я. «Никто — ни Моисей, ни Иисус Христос, ни пророк Мухаммед — никогда не говорил, что Пакистан должен быть нищим».

Но вот Принц вплыл в шатер. Выражение его лица оставалось бесстрастно, покуда он обходил с приветствием собравшихся гостей. Субтильный, величественно высокий, чуть сутулый. В отличие от саудовских аристократов он носил не щегольскую бородку а-ля ван Дейк, а простую, как носят муллы. Одет он был в черную робу, иссеченную золотой тесьмой, белоснежный тюрбан венчал высоко поднятую голову.

Принц опирался на посох, позади неотступно следовал слуга. На руке, вдетой в кожаную крагу, слуга нес сокола невиданного окраса — почти полностью белого, лишь к плюснам перламутрово отливавшего подпалинами, оттенка топленого молока. Я никогда не видел таких соколов, даже не подозревал, что подобный окрас существует.

«Альбинос?!» — шепнул я рыжему феодалу. «Сибирская птичка, — ответил тот. — Цены ему нет, стадо роллс-ройсов».

Я представился по-английски и был спрошен Принцем по-английски:

«Хашем Сагиди? Как долго вы живете в Пакистане?»