Мидлмарч - Джордж Элиот

Впрочем, репетиторской деятельности Ладислава предстояла в ближайшее время проверка, ибо накануне дня выдвижения кандидатов мистер Брук должен был держать речь перед достопочтенными избирателями Мидлмарча с балкона «Белого оленя», откуда открывался обширный вид на край рыночной площади и перекресток. Стояло чудесное майское утро, и, казалось, многое внушало надежду: забрезжила перспектива дружественных отношений между комитетом Бэгстера и комитетом Брука, причем мистер Булстрод, мистер Стэндиш, либеральный адвокат, и такие фабриканты, как мистер Плимдейл и мистер Винси, придавали этому альянсу прочность, почти достаточную для того, чтобы противостоять мистеру Хоули с союзниками, обосновавшимися в «Зеленом драконе». Мистер Брук, довольный тем, что ему удалось приглушить негодующий рев «Рупора» преобразованиями, произведенными им за последние полгода у себя в поместье, и уловивший при въезде в город несколько приветственных кликов, почувствовал, что его сердце забилось бодрее под бледно-желтым жилетом. Но при критических обстоятельствах мы зачастую обнаруживаем счастливую способность забывать все, что происходило ранее чем минуту назад.

— Дела идут недурно, э? — говорил мистер Брук, поглядывая на собиравшуюся толпу. — По крайней мере, на публику я пожаловаться не могу. Право же, это приятно — выступать перед собственными, знаете ли, соседями.

Ткачи и кожевники Мидлмарча, в отличие от мистера Момси, не считали мистера Брука своим соседом и испытывали к нему не больше привязанности, чем если бы он только сию минуту был прислан к ним из Лондона в посылке. Впрочем, они довольно благосклонно выслушали ораторов, представлявших им кандидата, хотя один из них — политический деятель из Брассинга, прибывший сообщить обитателям Мидлмарча, в чем заключается их долг, — произнес речь столь пространную, что она вызвала опасения, удастся ли кандидату что-нибудь к ней добавить. Тем временем толпа становилась гуще, и когда деятель завершал свою речь, мистер Брук, который по-прежнему вертел в руках очки, перебирал лежавшие перед ним бумаги и переговаривался с членами комитета с видом человека, которого не страшит приближающееся испытание, вдруг утратил всю свою уверенность.

— Я выпью еще рюмку хереса, Ладислав, — с беззаботным видом обратился он к Уиллу, который стоял у него за спиной и тут же вручил ему сей бодрящий напиток. Это было ошибкой, ибо вторая рюмка хереса, последовавшая вскоре после первой, оказала сильное воздействие на организм мистера Брука, всегда воздержанного в питье, и вместо того чтобы сосредоточить его силы, распылила их. Посочувствуем ему: сколько английских джентльменов тяжко страждут, витийствуя по поводу сугубо частных дел! А ведь мистер Брук желал служить отечеству, войдя в парламент, что, впрочем, также могло бы остаться его сугубо частным делом, если бы, вступив однажды на этот путь, он не обязал себя витийствовать при любых обстоятельствах.

Начало речи не тревожило мистера Брука; он не сомневался, что здесь все будет хорошо, со вступлением он справится шутя, выпалит его гладко, как стихотворную цитату из Попа. Отчалить от берега будет несложно, но его страшило плавание в открытом море.

«А вопросы? — напомнил бес, внезапно шевельнувшийся где-то под ложечкой. — Кто-нибудь может спросить о программе».

— Ладислав, — вслух произнес мистер Брук. — Дайте-ка мне заметки по поводу нашей программы.

Когда мистер Брук явился на балконе, гул приветствий прозвучал ничуть не тише, чем вопли, крики, рев и прочие проявления несогласия, оказавшиеся столь умеренными, что мистер Стэндиш (стреляный воробей) шепнул на ухо соседу: «Скверный признак, черт побери! Хоули наверняка приготовил какую-то каверзу». Впрочем, приветствия всегда приятны, и ободренный мистер Брук выглядел образцовым кандидатом, когда, с торчавшими из нагрудного кармана заметками, поигрывал очками правой рукой, а левой опирался на перила. Особенно неотразимы были бледно-желтый жилет, коротко остриженные светлые волосы и непроницаемое выражение лица. Он начал не без бойкости:

— Джентльмены… избиратели Мидлмарча!

Начало оказалось столь удачным, что небольшая пауза напрашивалась сама собой.

— Я невероятно рад, что стою здесь… ни разу в жизни не был я так горд и счастлив… так счастлив, знаете ли.

Дерзко употребленный мистером Бруком ораторский прием таил в себе опасность: вступление, которое он собирался выпалить играючи, вдруг завязло, ведь даже цитата из Попа может, «ускользая, раствориться», если нас снедает страх и лишняя рюмочка хереса как дымок окутывает мысли. Ладислав, стоявший за его спиною у окна, подумал: «Сорвалось. Теперь одна надежда: рывок не вышел, так, может быть, выберется хоть ползком». А тем временем мистер Брук, растеряв все прочие путеводные нити, обратился к собственной особе и ее талантам — предмет и выигрышный, и уместный в речи любого кандидата.

— Я ваш близкий сосед, добрые друзья мои… известен вам как судья… я неизменно занят общественными вопросами… например, возьмем машины и следует ли их ломать… многие из вас работают с машинами, и в последнее время я занимался этим предметом. Машины, знаете ли, ломать не стоит: пусть все развивается — ремесла, промышленность, коммерция, обмен товарами… и тому подобное… с времен Адама Смита все это должно развиваться. Взглянем на глобус. «Взгляд наблюдателя, не зная преград, должен охватить все, от Китая до Перу»,[170] — сказал кто-то там, по-моему, Джонсон… «Рассеянный»,[171] знаете ли. Я это в каких-то пределах осуществил… правда, до Перу не добрался… но за границу все же ездил… иначе нельзя. Я побывал в Леванте, куда мы посылаем кое-что, производимое в Мидлмарче… ну, и опять же на Балтийском море. На Балтийском, да.

Так, блуждая среди воспоминаний, мистер Брук, быть может, благополучно воротился бы из далеких морей к собственной особе, если бы не дьявольская выходка его неприятелей. В один и тот же миг ярдах в десяти от мистера Брука и почти напротив него поднялось над толпой чучело намалеванного на тряпке оратора: светло-желтый жилет, очки, непроницаемое выражение лица; и тут же воздух огласили повторяемые голосом Панча слова, которые произносил мистер Брук. Все посмотрели на открытые окна в домах, расположенных против балкона: одни были пусты, в других виднелись смеющиеся лица слушателей. Повторенные даже без злого умысла слова оратора, выступающего с жаром, непременно звучат издевательски; здесь же, без сомнения, наличествовал злой умысел — невидимый насмешник либо повторял за мистером Бруком каждое слово, либо норовил выбрать из речи что-нибудь посмешней. То здесь, то там слышался смех, и когда голос выкрикнул: «На Балтийском, да», все слушатели разразились дружным хохотом, и, если бы членов комитета не удерживало чувство солидарности и преданность великому делу, символом которого волей судеб стал «Брук из Типтона», они, возможно, засмеялись бы тоже. Мистер Булстрод возмущенно спросил, чем занята полиция, но голос за шиворот не схватишь, а попытка изловить чучело кандидата была небезопасной, ибо, возможно, как раз этого и добивался Хоули.

Что до оратора, он не мог осознать ничего, кроме того, что мысли от него куда-то ускользают: у него даже немного шумело в ушах, и, единственный из всех присутствующих, он так и не расслышал вторивший ему голос и не заметил своего изображения. Не много сыщется эмоций, поглощающих нас столь же безраздельно, как волнение по поводу того, что мы собираемся сказать. Мистер Брук слышал смех, но он был готов к тому, что тори затеют во время его речи суматоху, к тому же его будоражило и отвлекало в этот миг радостное предчувствие: казалось, затерявшееся в начале речи вступление вот-вот готово воротиться и вызволить его из балтийских морей.

— Это напоминает мне, — продолжил мистер Брук, с непринужденным видом засовывая в карман руку, — если бы я, знаете ли, нуждался в прецеденте… но когда ты прав, прецеденты не нужны, впрочем, возьмем Чэтема,[172] не могу утверждать, что я стал бы поддерживать Чэтема или Питта… Питта Младшего… он не был человек с идеями, а нам, знаете ли, нужны идеи.

— К черту идеи! Нам нужен билль, — выкрикнул в толпе грубый голос.

И тотчас же невидимый Панч, до тех пор копировавший мистера Брука, повторил: «К черту идеи! Нам нужен билль». Публика расхохоталась еще громче, а мистер Брук, прервавший в этот миг свою речь, наконец-то расслышал давно уже вторившее ему эхо. Но поскольку оно передразнивало того, кто его перебил, и ввиду этого казалось дружественным, он учтиво отозвался:

— Вы не так уж неправы, мой добрый друг, мы ведь и встретились для того, чтобы поговорить откровенно… Свобода мнений, свобода печати, свобода… в этом роде, да? Что касается билля, то вы получите билль. Тут мистер Брук, замолкнув на мгновение, надел очки и вытащил из нагрудного кармана заметки жестом делового человека, намеренного перейти к подробностям. Панч подхватил: