Павел I - Александр Боханов

Думается, что Александр Павлович рассказывал всю эту нелепицу удивлённому дежурному офицеру только для того, чтобы создать требуемое «общественное мнение» о «жестокостях» Императора. Однако подлинного ответа, увы! получить уже невозможно. Вполне вероятно, что разговоры «об аресте» и «второй присяге» — легенда, пущенная в обращение из кругов заговорщиков.

Не исключено, что какие-то сведения о заговоре были доставлены Павлу Петровичу упоминавшимся Обольяниновым, ставшим жертвой «торжества свободы», наступившей якобы после воцарения Александра I. Генерал-лейтенант Пётр Хрисанфович Обольянинов (1751–1841) являлся видной фигурой Павловского царствования, человеком, чья преданность Императору Павлу не подлежала сомнению, и которого не удалость «свалить» заговорщикам. Со 2 марта 1800 года он исполнял обязанности генерал-прокурора Сената, т. е. следил за сохранением порядка и закона во всей Империи, и одновременно возглавлял Тайную экспедицию при Сенате, ведавшую розыскными и следственными делами.

Вполне вероятно, что именно Обольянинову стали известны какие-то подробности заговора, нежелательные Палену и его присным, и он сообщил об этом Императору. В пользу такого предположения говорит то, что ненависть к нему заговорщиков была по степени накала сравнима только с ненавистью к Ростопчину. Но, если Ростопчин в момент переворота был «не у дел», то Обольянинов 12 марта был арестован и с него «снимали дознание».[133] В пользу указанной версии говорит и то, что Обольянинова всю жизнь ненавидел Император Александр Павлович и, возможно, именно потому, что он знал о его подлинной роли. Генерал-лейтенанта изгнали с его поста сразу же после переворота, и ему не было предоставлено никакой иной должности. Единственное монаршее «благодеяние» верному слуге отца состояло в том, что, когда в 1819 году Обольянинова избрали предводителем дворянства Московской губернии, то Александр I «не возражал»…

Вечером в понедельник, 11 марта 1801 года, в Михайловском замке состоялся парадный ужин, на который, по обыкновению, кроме членов Императорской Фамилии, приглашались лица «по выбору Императора». Всего за столом находилось 19 персон. Император, Императрица, оба Великих князя с супругами, Великая княжна Мария Павловна. Среди прочих значились; статс-дама графиня Ю. И, Пален, фрейлина графиня Ю. П, Пален, фрейлина Е,П, Протасова, фрейлина AM. Голенищева-Кутузова, генерал-от-инфантерии М. И. Голеншцев-Кутузов, обер-камергер граф А. С. Строганов, обер-гофмаршал АЛ. Нарышкин, обер-камергер граф Н. П. Шереметев, шталмейстер С Л. Муханов, сенатор Н. Б. Юсупов, статс-дама МЛ. Ренне, статс-дама графиня Д. Х. Ливен.

С уверенностью можно сказать, что из всех присутствовавших только один человек — Великий князь Александр Павлович — знал, что через несколько часов произойдёт выступление заговорщиков. Он сохранял удивительное для него хладнокровие и перед Павлом Петровичем в тот раз не проявлял ни малейшего признака беспокойства. Как свидетельствовал князь Адам Чарторыйский, Александр Павлович уверял друга, что «сердце его разрывалось от горя и отчаяния».

Внешне то никак не проявлялось, кроме как разве в том, что «завтрашний Царь» сидел с отрешенным видом. Это не могло укрыться от внимания отца. «Сударь, что с Вами сегодня», — спросил повелитель Империи. «Государь, я чувствую себя не совсем хорошо», — последовал ответ сына-заговорщика. «В таком случае обратитесь к врачу и полечитесь. Нужно пресекать недомогание вначале, чтоб не допустить серьёзной болезни». Великий князь ничего не ответил, потупил глаза и вскоре чихнул. И тут Император поднял бокал вина и, обращаясь к старшему сыну, произнес тост-пожелание: «За исполнение всех Ваших желаний, сударь». Это были последние слова, которые услышал по своему адресу Александр Павлович от обречённого отца.

Ужин продолжался около двух часов и закончился в 10 часов вечера. Это была странная трапеза, больше напоминавшая поминальную тризну. Ощущалась какая-то гнетущая, предгрозовая атмосфера. В наиболее приподнятом настроении пребывал только Император Павел; он беззаботно беседовал с окружающими, сыпал остротами. Ещё в 1784 году в письме Н. И. Салтыкову Павел Петрович признался, что заметил одну особенность: когда его одолевает беззаботная весёлость, то всегда так бывает «перед печалью». Может быть, и в данном случае это являлось проявлением неосознанного предчувствия?

Возможно, радостное настроение Императора объяснялось и тем, что в тот вечер стол был сервирован новым сервизом, украшенным изображениями Михайловского замка. Павел I с восторгом разглядывал изображения и некоторые даже целовал. Существует утверждение, что он якобы назвал этот день «счастливейшим днём жизни», но за точность этого восклицания поручиться нельзя.

По окончании трапезы случился ещё один эпизод, в котором потом узрят вещий смысл. Император, встав из-за стола, остановился у огромного итальянского зеркала и, после краткого созерцания собственной фигуры, произнес: «Посмотрите, какое смешное зеркало; я вижу себя в нём с шеей на сторону». После Цареубийства в обществе циркулировало утверждение, что заговорщики «сломали Императору шею», т. е. шейные позвонки…

Ужин окончился около десяти вечера и, попрощавшись с сотрапезниками, Павел Петрович ещё имел беседу с лейб-медиком Гриве[134] о состоянии здоровья Х. А. Ливена (1774–1838), начальника военнопоходной канцелярии — должность, соответствующая положению военного министра. Он уже более двух недель не исполнял дел, ссылаясь на недомогание. Павел I подозревал симуляцию, но врач, по поручению Монарха посетивший Ливена, заверил, что тот действительно болен. Однако история не осталась без последствий: около И вечера Император отправил к Ливену нарочного с запиской, где предлагалось тому сдать все дела генерал-адъютанту князю П. Г. Гагарину (мужу фаворитки Л. П. Гагариной). Это было последнее повеление Императора Павла, которое уже не могло быть исполнено.

Около половины одиннадцатого вечера Павел Петрович удалился в свой кабинет-опочивальню, у дверей которой на страже стояли два гусара. Рядом, в чулане, размещался на ночь камердинер. Император спал раздевшись, в кальсонах и льняной ночной рубашке с длинными рукавами.

В это время в сторону Михайловского замка направлялось две колонны заговорщиков. Одну возглавлял Пален — она передвигалась по Невскому, а вторую — Беннигсен; она шла по набережной Невы от Летнего сада. Весь вечер заговорщики пировали у Талызина и у Зубовых, а для храбрости приняли немало спиртного, да так усердно, что некоторые, выйдя «на дело», были, что назьшается, пьяными в стельку. Но вожаки — Пален и Беннигсен — были абсолютно трезвы. Сколько точно человек насчитывала каждая группа — неизвестно, но Беннигсен потом рассказывал, что под его началом находилось около 60 человек.