Секс и эротика в русской традиционной культуре - Левкиевская Елена Евгеньевна

Итак, одной из самых распространенных игр во время свîчіні остаются лопатки. В некоторых местах именем этой игры называют саму свîчіню. Кроме того, их тесная взаимосвязь обусловлена тем, что, за редким исключением, лопатки не практикуются в иных обстоятельствах. Эпизод, упомянутый Кузелей, о том, что в эту игру играют в первый день Пасхи (Велік день) у церкви, не противоречит нашей гипотезе, так как игры на Велік день связаны в некоторых украинских селениях с культом умерших.

Подтверждением этому служит свидетельство из деревни Озерянка в Галиции:

«В этот день мертвые веселятся вместе с живыми: они выходят из могил, чтобы посмотреть на игры. Люди собираются на могилах своих близких: отца, матери, детей, других родственников сердцу. И в то время как молодежь развлекается, поет ягилки (ритуальные весенние песни, исполняемые только в этом случае), а старшие разговаривают и едят освященное (приймают ся свяченим). Считается, что покойники принимают участие в разговорах и в еде, как это было при их жизни».[899]

Следует отметить сходство некоторых деталей игры в лопатки и игры «в бужение». И в той, и в другой определенную роль играет нога. В лопатках бьют «по ноге»; в игре, где принимает участие покойник, его тянут за ноги и кричат, чтобы он встал. В первой игре тот, кого ударили по ноге, должен угадать, кто это сделал; во второй — мертвеца тянут за волосы и спрашивают, угадал ли он тянущего. Сходство различных деталей в играх типа лопатки и лубок и в забавах, когда будят мертвого, а также тесная связь между играми лопатки, лубок и свîчіні позволяет согласиться с гипотезой, что эти игры берут начало в обряде «бужение покойника».

Мы не считаем возможным объяснять аналогичным образом иные забавы состязательного характера, такие как сорока, коса и т. д. Последняя игра, правда под другим названием, очень распространена в Закарпатье:

«Мальчики садятся друг за другом в кружок, берут шейку [тряпку], хорошенько ее скручивают и перевязывают веревками, чтобы она не развязалась, затем передают ее друг другу за спинами, приговаривая: „Шей, шей“, — и в то же время делают вид, что держат шейку в руках. Тот, кто стоит в середине круга, надевает на себя ремень (ремін). Затем его бьют шейкой по ремню до тех пор, пока он не схватит того, кто держит в руке шейку» (Ф. Печкан из Нижнего Синевира).

Нет никаких оснований относить игру коса к обряду «бужения». Эти игры могли прийти в свîчіні совсем из другого ряда игр и, вероятно, никогда не имели магического и обрядового характера. Если мы сочтем правомерным предположение Грушевской, то у нас нет никаких оснований не верить и гипотезе Кузели, утверждающего, что игры с покойником являлись просто забавами «с покойником, как если бы он был живой». Отказ Грушевской от этой гипотезы неубедителен. Ее первое возражение, что участники игры могли выбирать в качестве покойника только молодого человека, а не старика, а также утверждение, что подвешивание за ноги не может расцениваться как забава, опровергается следующим недвусмысленным свидетельством: «Кличут, шобы встав да бавився з німі», т. е. «они его зовут, чтобы он встал и поиграл с ними». Кроме того, вряд ли целесообразно опираться на рассказ И. Строцкого, поскольку он содержит лишь весьма неясное указание на действие, видеть в котором обряд «бужения» было бы неосторожным. Впрочем, обе гипотезы, и Грушевской и Кузели, могут считаться состоятельными, если допустить, что в разное время и в разных местах одни и те же игры могут иметь различные мотивировки.

Гипотеза Грушевской — игры, пародирующие погребение, составляют переходный этап между «бужением» покойника и играми типа лопатки (лубок) — опровергается тем фактом, что, как показывает сама Грушевская, мы практически не находим общих черт между играми в «бужение» и играми, пародирующими похороны.

Подражания церемонии похорон могли появиться вне всякой связи с играми в «бужение». Так, они встречаются в народных пьесах великороссов, например в «Царе Максимилиане»: нет никаких веских оснований связывать их каким-либо образом с магическими действиями или обрядами.[900]

Грушевская замечает, что «в конце концов мнимого покойника все-таки удается разбудить».[901] То, что она называет «бужением», вероятнее всего, просто финальная часть игры, когда участник, исполняющий роль мертвеца, вскакивает на ноги, чтобы его не сбросили на землю. Ничто не позволяет расценивать этот эпизод как следы древнего обряда. Подобное «пробуждение» мы находим и в «Царе Максимилиане».[902]

Некоторые ученые проводят параллель между играми состязательного характера во время свîчіні и забавами в Древней Руси на тризнах,[903] имевшими характер соревнования в воинской доблести, игры или битвы.[904] Заметим, что в Закарпатье, кроме игр-состязаний, встречаются и чисто боевые забавы. Ниже следует описание одной из них:

«Самые сильные парни собирают группу и выбирают из своего числа чîаря, т. е. царя или короля. Этот царь объявляет войну неприятелю и посылает стражников к границам своих владений. Стражники становятся у входных дверей. Их задача сводится к тому, чтобы никто из присутствующих не убежал. Царь объявляет мобилизацию, назначает военных врачей. Всех сгоняют к дверям, оставляя в покое только самых древних стариков. Сгоняют и мужчин и женщин. Разумеется, крестьяне, зная, что их ожидает, противятся воле царя. Тот назначает жандарма, который силой заталкивает всех в хижу и ставит у входа часового.

Чîсарь отдает приказ набрать солдат. Вербовка осуществляется следующим образом. Посреди хижі на полу расстилают мешок, рядом ставят стул, на который садится врач. За стулом с двух сторон жандармы натягивают кусок сукна. Рядом с врачом находится еще один жандарм. Когда солдат становится на мешок и врач начинает осматривать его, жандарм, который стоит за сукном, резко тянет мешок на себя, и солдат падает на пол.

У двери стоит жандарм и вызывает каждого по имени. Он выкрикивает любое пришедшее на ум имя, и жандармы тотчас приводят названного человека. Когда солдат падает на пол, все смеются. Каждый заходит в свой черед, пока не вызовут всех. Когда перекличка заканчивается, стражники остаются на местах, а жандармы вновь выгоняют всех наружу для принесения присяги. Принятие присяги проходит следующим образом: стул убирают, двое или четверо парней встают в два ряда и берут в руки по тряпке. Они смачивают ее в воде, смешанной с сажей, и велят присутствующим по одному входить в помещение. Никто не знает, что произойдет дальше, и спокойно входит в хижу. Здесь его ударяют по лицу тряпкой, смоченной в воде с сажей. Так принимается присяга. После принятия присяги против чîсаря вспыхивает восстание, его арестовывают и сажают в большую пустую бочку».

Мы не уверены, что эта игра тесно связана с похоронными обрядами. Она могла прийти из другого игрового цикла. Но, предполагая сходство между тризной в Древней Руси и играми во время свîчіні, мы сочли необходимым упомянуть о ней, указав новые детали.

Мы остановились на играх свîчіні, которые комически изображают похоронные обряды; сама смерть представлена в них комически:

«Например, выбирают мальчика, привязывают к нему два куска материи: один выше пояса, другой — ниже. Первый, который сверху, набивают соломой (получается горб), на голову мальчику нахлобучивают женскую шапочку (чепец), лицо белят мукой и делают вставные зубы из картошки. Теперь все готово. Затем он подходит ко входной двери, в руках у него длинная лопата, которой он трижды стучит в дверь. Его пускают в хижу. Тогда он впрыгивает с порога в комнату, становится на колени перед покойником, молится, точит косу. Затем ему наливают воды в рот, он оплевывает всех. Потом принимается гоняться за молодыми парнями и девушками до тех пор, пока кто-нибудь не упадет на землю. Ряженый косит его косой словно траву. Затем продолжает гнаться за другими. Закончив, он уходит».[905]