Город на холме - Эден Лернер

Было очень тихо, а потом я услышал, как Хиллари шмыгает носом и всхлипывает.

− Каждый день этого боюсь… Каждый день.

− Это хорошо, что ты хоть кому-то можешь в этом признаться. Каждый плачет по своему покойнику. Я только хочу спасти Ранию, пока это возможно. Мне горько это говорить, но я не думаю, что Хеврон ждет что-то хорошее. Гнев Божий страшен.

− Я все равно не понимаю. В том, что Рания уже не девушка, виновата не она одна. Танго в одиночку не станцуешь. Почему хотят наказать только ее?

− Ты давно в Израиле?

− Десять лет.

− Могла бы уже понять. Здесь Ближний Восток. Женщина по определению виновата.

Фейга. Как же надо было задолбать человека, чтобы он не только ушел к врагам, но и искренне их полюбил. Каждый плачет по своему покойнику. Ладно, не могу я больше это слушать. Опасности для Хиллари София не представляет, а остальное не мое дело.

Я уже понял, что лучше не трепаться и ни о чем не спрашивать. На что она надеялась, эта, судя по голосу, уже очень немолодая и усталая женщина, одна в чужом городе, потерявшая дочь, затравленная собственной общиной? В убежище Рание отказали на том основании, что не захотели создавать прецендент – давать в Израиле убежище христианам. В глобальном плане это правильно, иначе к нам сюда переселится вся Эритерея с Южным Суданом, а там и пол-Нигерии подтянется. Мы просто хотим, чтобы еврейская страна – единственная на весь мир и не такая уж большая – по возможности оставалась еврейской. Но я слишком хорошо помнил, каково это – знать, что не уберег близкого человека, и понимал, что ни Кнесет, ни полиция, ни армия Софию не остановят. Ей уже недолго жить, и Рания это все, что у нее осталось. Этот нарыв нужно вскрыть, если Рании не станет, пятно ляжет на всех. Она уже повязана с нами, возможно, больше, чем известно нам всем. Кстати, наша доблестная полиция до сих пор не установила, кто и в кого стрелял.

Тюремное начальство очень кстати вспомнило про административное правило, что заключенного с такой серьезной инвалидностью, как у Рании, можно выпускать только под расписку родственников или социальных служб. Хамза Наджафи сидел тихо, видимо, они с Софией все-таки были в контакте. К моим многочисленным прегрешениям и нарушениям прибавилось еще одно – преступный сговор с целью доставки нелегала в Израиль.

− Ты понимаешь, что мы делаем? − спросил я Хиллари, разворачивая ее коляску вокруг фонтанчика в больничном парке.

− Мы спасаем одну жизнь[300].

И вот я сижу в арендованной машине на пустыре, а рядом – высокая, изящная, даже в семьдесят лет ослепительная, София Аднани. Никогда бы не подумал, что у меня с этой женщиной может быть что-то общее, а вот поди ж ты. Почему-то у нее был явный зуб на международных наблюдателей, особенно CPT.

− Кто они такие, чтобы приезжать сюда учить нас, как себя вести по-христиански? Наша церковь самая древняя, уж во всяком случае древнее Америки и Канады вместе взятых. Да они не увидели, что у них под носом происходит. Финтифлюшки безмозглые.

− Как вы сказали?

− Это у нас был такой профессор на факультете журналистики в Еврейском университете в Иерусалиме. Колоритный такой старик и знающий. Если девушки в аудитории за ним не успевали, он ворчал: вот “финтифлюшки безмозглые”. Но это было так смешно, что мы не обижались.

Вот мне и подарок неожиданно перепал.

Мы сидели и ждали. Дома вокруг были заброшены и печальны. Ветер гонял по улице пыль и мусор. Правительство не хочет вкладывать деньги в Хеврон. Квартал за кварталом пустых оставленных арабами домов. Здесь надо расчистить и построить что-нибудь вроде нашего Мецудат Рама, тем более что до Кирьят-Арбы рукой подать. Глядеть на эту безхозяйственность сердце кровью обливается.

В зеркало заднего вида я увидел араба в традиционной одежде, ведущего за уздечку ослика и закутанную фигуру у ослика на спине. “Это наши”, − сказала София. Все понятно, он устроил этот маскарад, чтобы замести следы. Поехал в какую-нибудь глухую деревню, где никто ничего не знает о хевронских делах, и арендовал по дешевке это животное. Вот также на ослике везли Малку через пустыню между Узбекистаном и Казахстаном. И также свистел ветер, только гонял не пыль, как здесь, а песок, соль со дна пересохшего озера и споры смертоносных бактерий из оставленной русскими военной лаборатории. В любой ситуации я в первую очередь вспоминаю Малку.

Фигура сползла с ослика, в две секунды размотала лишнюю ткань, вылетела как бабочка из кокона, только крыльев за спиной не хватает. Да, это Рания, только выше и пропорциональней, чем была семь лет назад. По-прежнему не идет, а скользит, лицо совсем прозрачное. Не могу представить себе, что она когда-нибудь будет продолжать чей-то род, что на нее кто-то способен даже взглянуть с этими целями. Вроде они с моей сестрой ровесницы и обе слепые, а совсем друг на друга не похожи. Риша в неполные восемнадцать лет уже матрона и уже ждет прибавления. Быстро работают братья мизрахим, ничего не скажешь.

Наджафи открыл левую заднюю дверь, и Рания тенью скользнула в машину. Я услышал одновременно звук захлопнувшейся двери и что-то похожее на “аллах”. Взглянул в зеркало заднего вида. Дрожат ресницы, дрожат маленькие руки с тщательно покрашенными ногтями. Видно, не одна Малка сразу после тюрьмы наводит марафет.

− Шалом, – раздался тихий вздох с заднего сидения. Ну, самообладанием она еще семь лет назад отличалась.

София протянула руку на заднее сидение, сунула что-то Рание в ладонь и сказала на иврите: “Это от Хиллари”.

Я включил музыку, какую-то классику на рояле. Мы все втроем сидим, как на иголках, впереди проверка, а классика очень даже успокаивает. До блокпоста Мейтар где-то минут сорок, если без проишествий.

На Мейтаре все прошло гладко. Три солдата, как я, в вязанных кипах. Ни у кого, кроме меня они документов не спросили.

Я довез своих пассажирок до беер-шевской автобусной станции. В реабилитационный центр мы не поехали, чтобы не светиться. Рания сжимала в кулаке гранатовые бусы, которые я часто видел на Хиллари по субботам. Другую руку она протянула в пустоту, пытаясь что-то нащупать.

− Рания, что ты ищешь?

− Тебя.

− Меня? – удивился я. – Зачем?

− Тебя.

Как вода миквы, это прикосновение одновременно обожгло и очистило. Она явно существо не из этого мира, эта Рания Наджафи. Даже я, нигде не склонный к мистике, понял это со всей очевидностью.

− God bless you.

Может, и сработает, кто знает. В прошлый раз ее благословение подарило нам живых Хиллари и Веред-Мириам. И дом в Касбе.

Автобус в Тель-Авив уехал, а я по-прежнему сидел на стоянке в машине и даже отзвонить Хиллари у меня не было сил. Понятно, от чего я так устал. Что-то случилось с моим упорядоченным миром, с его четкой границей между врагами и своими. Головой я понимал, что эта граница будет восстановлена с первой же атакой, с первым же терактом. Просто меня дезориентировала вся эта абсурдная эпопея, завершившаяся непривычным прикосновением. С тех пор как погибла Офира, до меня дотрагивалась только Малка.

Дело о легализации Гиват Офиры прочно увязло в судебных коридорах. На иск “Шалом Ахшав” ребята ответили своим собственным и забыли, сосредоточились на укреплении и развитии поселения. Здесь за два с лишним года собрался самый разношерстый народ, несколько семей неуемных “выселенцев” из Газы, олим из десятка разных стран, пара матерей-одиночек не слабого характера и даже полицейский на пенсии, оставшийся после развода на улице. В общем, именно так, как Офира бы хотела. Больше всего она не любила единообразие и стремление всех постричь под одну гребенку. Идеологический тон в поселении задавали люди из Шавей Хеврон, но плюнуть в женщину в брюках никому и в голову не приходило. Огородили все это низкой, чисто символической оградой, главным образом для того, чтобы к евреям не лазили овцы, а к арабам не убегали павлины. Более непракатичного вложения ресурсов я представить себе не мог, но я там не жил и, стало быть, права голоса не имел. Никакой пользы павлины не приносили, но боевой дух в поселенцах поддерживали. Они гордо разгуливали по территории, шуршали великолепными хвостами по стволам олив и стенам караванов и всем своим видом показывали, кто здесь шеф. Дети были в восторге, а к диким павлиньим крикам все быстро привыкли. Женщины делали из перьев веера, серьги, книжные закладки, панно и как-то реализовывали эту продукцию, хотя, подозреваю, не за миллионы. И это бы Офире понравилось. Ей нравились бесполезная красота и вызов обстоятельствам. Конечно, на одних павлинах не продержишься. Те, кто не работал в Гуш Эционе, Иерусалиме или Беер-Шеве, работали здесь. У Алекса действительно пошло с оливами, первый урожай превзошел все его ожидания. Изгнанники из Газы, знавшие толк в теплицах, воссоздали на новом месте то, что было утеряно, маленькую стеклянную крышу было видно издалека под утренним солнцем, если ехать с севера на юг. Они выращивали на продажу орехи, инжир, шиповник, а для внутреннего пользования развели огород. В Мицпе Рамон удалось купить десяток альпак. Они отлично прижились и стали всеобщими баловнями. Высокого качества шерсть сдавали на переработку, доходы клали в общую кассу. Поселение потихоньку благоустраивалось, в новопостроенные коттеджи по негласному правилу въехали в первую очередь семьи с детьми, остальные пока остались в караванах. И, конечно, детский сад с навороченным игровым комплексом, подаренным зарубежными донорами. И эшкубит-синагога с новонаписанным свитком Торы. Занавес для шкафа женщины сшили сами, сидя вокруг рамы два метра на два и простегивая стежок за стежком. Со слов Малки я знал, что нравы хозяйка рамы, по совместительству директор проекта, установила очень строгие. Никаких пустых разговоров за святым делом. Только диврей Тора, ну, или попеть святые слова можно, если душа очень просит. А если кто-то все-таки не удерживался и злословил – все простегнутое в этот день распускалось и в следующий раз работа начиналась заново. С соседями больших проблем не было – так, поджоги, кражи по мелочи, да одну из альпак, самую младшую самочку, нашли с перерезанным горлом. Никогда не видевшая от людей ничего кроме ухода, а от человеческих детей ничего кроме ласки, она пошла за первым, кто ее поманил. Они не дураки, это семейство Тамими, которое там всем заправляет. Зачем трепыхаться, если заранее известно, что евреев выгонят отсюда сами же евреи.