Мельмот скиталец - Чарлз Метьюрин

вернулся к себе в комнату полный грустных и тягостных мыслей и,

усевшись в кресло, погрузился в раздумье над томом, содержавшим

легенды о душах умерших, которые, однако, ни в коей мере не

противоречили учению святой католической церкви, иначе бы я одним

пинком затолкал эту книгу в горевший передо мной в камине огонь и

оплевал потом пепел. И вот под впечатлением то ли встречи с людьми,

которых мне привелось в этот день увидеть (никто, кроме тебя, никогда

не должен знать, о чем у нас был с ними разговор), то ли - книги,

которую я читал, содержавшей кое-какие отрывки из Плиния, Артемидора

и других {9} и переполненной историями, которые мне не следует сейчас

повторять, но в которых, вообще-то говоря, шла речь об оживлении

умерших и все рассказывалось в должном соответствии с нашим

католическим представлением о христианских душах, пребывающих в

чистилище, и обо всем, что сопутствует им там, - о цепях, о вечном

огне, о том, как, говоря словами Плиния: "Apparebat eidolon senex,

macie et senie confectus" {Появлялся призрак - то был старик

костлявый и обагренный кровью {10} (лат.).}; то ли, наконец, от

усталости после моего одинокого путешествия, или еще по какой-то

неизвестной мне причине, но только, чувствуя, что голова у меня в

этот вечер не такая, чтобы я мог предаваться общению с книгами или

собственным мыслям, и что, хоть меня и клонит ко сну, ложиться спать

мне совсем не хочется, - состояние, которое мне не раз случалось

испытывать, равно как и другим людям, - я вынул письма из ящика

стола, куда я обыкновенно кладу их, и перечел то место, где вы

описываете нашу дочь, какой она была тогда, когда ее нашли на этом

проклятом языческом острове. И, уверяю тебя, описание это так глубоко

врезалось в сердце того, кому еще ни разу не случалось прижать к

груди родное дитя, что, право же, ни один испанский художник не мог

бы изобразить ее лучше, нежели ты.

И вот, стараясь представить себе эти синие глаза, упрямые

локоны, которые не хотят слушаться своей новой госпожи - прически, и

очертания ее тонкого стана и думая, что нежное существо это скоро

окажется в моих объятиях и будет просить у своего христианского отца

христианского же благословения, сидя в своем кресле, я задремал. И

сны мои переплелись с тем, о чем я только что думал наяву: мне

привиделось, что прелестное это существо, такое любящее, такое

чистое, сидит возле меня и просит моего благословения. Наклонясь,

чтобы благословить ее, я сполз со своего кресла и - проснулся. Я

говорю "проснулся", потому что все, что за тем последовало, я видел

настолько же ясно, как стол и стул в этой комнате и вообще любой

предмет, которого я мог коснуться рукою. Напротив меня сидела

неизвестная мне женщина; одета она была как испанка, только ноги ее

были укрыты ниспадавшим до полу покрывалом. Сидела она недвижно,

казалось, ожидая, что я первый заговорю с ней.

- Чего тебе надобно здесь? - спросил я, - и зачем ты здесь?

Незнакомка не подняла вуали, губы и руки ее были по-прежнему

неподвижны. Голова моя была полна слышанным и прочитанным, и, осенив

себя крестным знамением и произнеся молитвы, я встал и подошел совсем

близко к сидевшей.

- Чего тебе надобно? - спросил я. - Зачем ты сюда явилась?

- Отца, - ответила неизвестная.

Она подняла вуаль, и глазам моим предстала дочь моя Исидора,

точь-в-точь такой, какой ты описывала ее в твоих многочисленных

письмах. Можешь себе представить, что я испытал! Я совсем обомлел,

правду говоря, даже испугался, увидав ее величавую, но странную

красоту. Смятение мое и тревога не только не улеглись, но, напротив,

еще возросли, когда пришелица встала и, указывая на дверь, сквозь

которую она сразу же вслед за тем прошла, с какой-то таинственной

вкрадчивостью и поспешностью произнесла in transitu {На ходу (лат.).}

слова, звучавшие примерно так:

- Спаси меня! Спаси меня! Не медли ни минуты, не то я погибла.

И клянусь тебе, жена, ни тогда, когда она сидела напротив меня,

ни тогда, когда уходила, я не слышал ни шелеста ее платья, ни шума

шагов, ни вздоха. Только когда она уже ушла, раздался такой звук, как

будто по комнате пронесся порыв ветра, и ее вокруг окутал туман,

который потом рассеялся: тогда я почувствовал, что глубоко вздохнул,

так, как будто грудь моя освободилась вдруг от ужасной тяжести. Я

потом просидел еще около часу, раздумывая над тем, что видел, и не

зная, что же все это было - сон наяву или похожая на сон явь. Я

обыкновенный смертный; мне свойственно чувство страха, и я могу

заблуждаться, но вместе с тем я - христианин и католик и, как ты

помнишь, всегда решительно осуждал все твои россказни о духах и

видениях, за исключением тех. что освящены авторитетом пресвятой

церкви и упоминаются в житиях ее мучеников и святых.

Видя, что все мои тягостные раздумья ни к чему не приводят и что

им нет конца, я улегся в постель, где долго пролежал, ворочаясь с

боку на бок и тщетно пытаясь уснуть; под утро, едва только я забылся

крепким сном, меня разбудил какой-то шум, как будто занавеска

колыхалась от ветра. Я вскочил и, отдернув ее, огляделся вокруг.

Сквозь ставни в комнату пробивался дневной свет. Но все равно я не

мог бы разглядеть окружавшие меня предметы, если бы не горевшая на

камине лампа, свет которой, хоть и довольно тусклый, позволял,

однако, ясно все различить. И при этом свете я увидел возле двери

фигуру, в которой взгляд мой, ставший еще зорче от страха, опознал

ту, которая мне уже являлась.

- Слишком поздно, - жалостным голосом произнесла она, печально

махнув рукой, и тут же исчезла.

Должен тебе признаться, что это второе посещение наполнило меня

таким ужасом, что, не будучи уже в силах пошевельнуть ни рукой ни

ногой, я замертво повалился на подушку. Помню только, что слышал, как

часы пробили три".

Когда донья Клара и священник (десятый раз уже перечитывавшие письмо) снова дошли до этих слов, часы внизу пробили три.

- Странное совпадение, - сказал отец Иосиф.

- А вы находите, что это только совпадение, отец мой? - сказала донья Клара, бледнея.

- Не знаю, - ответил священник, - многие рассказывают вполне правдоподобные истории о том, как покровители наши, святые, предупреждали нас о грозившей опасности даже с помощью неодушевленных предметов. Только чего ради предупреждать нас, если мы не знаем, какой опасности нам надлежит бояться?

- Тсс! Тише! - прервала его донья Клара, - слышали вы сейчас шум?

- Ничего я не слышал, - ответил отец Иосиф, с некоторым волнением вслушиваясь в окружавшую их тишину. - Ничего, - добавил он через некоторое время более спокойным и уверенным голосом, - а тот шум, что я _действительно слышал_ часа два назад, длился очень недолго и больше не возобновлялся.

- Что-то очень уж стали мигать свечи! - не унималась донья Клара, застывшими от страха стеклянными глазами глядя на пламя.

- Окна открыты, - ответил священник.

- Да, они открыты все время, пока мы здесь с вами сидим, - возразила донья Клара, - но вы посмотрите только, какой сквозняк! Он совсем задувает пламя! Святой боже! Свечи вспыхивают так, как будто вот-вот потухнут!

Поглядев на свечи, священник увидел, что она говорит правду, и в то же время заметил, что шпалера возле двери сильно заколыхалась.

- Где-то открыта еще одна дверь, - сказал он, поднимаясь с места.

- Но вы же не оставите меня здесь одну, отец мой, - сказала донья Клара; оцепенев от ужаса, она приросла к креслу и могла только устремить на него свой взгляд.

Отец Иосиф ничего не ответил. Он вышел в коридор, где его поразило необычное обстоятельство: дверь в комнату Исидоры была распахнута и видно было, как там горят свечи. Он тихо вошел туда и огляделся - в комнате никого не было. Он бросил взгляд на постель и увидел, что этой ночью на ней никто не лежал; она оставалась неразобранной и несмятой. Вслед за тем взгляд его обратился на окно: теперь он уже в страхе озирал все, что было в комнате. Он подошел к нему - оно было открыто настежь, то самое окно, которое выходило в сад. Испуганный этим открытием, священник пронзительно вскрикнул. Крик этот донесся до слуха доньи Клары. Трепеща от страха и шатаясь, та попыталась пойти за ним, но была не в силах удержаться на ногах и в коридоре упала. Священник с трудом поднял ее и привел обратно. Несчастная мать, когда ее в конце концов усадили в кресло, даже не заплакала. И только беззвучными бледными губами и застывшей рукою пыталась указать на опустевшую комнату дочери, словно прося, чтобы ее туда отвели.

- Слишком поздно, - сказал священник, помимо воли повторяя зловещие слова, приведенные в письме дона Франсиско.

Глава XXIV

Responde meum argumentum - nomen est nomen - ergo,