Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт - Ирвинг Стоун

Несколько минут Джон хранил враждебное молчание. Затем он положил свои руки на ее плечи и слегка потряс ее. С грубостью, маскировавшей любовь, он проворчал:

— Теперь, когда ты представила меня таким героем, могу ли я отказаться снять свою кандидатуру? Возьми карандаш и бумагу, мы напишем заявление для печати, объявляющее о снятии моей кандидатуры.

Генералы Грант, Шерман и Шеридан обеспечили в конце концов триумфальные победы Союза; президент Линкольн был переизбран. В начале весны 1865 года генералы Конфедерации Ли и Джонстон сдались Гранту, и с войной было покончено.

Теперь, когда исчезли препятствия, мешавшие строительству железных дорог, Джесси стала сторонницей вложения средств семьи — около двухсот тысяч долларов — в строительство железных дорог Канзас — Пасифик и Миссури — Пасифик. Нацеливаясь на дорогую ему Калифорнию, Джон продал имевшиеся у него акции двух частично проложенных железнодорожных линий и приобрел акции намеченной к строительству линии Мемфис — Эль-Пасо, которая получила от законодательного собрания Техаса около восемнадцати миллионов акров отчужденной земли. Затем он купил землю для конечной станции в Сан-Диего и составил планы железной дороги Сан-Диего — Форт-Юма. Джесси доставляло большое наслаждение наблюдать за активными действиями мужа: смело и решительно он отстаивал планы прокладки железных дорог через Скалистые горы. В пятьдесят два года борода и шевелюра Джона стали седыми, но он по-прежнему производил приятное впечатление, как накануне их свадьбы, когда мистер Криттенден назвал его «самым красивым офицером, когда-либо маршировавшим по улицам Вашингтона».

Если четыре года войны были напряженными, то годы с 1865-го по 1870-й — спокойными и казались Джесси самым чудесным периодом в ее жизни. Решив, что подходит старость, она наслаждалась мирной жизнью, старалась сделать свой дом приятным для семьи и друзей. Она думала о том, как была бы довольна мать, увидев ее живущей во многом в духе Черри-Гроув, ставшей наконец «прекрасной леди», какой ее так старалась сделать мисс Инглиш. Она грустила о потере Блэк-Пойнта, и Джон настаивал, что наряду с городским домом им следует иметь поместье, где они могли бы наслаждаться природой, которая их так очаровывала в Сан-Франциско. Правительство еще не возместило сорок две тысячи долларов за собственность, отобранную у них в Сан-Франциско, но, став миллионерами, Джесси и Джон Фремонт не считали это трагедией.

Они купили превосходное поместье и особняк из серого камня над Гудзоном, в местечке Покахо. В отделанной красным деревом библиотеке, окна которой выходили на изумительный по красоте Таптан-Зее, Джесси разместила библиотеку, купленную у Гумбольдтов после смерти барона. Здесь она собрала также коллекцию Джона по военному искусству и политике и все книги, которые она любила и пронесла через всю жизнь, начиная с первых томов Одюбона, прочитанных ею в библиотеке конгресса, до последних художественных произведений, печатавшихся в Бостоне и Нью-Йорке. Столовая, окна которой выходили в сад с цветочными клумбами и в которой Джесси подавала превосходные блюда, какие мог придумать ее повар-француз, всегда была полна гостей. В просторной жилой комнате напротив библиотеки всегда звучали музыка, смех троих детей и их приятелей. В поместье имелись прекрасные верховые лошади и парусная лодка для Чарли, ставшего уже парнем с темными глазами отца и черными волосами на прямой пробор. Чарли исполнилось восемнадцать лет, и он мечтал стать адмиралом: осенью собирался поступать в военно-морскую академию в Аннаполисе. У пятнадцатилетнего Фрэнка, унаследовавшего от матери теплые карие глаза, узкое лицо и каштановые волосы, было фортепьяно, на котором мальчик часто играл по утрам. Она старалась воспитать своих детей общительными и не навязывала им того, что их не интересовало. Она как бы говорила: «Вот мир; берите у него все, что хотите. Мое дело — открыть перед вами двери. Позже вы сами решите, какие идеи и виды искусства вы отвергнете, а какие станут вашими друзьями на всю жизнь».

Ее постоянно озадачивало различие между ее тремя детьми, резкий контраст не только между Лили и ее братьями, но и между самими мальчиками. Искренний, с открытым лицом Чарли был счастлив только тогда, когда находился около воды, он читал книги только о путешествиях и науке. Фрэнк был молчалив и задумчив, его не интересовала жизнь за стенами дома, до сумерек он держал себя вяло, а когда они наступали, проводил время за чтением романов и стихов, игрой на фортепьяно. Ей казалось странным, что мальчики были лишены честолюбия.

Все выглядело определенным и ясным. Они знали весь свет, и, казалось, весь свет знал и любил их. Джон и Джесси ездили в Европу, и она была представлена датской королеве Луизе, и они подружились с Хансом Кристианом Андерсеном. Ее салон, где доминировала внушавшая уважение, спокойная личность мужа, не только привлекал самые изысканные умы и таланты страны, но и служил для многих европейских друзей парадным входом в Америку.

Джесси не жадничала и прослыла меценаткой, она внесла, в частности, значительные средства в фонд помощи раненым солдатам. В 1868 году оплатила учебу тринадцати молодых людей в колледже — девяти парней и четырех девушек. К ней приходили за помощью ученые, изобретатели, исследователи, писатели, художники — все, кому по тем или иным причинам нужны были деньги. Она внесла вклады в фонды университетов, симфонических концертов, собраний искусства. Она не подсчитывала, сколько отдала, ибо знала, что Джон не пытается установить размер их доходов; денег поступало много, и не было смысла терять время на бухгалтерские подсчеты.

Что касается их самих, то она и Джон жили скромно: носили простую одежду, и их потребности были ограниченными; Джесси не носила мехов и драгоценностей. Помимо поездок за рубеж они тратили деньги на содержание двух домов и на приемы друзей. Тридцать лет супружества углубили, а не истощили их взаимные чувства друг к другу. В трудные, несчастливые военные годы они познали, что неприятности, осложнения — плохие друзья; ныне же, в приятной атмосфере созидательных лет, когда их последние честолюбивые намерения были близки к осуществлению, между ними вновь вспыхнула плотская любовь.

Джон пригласил художника Фаньяни написать портрет жены. Когда художник позволил ей взглянуть на полотно, она увидела то, о чем лишь смутно догадывалась. Она располнела, ее изящные плечи округлились, налились, грудь стала более высокой. Свои поседевшие волосы она расчесывала на прямой пробор, но если раньше она туго укладывала их, то теперь они свободно спускались на плечи. Ее глаза казались более крупными, чем в молодости, более темными, мягкими, приветливыми. Ее длинный римский нос стал вроде бы покороче и поизящнее. На портрете она выглядела немолодой женщиной, матроной; наиболее активная часть жизни осталась позади, а впереди были долгие годы наслаждения спокойной жизнью человека в летах.

Глядя на себя в отображении художника Фаньяни, она подумала о странных законах перспективы. Стоя на вершине холма над долиной, можно видеть во всех подробностях передний план — первые несколько миль ранчо, садов, домов, пашни; но дальше ландшафт сливался, его детали скрывались за дымкой. По-другому вела себя память: в ее сознании четко прорисовывались ранние годы брака: она могла вспомнить каждый час, боль одиночества, разочарования и неудачи, каждый крошечный успех. Но более близкие к настоящим годы, все дальше отстоящие от молодости, от свежести начала, словно скрываются за дымкой. Она не могла вспомнить и мысленно представить события этих лет: они сливались воедино так плотно и безраздельно, что пропадало различие во времени. Месяцы, годы летели так быстро, что не было возможности их подсчитать, не говоря уже о том, чтобы удержать.

Джесси надеялась, что сможет жить безмятежной жизнью, тратить деньги на благие цели, а тем временем Джон будет помогать прокладывать трансконтинентальную железную дорогу. Однако в глубине души затаилось опасение, что такое не может длиться бесконечно. Она предчувствовала, что впереди их ждут новые бури. Иногда у нее возникала мысль, что не следовало бы так щедро расходовать деньги, а лучше сохранить какую-то часть, вложить их в землю, акции или же отдать на хранение в банк. И в то же время она считала, что ничего это не дает: когда меняются обстоятельства, все тысячи, какие она сейчас тратит, также будут потеряны вместе со всем остальным капиталом. Лучше использовать деньги, заставить их служить великим целям.

Самым счастливым в эти светлые годы был день, когда она поехала вместе с Джоном в Сент-Луис на открытие памятника сенатору Томасу Гарту Бентону. Сорок тысяч зрителей, пожелавших присутствовать на церемонии, заполнили Лафайетт-парк. У пьедестала выстроились школьники в белых костюмах, оркестр исполнял марши, и ехавший в западном направлении поезд остановился и своими свистками приветствовал церемонию.