Фантастика, 1991 год - Сборник

“Вот почему все действительно эллинское привлекается к ответу за упадок. И Платон проявляет ту же неблагодарность,- считает Ницше,- к Периклу, Гомеру, трагедии, риторике…” Итак, в противоположность софистам, которые-подходят к первому прозрению в области морали, греческие философы вслед за Сократом идут вспять, стремясь воскресить безвозвратно ушедшее во времени. Они хотят видеть в Будущем - мумизированное прошлое, лишенное соков жизни, лишенное естественной связи с традиционной культурой, взращенной на энергийной, атональной, инстинктивной основе. Из живой, органической, конкретно-исторической целостности возникает, по Ницше, искусственное порождение декаданса.

Великие понятия “добро”, “справедливость” отрываются от тех предпосылок, с которыми они неразрывно были связаны, и в качестве ставших свободными “идей” делаются предметами диалектики. Ищут скрытую за ними истину, принимают их за сущность или за знаки сущностей.

Платон благодаря чрезмерно повышенной, по Ницше, чувствительности и мечтательности настолько поддался чарам понятия, что чтил и боготворил их как какую-то идеальную форму.

…Если, как мы отмечали,- Сократ еще “играл” на древних, атональных инстинктах эллинов, самой устремленности молодежи к состязанию, “фехтованию умов”, становясь первым учителем фехтования для знатных, хотя это уже состязание холодной, отточенной гомо-разумности, но тем не менее - “состязание”, то Платон идет еще дальше в своей “совершенно абстрактно построенной добродетели” как величайшем искушении превратить самого себя в абстракцию”. Он отвлек инстинкты от полиса, от состязания, от воинской доблести, веры в традицию и предков, введя диалектику в повседневный обиход и “дав образец совершеннейшего отклонения инстинктов от старого”. Он глубок и страстен во всем антиэллинском. “Платон,- заключает Ницше,- разрушил язычество, переоценив его ценности, и отравил его невинность. Греческая культура, целиком выросшая на почве греческих инстинктов, тесно связана с культурой перикловского периода так же необходимо, как Платон с ней не связан. Она имеет своих предшественников в лице Гераклита, Демокрита, в научных типах древней философии. Она имеет свое выражение, например, в высокой культуре Фукидида. И она в конце концов оказалась права: всякий шаг вперед в сфере гносеологии и морали воскрешает софистов”[Ницше Ф. Поли. собр. соч. Спб., 1910, с. 188].

…Греческие философы опираются на тот же факт внутренних своих переживаний, как и Сократ. Они, по Ницше, на расстоянии пяти шагов от эксцесса, анархии, разнузданности - всего того, что характерно для человека декаданса. Для них он был врачом: логика как воля к мощи и самоподчинению, к счастью. Из мудрости сделать тирана, но в таком случае и влечения должны быть тиранами.

…Итак, с одной стороны, необузданность и анархия инстинктов, с другой,- преизбыток логики и ясности разума. То и другое - отклонение от нормы, то и другое - факты одного и того же порядка.

Теперь декаданс становится всеобъемлющим, той почвой, которая взрастила новую культуру, оморализовавшую жизнь.

Итак, естественного увядания, предполагавшего преемственность, а вовсе не разрыва с греческими атональными корнями, так и не произошло. Своей формулой: разум равен добродетели, равен счастью Сократ разорвал связь времен. Было идеологически оформлено разрушение старой атональной культуры древней Эллады. Это означало, по Ницше, рождение “моралина”, торжество тех самых ценностей, которые были обозначены как собственно моральная шкала ценностей. Точка зрения Сократа побеждает, декаданс утверждается и консервируется как неизбежные условия существования на века. В чем же причина этого?

В самом противопоставлении “линии Сократа” и “Иного будущего”, возможно, прототипа взглядов Ницше, выразителями которого были софисты, мы видим ту же субъективистскую основу, что и в “неслучайной случайности” Сократа. Ведь Сократ, по Ницше, мог и не появиться. Если для Гегеля, пусть и на идеалистической основе, появление Сократа закономерно, то для Ницше появление Сократа случайно. Правда, это та самая “случайность”, через которую судьба вершит свою фатальную предопределяемость (на чем мы остановимся в дальнейшем). Однако, появившись, подобная альтернатива с неизбежностью обеспечивала себе победу.

Реальной основой победы философии Сократа, утвердившей себя с “роковой неизбежностью”, явился плебс или “толпа”,-”извечная категория” на языке “радикального аристократа духа”. Эта перемена вкуса в сторону диалектики является великим вопросительным законом, замечает Ницше. Нужно очутиться в затруднительном положении, нужно стоять перед необходимостью насильственно добиваться своего права, только тогда можно воспользоваться диалектикой. Ирония Сократа -”это “форма плебейской мести”. С появлением Сократа греческий вкус изменяется в благоприятную для диалектики сторону. Прежде всего “этим побеждается аристократический вкус”.

Что, собственно, произошло? Сократ, “этот мещанин с головы до ног”, который, по Ницше, способствовал укреплению этого вкуса, одержал в нем победу над более благородным вкусом, “вкусом благородных”.

Дается в руки беспощадное оружие. Им можно тиранить. Дискредитируют тем, что побеждают. Предоставляют своей жертве доказывать, что она не идиот. Сократ открыл, что можно изловить всякого, приведя его в состояние аффекта, что аффект протекает нелогически. При этом делают людей злобными и беспощадными, а сами в это время остаются - холодной торжествующей разумностью. Обессиливая интеллект своего противника, дискредитируя его.

Не есть ли ирония Сократа проявлением бунта? Ведь по своему происхождению,-подчеркивает Ницше,-он принадлежал к низшим слоям народа: Сократ был чернью. Наслаждается ли он как угнетенный своей собственной жестокостью в ударах ножа силлогизма? Мстит ли он знатным, которых очаровывает?

В лице Сократа была идеологически оформлена точка зрения Плебса, или Толпы, что для Ницше однозначно. Победили инстинкты, общая энергия толпы за счет ее количественного преимущества, приоритета; выражаясь на языке философских символов,-победила “воля к власти толпы”.

Иерархия аристократической Греции, ее устои рушились, что выражалось как в индивидуальном, так и в социальном декадансе, в этой “разнузданности” как личных, так и социальных инстинктов. Под “разнузданными инстинктами большинства”, “толпы” Ницше подразумевает борьбу плебса за равенство. На “разнузданные же инстинкты” у меньшинства, то есть у аристократии, указывает та “анархия инстинктов”, которая требовала врачевания “моралином” и означала отход от традиционных, атональных устоев греческой жизнедеятельности.