Обитель - Захар Прилепин

Галя недовольно взмыкнула: мешаешь проглотить! — и тут же вытерла лицо ладонью: то ли от поцелуя избавилась, то ли от водки на губах.

Артём не обиделся.

Чуть повеселевшие, собрали вещи. Загрузились почти что с задором. Неторопливо заправились. Артём с нарочитым кряком сдвинул валуны.

Мотор начали заводить уже в море, оттолкнувшись от берега.

Он завёлся с третьего раза — не успели толком напугаться.

Переглянулись и, ни слова не сказав, двинулись вдоль острова и налево — в море. Галя давала оборотов — от грохота мотора настало полное пробуждение.

Их не нагнали. С каждой минутой они всё дальше.

Солнце всходило торжественно — казалось, что вот-вот начнётся какая-то музыка.

…Но чем дальше двигались в день, тем больше казалось, что музыка может оказаться нехорошей, злой.

Островок пропал.

Стало одиноко и стыло.

Артём ещё выпил водки.

На этот раз она не разогнала муть в голове, а добавила мути.

Если бы вокруг была суша — он бы нашёл в себе силы разозлиться. От злости прибавляется жизни и веры. Если рядом есть люди — всегда можно разозлиться на них, — а тут на что? И куда он с этой злостью пойдёт?

Вчера пугала погоня, сегодня было страшно другое: небо. Небо и пустота вокруг. Столько воды — какой в ней смысл, куда её столько налили?

Сердце Артёма никогда не радовалось большой воде.

Они с Галей сидели вместе, на одной лавке; молчали.

Стояла почти ровная зыбь. Двигались, как на плохой дороге, внатяг, подпрыгивая — время от времени Артём невольно вытягивал шею, точно помогая ею преодолевать волны.

Озирался почти поминутно: ему казалось, что всякая туча, появившаяся на небе, сейчас найдёт себе другую, с третьей они соберутся в клубок и начнут домогаться катера.

Солнце пропало, даже предположить теперь было трудно, где оно.

Чем дальше, тем ниже становилось небо — словно пространство сужалось и в конце концов должно было превратиться в узкую горизонтальную расщелину — которая катер раздавит.

Сам начиная верить своим пугливым фантазиям, Артём подолгу смотрел вперёд: как там расщелина, ближе стала?

Галя иногда сверялась с компасом.

Достала карту на планшете. Разглядывала её, прижимая одной рукой планшет к коленям, — перчатку с этой руки бросила на дно катера.

Чтоб не мешать, Артём пересел на другую лавку. Отсюда впервые заметил, какие у Гали маленькие руки: дай большое яблоко — и ей, кажется, придётся брать его двумя руками.

Пока, сидя за столом в своём кабинете, она записывала его путанные ответы, — это было незаметно. Пока гладила его этими руками по спине, по голове, да где только не гладила, — тоже. А сейчас, когда вокруг были крупные мужские предметы — мотор, мачта, якорь на дне — стало очевидно. К тому же этот её кожаный плащ, эти её тёплые наряды.

«Неужели такой рукой можно убить?» — спросил себя Артём. Он часто задавал себе вопросы, на которые и не собирался искать ответы.

С руки Артём перевёл взгляд на карту и тоже некоторое время её разглядывал — кверху ногами.

Нарушил молчание, спросив:

— Где мы?

Движением быстрым и неровным — ветер трепал бумагу — она нарисовала на карте крестик ноготком: тут.

Монастырь был ещё близко — зато и Архангельск далеко, и Финляндия, и выход в норвежские воды вообще за краем моря.

«…Всё-таки дурацкая затея — скоро кончится топливо: неужели она умеет ходить под парусом? Женщины не могут этого уметь», — то ли всерьёз сомневался, то ли нарочно злил себя Артём.

Он пересел на своей лавке лицом вперёд — не всё ж на Галю смотреть, на строгость её.

Тёр глаза в нелепейшей надежде увидеть что-нибудь за дальними далями.

«Вот бы зажмуриться на минуту, потом раскрыть глаза, а там… ну, скажем, земля — и над землёй надпись „Норвегия“, пусть даже не по-русски… И на причале стоят люди с хлебом-солью по-норвежски… Бах! — выстрелила пушка: заждались мы вас, Артём и Галина, горе-путешественники, беглецы, дезертиры! Пойдёмте определим вас в тёплые квартиры — ванны, полные шампунем, пенятся уже, кипяток бьёт с торопливым журчанием в пену…»

Хотел было поискать бинокль, но поленился, или, вернее сказать, решил избавить себя от огорчения: чем дальше видишь пустоту, тем лучше понимаешь, какой невесёлый путь тебе предстоит.

Пошли всего вторые сутки, а он чувствовал, что пропустил через себя столько нового воздуха, сколько не было в его лёгких и за год. Воздух неустанно бил в лицо, от него кружилась голова, но как-то не по-земному, а по-новому, другим хмелем, чуждым и сырым.

Артём снимал перчатки, трогал щёки, и кожа так искренне, так радостно удивлялась теплу — точно чужому и давно неожиданному.

Он вдруг почувствовал, что Гали позади нет, пропала: оглянулся так, что хрустнуло в шее. Галя со сдержанным удивлением перевела на него глаза.

Артёму показалось, что она только что плакала, и он, засуетившись, стал перебираться через лавку к ней обратно — ещё не зная, зачем: пожалеть как-то или хотя бы ну погреть её щёки руками — как себя недавно отогревал.

Он действительно потянулся рукой к её лицу. Галя сделала не резкое, но всё-таки заметное движение, чтоб отстраниться — что ещё такое? зачем ты, Артём?

— Я погреть… — сказал он, чуть криво улыбаясь. — Не замёрзла?

Она не ответила: просто посмотрела на него снизу вверх и попросила:

— Сядь. Выпадешь.

Галя была им недовольна, он чувствовал. И даже догадывался, чем именно недовольна: он не ухаживал за ней, не смотрел, не жалел, не обнадёживал.

А как здесь ухаживать, на лодке? Ухаживать надо, когда сухо вокруг и есть где стоять, а лучше даже — прилечь.

Артём вернулся на своё место, сам про себя сказав: «…сел, несолоно хлебавши…» — и тут же усмехнулся: выражение это, на фоне нескончаемого моря вокруг, впервые в жизни прозвучало издевательски — хлебай не хочу своё солоно.

Где-то вдалеке, за спиной у Гали ударила молния — неслышная, но видная сквозь тёмную, неопрятную, клочковатую синеву.

Успев усмехнуться тому, что погода подлаживается к Галиному настроению, Артём в тот же миг осознал, что смешного ничего нет: гроза их всё равно догонит.

В некоторой растерянности он снова огляделся: куда спрятаться, если?..

Хоть бы островок какой-нибудь, хоть бы кочка. Хорошо рыбе — она дождя не боится. Гром гремит — ушла в глубину, и лежи там.

Зачем они уплыли с острова? Можно было переждать дождь на суше… А если займётся проливень на целую неделю? На две недели?

Самой малой величины твердь бы.

Словно почувствовав суету Артёма, Галя оглянулась.

— Гроза? — спросил её Артём по возможности спокойно: он же мужчина, в конце концов. — Ещё острова есть по пути?

Настигающая жуть, кажется, сделала Галю сговорчивей и добрей.

— Да… — сказала она. — Есть острова. Я же рассчитывала дорогу. Но, если не ошибёмся, остров будет на пути только к самому вечеру. А дождь может начаться уже сейчас.

Подтверждая её слова, точно из засады объявился порывистый ветер, идти катеру сразу же стало ещё трудней. Артём с тоской и неизъяснимой просьбой смотрел на мотор: он тащил их второй день, не жалуясь и не теряя сил, — но кто мог знать, что мотор собирался делать под дождём.

У Артёма тяжело заныло внутри, он снова подумал, что на земле куда проще: даже если тебя собираются стрелять, можно вырвать винтовку, взмолиться, упасть в ноги, выпросить жизнь, убежать в лес, вырвать кадык конвоиру… быть, наконец, убитым, но не смертельно, выползти потом из могилы — он слышал, что такое бывало; или просто притвориться мёртвым — хотя ты ещё жив, только кровоточишь через дырку в груди… а тут? Кому ты тут упадёшь в ноги? Ты перед морем притворишься мёртвым? Ему покажешь дырку в груди?

Из этой могилы ты не выберешься никогда.

Внезапный ледяной дождь ударил наотмашь, слева и справа, долбя по спинам, громкий настолько, что заглушал мотор.

Катер завалило на бок, мотор захрапел на низкой ноте, словно ему надавили на самую грудь.

«В себя! Приди в себя! — неистово приказал себе Артём. — Мотор — чёрт с ним! Галя же сказала, что будет остров! Значит он будет! Сдохнет мотор — пойдём на парусе. Разберёмся как-нибудь. Монахи ходили под парусами полтысячи лет, а ты что? Ты что — родился без рук?»

Дождь был такой густой и плотный, что даже Галю трудно стало различить.

Её лицо казалось Артёму ошарашенным и побледневшим.

— Галя! — крикнул он. — Милая! Мы вырвемся!

Артём вытащил из конуры на носу катера дерюгу и бросил ей:

— Накрой мотор! Надо накрыть мотор!

Разыскал черпак и, помогая ногами, начал вычерпывать быстро набиравшуюся воду — так быстро, что, непрестанно отирая глаза, Артём то и дело вглядывался в днище и борта катера — нет ли течи.

Над самыми головами с жестяным, ужасающим грохотом ударила молния: Артём на секунду ослеп; вернулось зрение, и он тут же вспомнил, что когда был удар, Галя взвизгнула, как голая.