Вся жизнь впереди… (сборник) - Роберт Рождественский

Из сборника «Голос города» (1977)

«Все начинается с любви…»

Все начинается с любви…Твердят:«Вначалебылослово…»А я провозглашаю снова:Все начинаетсяс любви!..Все начинается с любви:и озаренье,и работа,глаза цветов,глаза ребенка —все начинается с любви.Все начинается с любви,С любви!Я это точно знаю.Все,даже ненависть —роднаяи вечнаясестра любви.Все начинается с любви:мечта и страх,вино и порох.Трагедия,тоскаи подвиг —все начинается с любви…Весна шепнет тебе:«Живи…»И ты от шепота качнешься.И выпрямишься.И начнешься.Все начинаетсяс любви!

Памяти Василия Шукшина

До крайнего порогавели его,спеша, —алтайская породаи добрая душа…Пожалуйста, ответьте,прервавхвалебный вой:вы что —узнав о смерти, —прочли еговпервой?!Пожалуйста, скажите,уняввзыгравший пыл:неужто онпри жизнихоть в чем-то хужебыл?!Поминные застолья,заупокойный звон…Талантливее,что ли,сталв черной рамкеон?!Убийственно-жестоки,намеренно-горькипосмертныевосторги,надгробныедружки.Столбы словесной пылии фимиамный дым…А где ж вы раньшебыли —когда он былживым?

День рождения женщины

Л. Я.

«Так сколько ж ей?..»«И в самом деле, сколько?..»А женщина махнет рукоюипромолвит нараспев —светло и горько:– Зачем считать напрасно?Все —мои. —А после выпьетза друзей пришедших.И будет излучатьвысокий свет…Есть только дни рожденияу женщин.Годов рожденияу женщиннет!

«Надо ж, почудилось…»

Надо ж, почудилось.Эка нелепость!Глупость какая!..Два Дед-Морозасадятся в троллейбус.Оба —с мешками…Рядышкомв нимбе из снежного парас удалью злоюБаба-Яга посреди тротуарамашет метлою.На горус видом таинственно-мудрымлезут трамваи…Кто-то сказал,что в кондитерской утром«Сказку» давали…Вечер,заполненый чудесами,призрачно длится.Красная Шапочкаждет под часамизвездного принца…И, желваки обозначив на скулах,выкушав водки,ходятв дубленых овечьих шкурахСерые Волки.

Мотив

Утро проползло по крышам,все дома позолотив…Первое,что я услышалпри рожденье,был мотив.То ли древний,то ли новый,он в ушах моих крепчали какой-то долгой нотойсуть моюобозначал.Он меня за сердце тронул,он неповторимым был.Я его услышал.Вздрогнул.Засмеялсяи —забыл!И теперь никак не вспомню.И от этого грущу…С той поры,как ветра в поле,я всю жизньмотив ищу.На зимовьестынулютом,охаю на вираже.И прислушиваюсь к людям,к птицам,к собственной душе.К голосам зари багряным,к гулу с четырех сторон.Чувствую,что где-то рядом,где-то очень близкоон!..Зябкий, будто небо в звездах,неприступный,как редут.Ускользающий,как воздух.Убегающий,как ртуть.Плеск оркестров.Шорох санный.Звон бокалов.Звон реторт…Вот он!Вроде бы тот самый!Вроде бы.А все ж —не тот!Тот я сразу же узнаю.За собою позову…Вот живу и вспоминаю…Может,этим и живу.

Сладка ягода

Сладка ягодав лес поманит,щедрой спелостью удивит.Сладка ягодаодурманит.Горька ягодаотрезвит.Ой, крута судьба,словно горка,довела она, извела.Сладкой ягоды —только горстка.Горькой ягоды —два ведра.Я не ведаю,что со мною,почему она так растет —сладка ягодалишь весною,горька ягодакруглый год…Над судьбой моейты посмейся,погляди мне вслед из окна.Сладку ягоду рвали вместе.Горьку ягоду —я одна.

«Был солдат…»

Был солдатна небывалой войне,на дорогах обожженной планеты.Он сначала виделтолько во снеДень Победы…Отступал они в атаку ходил,превозмог он все раненья и беды.Был готов он жизнь отдатьза одинДень Победы!..И ни разуни слезинки из глаз,он усталости и страхане ведал…А заплакал онединственный раз.В День Победы.

«Та зима была…»

Та зима была,будто война, —лютой.Пробуравлена,прокалена ветром.Снег лежал,навалясь на январьгрудой.И кряхтели домапод его весом.По щербатому полумороз крался.Кашлял новый учительСергей Саныч.Застывали чернилау нас в классе.И контрольный диктантотменял завуч…Я считал,что не зряголосит ветер,не случайноболит по утрамгорло,потому что осталисьна всем светелишь зима и война —из времен года!И хлестала пургапо земле крупно,и дрожала рекав ледяном гуле.И продышины в окнахцвели кругло,будто в каждуюкто-то всадилпулю!..И надела соседкаплаток вдовий.И стонала она допоздна-поздно…Та зима была,будто война, —долгой.Вспоминаюи даже сейчасмерзну.

Баллада о крыльях

(Из поэмы «210 шагов»)

Мужичонка-лиходей —рожа варежкой —дня двадцатого апрелягода давнегозакричал вовсюв Кремле,на Ивановской,дескать,«дело у негоГосударево!»Кто таков?Почто вопит?Во что верует?Отчего в глаза стрельцамглядит без робости?Вор – не вор,однако кто его ведает…А за крикдержи ответпо всей строгости!..Мужичка тогонедремлющая стража взяла.На расспросеобъявил этот странный тать,что клянется смастеритьдва великих крылаи на оных,аки птица,будет в небе летать…Подземелье.Стол дубовый.И стенана три крюка.По стене плывут, качаясь,тени страшные.Сам боярин Троекурову смутьяна-мужика,бородою тряся,грозно спрашивали:– Что творишь, холоп?– Не худое творю.– Значит, хочешь взлететь?– Даже очень хочу.– Аки птица, говоришь?– Аки птица, говорю.– Ну, а как не взлетишь?– Непременно взлечу!Был расспрашиван холопстрогим способом,шли от засветло расспросыи до затемно.Дыбой гнули мужика,а он упорствовал:«Обязательно взлечу!Обязательно!»Вдруг и вправду полетитмозгля крамольная?!Вдруг понравится царюпотеха знатная?Призадумались боярини промолвили:– Ладно!..Что тебе, холоп,к работенадобно?Дали все, что просилдля крылатых дел:два куска холста,драгоценной слюды,прутьев ивовых,на неделю еды.(И подьячего,чтоб смотрел-глядел.)Необычноемужичок мастерил,вострым ножикомон холсты кромсал,из белужьих жабрхитрый клей варил,прутья ивовыев три ряда вязал.От рассветной заридо темных небесон работали не печалился.Он старался – черт,он смеялся – бес:«Получается!Ой, получается!..»Слух пошел по Москве:«Лихие дела!..Мужичонка…Да чтоб мне с места не встать!..Завтра в полдень, слышь?..Два великих крыла…На Ивановской…Аки птица летать…»– Что творишь, холоп?– Не худое творю.– Значит, хочешь взлететь?– Даже очень хочу.– Аки птица, говоришь?– Аки птица, говорю.– Ну, а как не взлетишь?– Непременно взлечу!Мужичонка-лиходей —рожа варежкою, —появившись из воротскособоченных,дня тридцатого апреляна Ивановскуювышел-вынесдва крыла перепончатых.Были крылья угловатымии мощными,распахнулись —всех зажмуритьсязаставили!Были тоненькими очень —да не морщили.Были словно ледяными —да не таяли.Отливали эти крыльясверкающието ли – кровушкою,то ли – пожарами.Сам боярин Троекуровсо товарищамипоглазеть на это чудопожаловали…Крыльев радужных такихземля не видела.И надел их мужик,слегка важничая.Вся Ивановская площадьшеивытянула,приготовилася ахнутьвся Ивановская!..Вот он крыльями взмахнул,сделал первый шаг.Вот он чаще замахал,от усердья взмок.Вот на цыпочки встал, —да не взлеталось никак!..Вот он щеки надул, —а взлететь не мог!..Он и плакал,и молился,и два раза отдыхал,закатив глаза,подпрыгивал по-заячьи.Он поохивал,присвистывал,он крыльями махали ногами семенил,как в присядочке.По земле стучали крылья,крест мотался на груди.Обдавала пыльвельможного боярина.Мужику уже кричали:«Ну, чего же ты?Лети!Обещался, так взлетай,окаянина!..»А когда он завопил:«Да где ж ты, господи?!» —и купца задел крылом,пробегаючи,вся Ивановская площадьвзвылав хохоте,так что брызнули с крестовстаи галочьи!..А мужик упал на землю,как подрезали.И не слышал онни хохота,ни карканья…Самбоярин Троекуровне побрезговали:подошли к мужичкуи в личностьхаркнули.И сказали так боярин:«Будя!Досытапосмеялись.А теперь давай похмуримся.Батогами его!Но чтоб —не до смерти.Чтоб денечка два пожилда помучился…»Ой, взлетели батогипосреди весны.Вился каждый батожокв небепташкою.И оттудова —да поперек спины!Поперек спины —да все с оттяжкою!Чтобы думал —знал!Чтобы впрок —для всех!Чтоб вокруг тебястало красненько!Да с размахом —а-ах!Чтоб до сердца —э-эх!И еще раз —о-ох!И —полразика!..– В землю смотришь, холоп?– В землю смотрю.– Полетать хотел?– И теперь хочу.– Аки птица, говоришь?– Аки птица, говорю.– Ну, а дальше как?– Непременно взлечу!Мужичонка-лиходей —рожа варежкой, —одичалых собакпугая стонами,в ночь промозглуюлежал на Ивановской,будто черный крест —руки в стороны.Посредине государства,затаенного во мгле,посреди берези зарослей смородинных,на заплаканной,залатанной,загадочной Землехлеборобов,храбрецови юродивых.Посреди иконных ликови немыслимых личин,бормотаньяи тоски неосознанной,посреди пиров и пыток,пьяных песен и лучинчеловек лежал ничкомв кровисобственной.Он лежал один,и не былони звезд, ни облаков.Он лежал,широко глаза открывши…И спина его горелане от царских батогов, —прорастали крылья в ней.Крылья.Крылышки.

Из сборника «Семидесятые» (1980)