Шерлок Холмс в Америке - Ларри Миллетт

Под документом стояло три подписи: Магнус Ларссон, Олаф Вальгрен (совсем детские закорючки) и Эйнар Блеген (который именовал себя поверенным). На соглашении стояла дата: 30 января 1899 года.

Я перечитал документ еще раз, чтобы убедиться, что ничего не пропустил, и произнес:

– Должен признаться, это все очень странно. Если мистер Вальгрен уже продал рунический камень, то почему его убили?

– Отличный вопрос, Уотсон. Вот вам еще несколько: а где сейчас камень? На самом ли деле мистер Ларссон получил его? Или же сделка так и не завершилась? Ясное дело, нам нужно поскорее найти ответы на эти вопросы, но для начала есть еще кое-кто, кому следует уделить внимание.

– Вы говорите о дочке Вальгрена?

– И не только. Понимаете, я нашел в книге не только соглашение. Рядом лежал еще один документ. Уверен, вы сочтете его очень интригующим.

Холмс развернул маленький листок бумаги и положил передо мной на стол. Это была записка от руки: «Олаф, не забудь встретиться со мной 30 марта ровно в десять вечера, номер 208, отель „Дуглас-хаус“. Не опаздывай». Без подписи.

– Господи, это же сегодня! – ахнул я. – От кого она?

– Скоро узнаем, – сказал Холмс, который сунул записку обратно в карман без дальнейших объяснений.

А покамест мы отправились навестить Джорджа Кенсингтона. Он жил в маленьком белом домике почти в самом конце одной из широких и прямых улиц, которые шли параллельно главной магистрали Александрии. Поскольку дом находился меньше чем в полумиле от отеля, мы добрались туда пешком, наслаждаясь свежим вечерним воздухом и яркими звездами в небе над прерией – быстро движущийся холодный фронт разогнал все облака. Город был особенно тих. Пока мы шли мимо дремлющих домов с темными большими дворами и силуэтами деревьев, я ощутил спокойствие, которого никогда не испытывал среди шума и гама Лондона. Я не знал, что спокойствие это окажется столь коротким, ведь вскоре события начали развиваться неумолимо, а порой и пугающе быстро.

После того как Холмс, сверившись с часами, ровно в семь постучал в дверь, нас приветствовал у входа сам хозяин, Джордж Кенсингтон.

– Входите, джентльмены, – радушно предложил он. – Мы вас ждем.

Он взял у нас пальто и пригласил в небольшую гостиную, украшенную заурядными безделушками и необычно многочисленной коллекцией фотографий в рамочках, на большинстве из которых явно были запечатлены члены семьи Кенсингтона.

– Присаживайтесь, – сказал он. – Сейчас скажу жене, что вы пришли. Муни обмолвилась, что она будет рада вашему визиту.

– Приятно слышать. – Холмс уселся в деревянное кресло-качалку, а я устроился на кресле без подлокотников по соседству. – Мы тоже с нетерпением ждем встречи.

Кенсингтон вышел и тут же вернулся со своей супругой Элси, крупной дамой с веселым открытым лицом, ямочками на щеках и блестящими карими глазами. Он представил нас, после чего миссис Кенсингтон настояла, чтобы мы попробовали сахарное печенье, которое она принесла на подносе. Хотя Холмс, как показывает мой опыт, не особо любит сладкое, он с радостью взял печенье, с удовольствием откусил кусочек и тут же рассыпался в похвалах, прибавив:

– Что ж, миссис Кенсингтон, вынужден признаться, что ваше печенье куда вкуснее, чем то, что я пробовал в Лондоне или в Париже. Надо обязательно взять у вас рецепт!

Мой друг не был гурманом, поэтому подобная просьба показалась мне странной, но тут я увидел широкую улыбку на лице миссис Кенсингтон. Тут я вспомнил одно из наблюдений Холмса: когда имеешь дело с лицами женского пола, лесть не просто полезна, но и необходима. Обаяние проницательного сыщика возымело желаемый эффект, поскольку всего через пару минут бессодержательной беседы Кенсингтон расслабился и вскоре Холмсу удалось перевести разговор на тему Муни Вальгрен.

– Мне не терпится с ней встретиться, – заявил Холмс. – Судя по всему, она очень интересная девочка.

– Да, слово «интересная» лучше других подходит Муни, – признался Кенсингтон. – Тогда, думаю, нам стоит подняться к ней в мансарду. Но, прошу, будьте с ней полюбезнее.

– Разумеется, – кивнул Холмс.

Мы вслед за Кенсингтоном поднялись по узкой лестнице на второй этаж и очутились в вытянутой комнате с сильно скошенными стенами и парой окон в дальнем конце. Перед окнами горела керосиновая лампа, и в ее свете мы впервые увидели Муни Вальгрен, которая сидела, сгорбившись, за маленьким столиком и что-то рисовала на большом листе бумаги. Девочка была одета в ситцевое платье с пышными рукавами, а на длинной тонкой шейке поверх кружевного воротника висел маленький серебряный медальон.

При нашем приближении Муни подняла голову, и меня тут же потрясли ее черты, поскольку такое лицо, увидев однажды, уже никогда не забудешь. Не красавица, но и не дурнушка, она обладала своеобразной внешностью, иначе и не скажешь: высокие вытянутые скулы, широкий лоб, прямые светлые волосы, ниспадавшие на плечи, маленький рот с необычно пухлыми губами, острый нос, напоминавший птичий клюв, и огромные синие глаза, которые, казалось, смотрели сквозь нас, словно сконцентрировавшись на невидимом мире за пределами нашей вселенной.

– К тебе джентльмены из Англии, – мягко сказал Кенсингтон, когда мы остановились у стола.

Никогда не забуду первых слов Муни – она произнесла их деловым тоном, который показался мне смешным в сочетании с детской непосредственностью.

– Я бы хотела увидеть королеву, – сказала она. – Королева великая женщина.

Я даже не знал, как отвечать на такое странное замечание, но Холмс и глазом не моргнул:

– Уверен, в один прекрасный день королева увидится с тобой, Муни. Ты права, она великая женщина.

– Не такая великая, как мама, – продолжила девочка. – Мама была очень великая. Она умерла.

– Жаль слышать.

– Папа тоже умер. Вы мне сказали, – Муни взглянула на Кенсингтона. – Очень плохо.

Девочка не поинтересовалась нашими именами, поэтому Холмс не стал называть их, а вместо этого посмотрел на крайне затейливый рисунок Муни, на котором, как я догадался, был изображен рунический монолит. Сам камень был едва намечен тонкими карандашными штрихами, а вот надпись прочерчена с большим нажимом, в итоге руны с мастерски выполненными тенями казались словно вырезанными на бумаге. Мне подумалось, что это великолепная работа, которой вполне мог бы гордиться Джордж Крукшенк[8] или Сидни Пэджет[9]. Одно было странным в этом рисунке: на нем виднелась лишь часть надписи, поскольку последняя строка рун постепенно исчезала, словно кто-то пытался стереть ее.

– Вы прекрасная художница, Муни, – сказал Холмс, наклоняясь, чтобы получше рассмотреть рисунок. – Можно спросить, что тут изображено?

– Папин камень, – сказала она. – Очень красивый.

– Да, – согласился Холмс. – Это папа вырезал?

Девочка повернулась к Холмсу. По ее отсутствующему взгляду нельзя было догадаться, о чем она думает или что видит.

– А мне нравится камень, – наконец произнесла она. – Мне нравится небо. Вы когда-нибудь дотрагивались до неба?

– Нет. А ты, Муни?

– О да! Я трогаю его каждый день. Оно чистое и голубое. Мне нравится все чистое.

Интересно, подумалось мне, что теперь скажет Холмс, когда стало совершенно ясно, что девочка не просто «другая», как описывал ее Кенсингтон. Я даже усомнился, понимает ли она вообще, о чем ее спрашивают.

Однако мой друг явно увлекся беседой с девочкой. Он продолжил:

– Я тоже люблю все чистое. А папа любил чистое?

– Папа был грязным. Папа и тот, другой, они были грязные.

– Да, некоторые люди грязные, – согласился Холмс. – Это очень плохо. Люди должны быть чистыми.

Девочка кивнула, посмотрела на рисунок, потом снова на Холмса и проговорила:

– Я их поймала.

– Разумеется. Но куда ты дела их, Муни?

– В коробку. Я поймала их в коробку.

– Понятно. А что они делали, Муни? На чем ты их поймала?

– Я поймала их, – повторила она. – Рочестер знает.

– Конечно же знает, – поддакнул Холмс.

Девочка кивнула и добавила:

– Рочестер забрал коробку. Рочестер знает.

– А мог бы я поговорить с Рочестером? – спросил Холмс.

Девочка без предупреждения поднялась со словами:

– Я так устала. Спокойной ночи.

И тут, к моему удивлению, она начала прямо при нас расстегивать платье.

– Мы пойдем, – заторопился Кенсингтон, когда мы с Холмсом скромно отвели взгляды. – Спокойной ночи, Муни.

– Спокойной ночи, – сказала она нам вслед, когда мы уже спускались по лестнице, оставив Муни Вальгрен наедине с ее странными фантазиями.

Глава пятая

Можно с тем же успехом украсть «Мону Лизу»

– Какая необычная юная леди! – восхищался Холмс по пути домой. – Мне кажется, я таких ни разу не встречал! Работа ее сознания заинтересовала бы доктора Фрейда, вам не кажется, Уотсон?