Мадемуазель Виктория - Юрий Коротков

— А я прилетела в первый свой отпуск домой, в Смоленск, — вспоминает. Настькина мама. — Иду по родному двору, где в На-стином возрасте каждый закут на коленях облазила, — и будто в первый раз его вижу. У самых дверей липа стоит. Ее молнией почти, у земли срезало, а из культяпки молодые веточки во все сто-роны — как девчонка-растрепа. Тридцать лет тут прожила и не видела. А вот — стою и реву: «Как же я без тебя жила, милая?»

— А самое странное, — говорит мама, — самое странное, что в России все на русском языке говорят. Да-да, ничего смешного… Здесь ты будто на необитаемом острове живешь, чужая речь тебя обтекает. Русское слово на улице вдруг услышишь — как током ударит… А в Москве еду в метро, люди кругом о своих заботах говорят — не для меня, между собой, — но я-то все понимаю! Как будто я всем им родня, будто я со всеми ними одной жизнью живу! А пока в России жила, словно и не замечала, что мы на одном языке говорим…

Лешка сидит напротив Вики. Лешка на год старше, но маленький, худой, большеголовый. Белесый чубчик коротко подстрижен.

Лешка дома переболел ветрянкой, все лицо у него в зеленочных веснушках. Ужасно смешной сейчас Лешка, похож на маленького зеленого леопарда.

Взрослые говорят о политике. У них ни один разговор без этого не обходится.

— Израиль — очень неспокойный сосед. И главное, Египет сейчас не готов к войне, — говорит папа. — Насер до сих пор не решился реорганизовать армию. В промышленности, в сельском хозяйстве — революция. А армия не изменилась со времен короля Гороха, то бишь Фарука. Солдат плетьми порют за провинности. Офицеры на английский манер расхаживают со стеками. Генералы бездарны, озабочены только тем, как бы побольше украсть у государства…

Какая война? — удивляется Вика. Ведь война была давным-давно, до ее рождения. Так хорошо, так мирно живется всем, кому нужна война?

— Не думаю, чтобы Израиль решился на новую войну, — возражает дядя Феликс. — Он окружен арабскими странами. Если арабы объединят свои силы…

— В том-то и дело! Многие арабские правители были бы рады поражению Насера, египетской революции. Поэтому Египет может рассчитывать только на Советский Союз.

— Только войны нам еще не хватало, — говорит мама. — С меня одной хватило выше головы. До сих пор по ночам сирену воздушной тревоги слышу и вскакиваю бежать в бомбоубежище. Нет, нет, хватит об этом… Лучше расскажи о наших пирожных!

— А-а! — оживляется папа. — Какой мне дочка подарок сегодня поднесла — никогда еще такой вкуснятины не едал! — под общий смех он рассказывает утреннюю историю с пирожными из «Синдбада-морехода».

— Вообще надо быть осторожнее с покупками, — вступает в разговор переводчик с первого этажа. — Года два назад работал я в Бельгии. Прилетел в Брюссель, прямо с аэродрома захожу в кафе. Час ранний, народу никого нет. Подзываю официанта, спрашиваю чего-нибудь мясного. Он кивает, записывает и вдруг спрашивает: «А где ваша собака?» Я удивляюсь и отвечаю, что у меня собаки нет и никогда не было. У официанта глаза делаются вот с эту тарелку. Он убегает, и тотчас вываливается целая толпа — метрдотель, другие официанты, даже повара из кухни прибежали на меня посмотреть. Я сижу один в пустом зале. Даже бровью на них не повел: за границей к любым странностям привыкаешь… Официант приносит плоское блюдо, я принимаюсь за еду. Мясо ничего, только костей много. Я ем, они смотрят. Спросил кофе — кофе нет. Ладно, расплатился, вышел. Вся толпа носами к окнам приклеилась… Да что случилось, в конце концов? Оглядываю себя — все в порядке. Поднимаю глаза на вывеску… Матушки мои! Я в собачьем кафе позавтракал! Есть в Брюсселе такое кафе — туда миллионеры своих собак кормить водят.

Вика слушает, держа в руках остывшую картофелину. Интересно во взрослой компании. Понаслушаешься таких историй!

Но взрослые разом смотрят на часы, встают, собираются. Сегодня на вилле фильм — «Вечера на хуторе близ Диканьки».

— А я? — хнычет Лешка.

— Опять заснешь посреди картины. Тяжел ты стал, брат, чтобы тебя на руках домой нести… И Вике одной страшно будет. А ты как-никак мужчина, — говорит дядя Феликс.

Слышатся смех и шаги под окнами. Вика и Лешка остаются одни.

«Асуанская плотина», «Братья-мусульмане» и бык Коська

Ребята убирают со стола. Вика на кухне, а Лешка подает из гостиной грязные тарелки: сначала в окошечке появляется башня из тарелок, потом — крапчатая Лешкина физиономия.

Лешка последнее лето в Египте. Он кончил четвертый класс и дальше учиться будет в Москве, в интернате.

— Знаешь-знаешь, — говорит Лешка. (У него такая привычка — говорить быстро и захлебываться словами, внезапно умолкать и смотреть на собеседника, склонив голову набок.) — Знаешь-знаешь, я в свою теперешнюю школу зашел, а там все еще учатся и будут до самого июня учиться. Все так же, а английский только на будущий год начнется, и физкультура в большом спортзале, вот… А с англичанкой ихней я по-английски говорил, правда-правда, она так удивилась, говорит-говорит, что у нас в Египте большая разговорная практика, вот!

Вика складывает посуду в раковину. А в окошечке опять появляются чашки, рюмки и зеленые веснушки:

— Знаешь-знаешь, а ребята смешные!.. Арабы думают, что по Москве медведи гуляют-гуляют, и они спрашивают, а правда, что в Каире вместо такси — слоны с шашечками?.. Смешно-смешно, вот!

Вика подставляет табуретку к раковине и моет посуду. Лешка стоит с полотенцем через плечо, вытирает тарелки.

— А ты в лагерь скоро? В Александрию? Здорово-здорово. В лагере почти как дома. Только у моря дышать сыро… А мы с отцом опять на юг, в Вади-Габгаба. Когда Асуанскую плотину построят, там море будет. Хочешь-хочешь, на карте покажу?

В коридоре на полстены — огромная карта мира.

Вон под потолком Советский Союз. А Африка похожа на кобуру пистолета, какие болтаются на ремне у египетских полицейских.

Вот Черное море, вот маленькое Мраморное, вот Красное. А на самом деле все они синие. И Средиземное только так называется — Средиземное. А отойдет корабль от берега — и нет никакой земли кругом, хоть все глаза прогляди.

А самое симпатичное море — Эгейское. Оно тихое, не штормливое. Будто кто-то вылил его из голубого стекла, разбросал по всему морю белые скалистые островки и красиво назвал их: Карпатос, Аморгос, Агиос-Эвстратиос, Астипалея…

Египет в верхнем правом углу Африки. Будто взяли линейку и отчертили ровный квадрат. В Африке много прямых границ. Папа рассказывал, что их действительно чертили по линейке, потому что в Африке никогда до этого никаких границ не было.

Вика географию учила не по карте. Она раньше, чем смогла выговорить: Босфор, Мраморное море, Дарданеллы, — проплыла их туда и обратно.

И что такое Египет, она без карты знает: под правым крылом самолета — желтый песок, под левым — тоже, а посредине — серая ленточка Нила и узкая полоска зелени по берегам.

Да что самолет! В Каире географию можно изучать с любой крыши: скалы Мукаттам в Старом городе — это Аравийская пустыня, а Гиза с пирамидами и Сфинксом — уже Ливийская.

Лешка с отцом исколесил Египет вдоль и поперек. Вот и се- годня — только вернулся из дому, а уже успел съездить в Луксор, в Долину мертвых фараонов.

Подставив стул, он водит пальцем по карте. Кто не жил в Африке, тот думает, что пустыня ровная, как обеденный стол. А Аравийская пустыня — как гребенка: то хребет — гебелъ, то ущелье — вади. Вот и Вади-Габгаба, у самой суданской границы.

— А знаешь-знаешь, — говорит Лешка, — в Ливийской пустыне белые пятна есть. «Белые пятна» — значит, там еще ни один человек не был. Я выучусь — обратно приеду, буду разведчиком пустынь. Вот… В пустыне ничего, только скучно, наших мало, ни виллы, ни кино… А по ночам скорпионы в палатку лезут. Утрем ботинок надеваешь, а он там сидит, черный-черный, в шесть глаз на тебя смотрит и крючком ядовитым целит… А я уже привык — вечером мухобойкой их трескаешь-трескаешь…

Лешка ковыряет свои зеленые оспины, поглядывает на Вику исподлобья. Странный какой-то стал — взрослый и непонятный.

— А… а мне дядя Феликс смехунчика подарил.

— Ну? — оживляется Лешка. — Покажи-покажи.

Они бегут в Викину комнату. Вика достает розовую коробочку и нажимает на кнопку,

О-о-хо-хо-хо! — тотчас закатывается смехунчик, будто сидел в своем домике и втихомолку давился от смеха, только и ждал, пока дадут ему волю. — А-а-ха-ха-ха!

Вика и Лешка сидят друг против друга и сдерживают смех. Вика зажимает рот ладошкой, Лешка закрывает глаза, но смех прямо-таки распирает их, как сжатый воздух.

Э-э-хэ-хэ-хэ! — заливается смехунчик.

Первым не выдерживает Лешка, он фыркает и тоненько-тоненько закатывается. Хохочет и Вика. Они краснеют от смеха, валятся на кровать и дрыгают ногами. Когда смех начинает проходить, Вика снова давит кнопочку, и снова они хохочут, указывая друг на друга пальцами. По пятнистому Лешкиному лицу катятся слезы.