Заложницы вождя - Анатолий Баюканский

Бориска, даже не поблагодарив «Чапаева», стал дрожащими руками прятать продукты под нары, в тряпье, не заметил, когда к вагону подошли деревенские, не решаясь подняться, видя чужого человека. «Чапаев» тоже спрыгнул на землю, сказал ребятам:

— Мужики! Вы, пожалуйста, поддержите этого парня. Он столько горя перенес, вам и не снилось. И слава Богу, что не снилось. Счастливого пути!

«Чапаев» одарил Бориску улыбкой и направился к вокзалу.

— Иван Алексеевич! — забеспокоился Бориска. — Подождите! Вы забыли: наверное, нужно где-то расписаться! — Привык, что всюду за любую услугу нужно обязательно расписываться, удостоверять что ты не присвоил чужое. Поэтому не мог себе представить, что продукты, эдакую ценность, можно просто передать без свидетелей из рук в руки, ведь они стоили «на толчке» уйму денег. Однако ангел-хранитель в образе легендарного «Чапая» даже не обернулся: то ли не услышал слабого голоса, то ли посчитал свою миссию законченной.

Вскоре приканали и уголовные, притащив кошелку продуктов. Не успели разместиться, разложить «бациллу», как «шестерки» наперебой принялись рассказывать «Топорику» и его дружкам потрясающую новость: «Нашему «выковырянному» жиденку привезли уйму продуктов, вроде бы в городе Татарске у него отыскались богатые родственники. Однако более осведомленные опровергли эти домыслы, сообщив, что отныне Бориска будет получать щедрые пайки на каждой крупной станции. Рассказывая, «шестерки» с любопытством поглядывали в угол, где лежал Бориска, прикрыв от чужих глаз свое сокровище.

«Топорик», «Бура» и «Костыль», отогнав деревенских, стали о чем-то тихо шептаться. Они дождались момента, когда поезд миновал последний стрелочный перевод станции, вся троица разом соскочила с верхних нар. «Костыль» встал посередине вагона с огромной алюминиевой ложкой в руке, «Бура» хихикал, потирая ладони, ждали сигнала вожака. «Топорик» однако не спешил в атаку. Он подошел к дверям, подпер руками бока, кашлянул, прочищая горло, и заговорил:

— Кореша, «черти» и прочая мелкая шушера! — Как ни старался вожак, голос у него так и остался сиплым. — Сегодня у нас большой праздник, святой праздник. Совсем недавно, сидя за решеткой, под дулами вертухайских винторезов, слушая рык немецких овчарок, мы и не подозревали, что скоро станем гужеваться на воле. Прошу любить и жаловать виновника торжества! — Протянул руку в сторону угла, где лежал Бориска. — Выйди сюда, дорогой друг! — Вожак нагнулся, ухватил парня и самолично выволок на свет, картинно обнял его за худые плечи. — Прими мои поздравления и прочее и прочее. Однако почему ты корешей не угощаешь? — Заглянул под нары. Где-то тут схована пользительная американская пища? Страсть как обожаю бациллу, витамин «ц» — маслице, сальце, винце. Ни хрена не вижу под нарами. Эй, черти! Живо зажгите прожектор!

Кто-то из «шестерок» услужливо кинулся в противоположный угол вагона, загремел в темноте железками, чиркнул зажигалкой. Однако прежде чем «Топорик» успел что-либо разглядеть в углу, Бориска изловчился, нырнул в свой угол, лег на тряпье, прикрывая продукты. Призрачный свет облил пол, выщербленные доски, Бориску, прижимающего к груди продукты.

«Топорик» самолично взял в руку свечу, помахал ею в воздухе, как это делают в ночное время составители поездов и, прежде чем самому нырнуть под нары, еще раз, дурачась, обратился к обитателям вагона:

— Теперича я спрошу вас, дорогие кореша, кто из нас троих самый наиумнейший? Конечно, это я — «Топорик». Выбросили бы мы из вагона на полном ходу зловредного Бориску, а толку — хрен да маленько. И никогда не вкусили бы мериканской тушенки. Я верно говорю?

— Точняк! — охотно поддакнул «Костыль», продолжая делать странные манипуляции алюминиевой ложкой. — Голова у тебя педрит. Выходит, теперича его королевское величество Седого надо пуще глаза беречь. По его милости каждый день «бациллу» жрать будем. Эй, «выковырянный», вылазь к народу, на заставляй терпеть.

Делать было нечего, отпихнув продукты в самый темный угол, Бориска выбрался из-под нар.

— А где же тушенка? — сделал удивленные глаза вожак. — Кушать хоца! Давай жратву, Седой, колись. Ну!

— Накось, выкуси! — Бориска сунул прямо под нос оторопевшему вожаку фигу. — Мне по закону дали, не из вашего котла.

— Опять грубишь! — миролюбиво проговорил вожак, вплотную подходя к Бориске. — Не шали с нами, дойная корова, не шали. Я назначаю тебя главным интендантом вагона номер семь. Хочешь к нам, на верхние нары? Снизойдем, возьмем в компанию на равных. Ну?

— Мне и под нарами не дует.

— Тогда давай делить «бациллу». Думаю, ты не глупый, не оставишь нас голодными, ну за ради Христа, смилуйся, я уже слюной изошел.

Бориска был бледен и решителен. Встал спиной к стене вагона, готовясь к отпору. Скосил глаза. Уголовники и их пособники уже взяли его в полукольцо, отрезая путь к продуктам. Он прекрасно понимал, что последует за дурашливостью вожака — ежели добровольно не отдаст жратву, отнимут силой, но продолжал сопротивляться, надеялся на чудо, на своего ангела-хранителя. И вроде бы не ошибся. Неожиданно, в этот заранее известный своим грустным финалом спектакль, вмешалось еще одно действующее лицо, которое, правда, лишь на время отдалило свершение вопиющей несправедливости:

— Э, братцы! И ты — «Топорик», погодите-ка! — Довольно решительно выступил из-за спин деревенских белесый Сергуня, загородил Бориску широкой спиной. — Как-то не по-божески, не по-людски отбирать еду, последний кусок у хворого. — Сергуня говорил удивительно спокойно, словно увещевал посягателей на чужое добро, но его взъерошенный задористый вид, выставленные вперед костистые руки, сжатые в кулаки, напряженная фигура говорили о том, что Сергуня сделал свой выбор. Бориске захотелось оттолкнуть парня, зачем подставлять себя под удар? Он- то хорошо знал продолжение этой старой, как мир, истории, но язык его будто прирос к небу. Тягостно и страшно было оставаться одному перед наглыми, полными сил уголовниками.

— А это еще что за привидение? — «Топорик» был хорошим психологом. Сразу понял, к чему может привести отчаянный поступок белесого, оценивающе оглядел деревенских: готовы ли к взрыву, не состряпала ли чернь тайный заговор. Облегченно вздохнул, поняв, что это бунт одиночки. И, поигрывая желваками и страшно скрипя зубами, сказал с явным сожалением: — «Из-под каких грязных нар выполз ты на свою голову, дурак? Жить надоело? Теперь не взыщи, бить будем. Сам себе петельку на шее затянул».

Сергуня, набычившись, молчал. До белизны сжал кулаки, будто влитой в пол вагона, стоял прямо перед вожаком. Стало удивительно тихо, лишь торопливо постукивали колеса на стыках рельсов. Вожак на какое-то время выпустил инициативу, почувствовал: его нерешительность передалась дружкам, и он решил наверстать упущенное разом:

— Думал, с вами можно по-хорошему, а вы… Черти есть черти! Теперь заместо туза выкинем из вагона семерку. — Вожак хотел дать знак дружкам, но тут рядом с Серуней встал еще один деревенский, поменьше Сергуни ростом, однако шире его в плечах. — Это еще что за скульптура?

Голос вожака потерял властность и уверенность. «Ежели так дело пойдет, — мелькнула мысль, — как бы самих с поезда не вышвырнули».

— Сергуня-то дело толкует, — глухо сказал парень, — он наш — юрьевский. Зачем слабого терзать-то? — Он еще не мог придти в себя от безрассудного поступка. — Мы, чай, не голодуем, пусть и он живет.

— «Костыль» и ты, «Бура», вы только посмотрите на этих законников-адвокатов! — Вожак по-волчьи оскалил зубы, склонил дынеобразную башку, затем дико взвизгнул, крутанулся на правой ноге, разжигая себя, приводя в состояние истерии, заорал на весь вагон.

— Цыц, фраера! Всех порешу! — Выхватил финку. — Всех замастерю! Псы шелудивые! — И закрутился, размахивая лезвием.

— А ты не больно-то цыкай! — вовсе осмелел Сергуня, будто не замечал ножа, тяжело дышал, незаметно сближаясь с земляком. Сам-то, глянь, пес шелудивый! Каторжник! — Сергуня явно рвался в драку, и эта самоотверженность деревенского парня растрогала Бориску.

— Тэкс, тэкс, шурум-бурум разводишь в благородном семействе, стервоза! — Вожак перестал вращаться, перешел с крика на шипение и, как показалось Борису, обмяк, опал, будто воздушный шарик, из которого выпустили воздух, но никто не мог предположить, что показное отступление являлось очередной тюремной хитростью уголовника, коварный прием. Сергуня, видя, что вожак сбросил обороты, тоже опустил руки, позволил себе чуток расслабиться. Этого и ждал «Топорик». Он будто бы намереваясь повернуться к ребятам спиной, вдруг коротко, без замаха, снизу вверх ударил Сергуню в подбородок. Удар был таким сильным, что Сергуня отлетел в угол вагона, ударясь о стену. Не сразу, но все же Сергуня поднялся, вытер кровь, втянув голову в плечи, пошел на вожака. Началась свалка, в которой уголовникам на первых порах пришлось туго. Сергуня оказался заправским кулачным бойцом, молотил своими кулачищами направо и налево. Его дружок Санек и Бориска, как могли, помогали Сергуне. Но, как говорят, сила начала ломить солому. Сергуню и Санька повалили на пол, молча и озлобленно били ногами. А здоровяки деревенские притаились на нарах, жались к стенкам, трусливо наблюдая за расправой.