От первых проталин до первой грозы - Георгий Скребицкий

Это невольно признавала и мама. Серёжа, например, мог совсем один пойти на реку искупаться или поудить рыбу. А меня одного мама и близко к реке не подпускала.

— Пойдёт Серёжа удить, — обычно говорила она, — тогда и ты пойдёшь.

Что поделать? Приходилось подлаживаться к Серёже; а то ещё, глядишь, и не возьмёт с собой. Но обычно он брал меня очень охотно, и мы, как только стало совсем тепло, частенько бегали за мельницу на мелкий брод ловить пескарей.

Однако во время этих прогулок Серёжа постоянно давал понять, что он мне не ровня, — он старший, и я отпущен только под его ответственность. Поэтому я должен был его слушаться беспрекословно, иначе он грозил вернуть меня домой.

Иной раз свою власть Серёжа употреблял даже не совсем бескорыстно.

Помню, я как-то перебрался по камешкам на середину брода, пристроился на большом камне, пустил леску вдоль по течению и ну давай таскать одного пескаря за другим. А Серёжа с берега ловит, у него куда хуже получается.

Вдруг слышу, Серёжа кричит мне:

— Куда ты забрался? А ну-ка, иди сейчас же на берег, ещё утонешь, отвечай тогда за тебя!

— Как «утонешь»? — возмутился я. — Да тут воробью по колено.

Но Серёжа и слушать не стал:

— Сейчас же вылезай на берег, а то пойду домой, скажу маме, что ты посреди реки на камнях сидишь.

Я сразу сообразил, что тогда будет. Мама, конечно, ахнет: «Юра посреди реки, кругом бурлит вода…» Пожалуй, после этого и на рыбалку не пустит.

Так и пришлось перебраться на берег. А я ведь отлично понимал, зачем Серёжа меня с камня согнал: чтобы я больше его рыбы не наловил. На берегу-то он меня сразу обловит. Ведь он и ловчее меня, и закинет подальше, и подсечёт получше.

Вообще, несмотря на нашу дружбу, мы с Серёжей во всём соперничали. И надо сознаться, что он во всём был впереди. Я очень ему завидовал. Завидовал даже тому, что он учится у злющей бабки Лизихи, а я ещё не учусь. Его рассказы о её школе, об ужасных издевательствах над несчастными ребятами я слушал как страшную сказку, от которой и жуть берёт, и невозможно оторваться.

— Ты знаешь, Юрка, — таинственным голосом начинал он обычно свой рассказ, — меня сегодня Лизиха так за ухо драла, думал — совсем оторвёт.

Я замирал от ужаса.

— За что же она тебя?

— А вот за что. Велела мне наизусть всю таблицу умножения написать. Я, известно, ни в зуб ногой.

— Куда ногой?

— Да молчи, не перебивай. Ну конечно, незаметным образом вытаскиваю из ранца шпаргалочку, кладу её на колени и начинаю сдувать.

Я с восхищением смотрю на Серёжу. Правда, мне не совсем понятно, откуда и что именно он сдувает, но я чувствую, что за этим кроется какая-то тайна, какое-то страшное преступление и геройство. А Серёжа продолжает:

— Дую я, братец мой, уже больше половины содрал, уже шестью восемь, шестью девять валяю. И вдруг как она хвать меня за ухо! Да как заорёт: «Давай шпаргалку, подлец! Вижу — на коленях у тебя!»

От ужаса я широко раскрываю рот. Не прерывая рассказа, Серёжа, так, между прочим, суёт в него палец: «Закрой, а то галка влетит!» — и продолжает:

— Что тут делать? Эх, была не была! Только она отвернулась, я-раз! шпаргалку в карман, а вместо неё подаю ей какую-то бумажку: «Вот, Елизавета Александровна. Я не списывал. Это так просто, бумажка на колени свалилась». Ну, тут она и разъярилась, вскочила со стула, глазищи выпучила, даже все кровью налились. Видит — обдул я её, а в чём дело, понять не может. Схватила меня за вихры, за уши и давай таскать! «Отдай шпаргалку! — орёт. — Всё равно убью, коли не отдашь!»

— И ты не отдал? — едва слышно спрашиваю я.

— Вот дурак-то! — пожимает плечами Серёжа. — Да она ведь на пушку и брала. Если бы отдал, ну и капут мне. Сколько ни зверствовала, я всё на своём стою. Нет у меня шпаргалки, и конец.

— А если бы она к тебе в карман полезла? Серёжа презрительно усмехался:

— Эх ты, пупочка-мумочка! Да у меня все карманы с дырками. Я уже давно её куда следует пропихнул. Гляди — учись…

Серёжа выворачивает карманы штанов и с гордостью показывает огромные дырки. Они кажутся мне какими-то потайными лазейками, в которых бесследно исчезают шпаргалки и прочие таинственные вещи.

После таких рассказов, выслушанных обычно поздно вечером, «на сон грядущий», я, бывало, долго не Мог заснуть: всё думал о том, что ждёт меня этой осенью, когда я тоже попаду в лапы кровожадной бабки Лизихи. И, чем больше думал, тем безнадёжнее казалось мне моё будущее. А Серёжа, как и подобает настоящему герою, претерпев все дневные школьные ужасы и выйдя из них победителем, спокойно спал, приоткрыв рот, сладко посапывая и даже чему-то улыбаясь.

С наступлением весны Серёжа всё больше и больше проводил время в школе у бабки Лизихи. Каждую весну она возила всех своих учеников держать переходные экзамены при гимназии в городе Серпухове. Вот Серёжа целые дни и готовился к этим экзаменам.

В мае он уехал со всей школой в Серпухов, сдал экзамен, перешёл в другой класс и, наверное, счастливый, довольный, покатил отдыхать к своей маме в Москву, а оттуда в Подмосковье на дачу. Я немного поскучал о нём, но долго скучать было некогда — наступало лето, самая чудесная, самая хлопотливая пора.

ВСЁ СВОИМИ РУКАМИ

Михалыч всегда чем-нибудь увлекался. Правда, его увлечения очень быстро проходили и сменялись новыми, но, может быть, именно поэтому они были для меня так заразительны и интересны.

Ещё весной Михалычу вдруг пришла идея в уголке сада устроить свой собственный маленький огород.

— Ну зачем он тебе? — недоумевала мама. — Любых овощей на рынке сколько угодно. Дарья каждое утро всё свежее покупает. Если времени некуда девать, лучше бы к больным куда-нибудь съездил. Ты смотри, Лупанов всё время разъезжает.

— Всех денег, мадам, всё равно не соберёшь, — отвечал Михалыч своей любимой поговоркой. — У Лупанова на уме одни только меркантильные интересы. Он и не может воспарить в мечтах.

— Ах, если бы у тебя этих интересов побольше было! — вздыхала мама.

Но Михалыч её уже не слушал.

— Вы представьте себе, мадам, — мечтательно говорил он, — к ужину подаст Дарьюшка, ну, например, котлеты со свежей картошкой. И вот к ним-то из собственного огорода укропцу нарвать, прямо с грядки, с душком. Или свежего лучку в суп покрошить. Нет, с базара это совсем не то, там всё вялое, пыльное, а тут, можно сказать, прямо с росиночками.

— Да, да, с росиночками, — кивала головой мама. — Вот из-за этих самых росиночек и сидим весь век без гроша.

— Мадам, вы уподобляетесь «скупому рыцарю»! — возмущался Михалыч. Скажу вам прямо: стяжательные интересы чужды моей натуре. — И он уходил в кабинет, бодро напевая:

«На земле весь род людской Чтит один кумир священный. Он царит над всей вселенной, Тот кумир — телец златой…»

Чтобы наш огород был по последнему слову науки, Михалыч ещё заранее выписал из Москвы специальный справочник и в свободное время внимательно его изучал, пытаясь и меня привлечь к этому изучению. Но оно показалось мне уж очень скучным. Пусть лучше Михалыч выучит всё один, решил я, а копать грядки и сажать будем вместе.

И вот, помню, ранней весной, как только земля в саду подсохла, мы сразу же приступили к работе. Однако вскапывание земли под грядки оказалось делом совсем не лёгким. Мы трудились полдня и вскопали только три гряды. Наконец тётка Дарья пришла звать нас обедать.

— Ох уж и работнички! — насмешливо сказала она. — За такую работу и обедом кормить не стоит.

— Критиковать, Дарыошка, всегда легко, — отвечал Михалыч. — Попробовала бы сама здесь покопать. Тут сплошной дёрн, лопата никак не берёт.

— Не за своё дело взялся, вот и не берёт, — сурово промолвила тётка Дарья. — Ну, землекоп, иди, а то суп простынет.

После обеда Михалыч пошёл к себе в кабинет на часок «кое-что обдумать». А я побежал к Соколовым. У гончей собаки Зорьки родились щенки. И Василий Андреевич прислал за мной, чтобы их показать.

В этот раз, устав от трудов в огороде, Михалыч «продумал» не часок, а целых три. Я успел вернуться домой, а он только что встал, и мы снова отправились в огород трудиться.

О чудо! Он был весь вскопан, и даже грядки сделаны.

— Кто же это нам тут немножко помог? — удивился Михалыч. — Правда, всё основное мы ведь уже сами до обеда сделали, но всё-таки интересно, кто за нас тут заканчивал?

За вечерним чаем Михалыч осторожно навёл разговор на тему: «Что вот, мол, у нас в доме завелись добрые духи, которые помогают тем, кто трудится в поте лица».

— Да это Дарья! — ответила мама. — Говорит: «Тошно глядеть, как он там пыхтит, в земле ковыряется». Взяла лопату и за полчаса всё вскопала.

— Не женщина, а просто чудо-богатырь! — восторженно произнёс Михалыч.

В это время Дарья принесла из кухни хлеб и масло к чаю.